Генерал Ермолов - Владимир Лесин

— Здравствуй, Кучук, — сказал Вельяминов, протягивая валию руку. — К сожалению, я не могу радоваться свиданию с тобой. То, что я скажу, тебе будет больно слушать, а мне не приятно говорить.

Алексей Александрович указал старику на стул у окна. Оба сели. Кучук бросил взгляд на улицу и увидел, что дом, в котором находился под стражей сын Джембулат, окружён солдатами.

После минутного молчания Вельяминов сказал старику:

— Кучук! Твой сын забыл о присяге, о милостях его величества и о дружеском отношении к тебе Ермолова, забыл свой долг и честь и, как разбойник, напал на наши деревни. Он уже арестован. Тебя, как валия и отца, я прошу узнать, может ли он хоть что-нибудь сказать в своё оправдание.

— Виноват ли мой сын или нет, ты знаешь это лучше меня. Об одном прошу: избавь отца от печальной обязанности говорить с ним. Трудно мне быть исполнителем наказания, а ещё труднее подвергаться стыду, если встречу непослушание с его стороны.

— Я сделаю это, — сказал Вельяминов, — из уважения к тебе. Но мои средства для достижения цели заключаются в силе, которая не гнёт, а ломает; твоё средство — любовь, думаю, отцовское сердце сумеет преодолеть упрямство сына, поэтому участь его я вверяю отцу.

Вельяминову явно не хотелось прибегать к крайнему средству, и старик, кажется, почувствовал это. У него появилась надежда на благополучный исход дела. Он пошёл к сыну. Джем-булат сидел на широкой деревянной скамье и чистил ружьё. Молодой человек встал и поклонился отцу.

На лице старика не отразилось тревоги. Он был спокоен.

— Джембулат, — сказал он, — ты арестован по приказу русского начальника, и я пришёл взять у тебя оружие.

— Не отдам! — твёрдо сказал Джембулат.

— Не сметь противоречить валию и отцу! — прикрикнул Кучук.

— Оружия не отдам, — прохрипел Джембулат.

— Ты нарушил клятву, ты воровски, не как князь, а как разбойник, поднял оружие против тех, кому твой отец, твой повелитель, глава кабардинского народа беспрекословно повинуется. Что скажешь ты в своё оправдание?

— Оружия не отдам! — твёрдо сказал Джембулат после продолжительного молчания. — Таково предопределение Аллаха.

— Кучук, ты знаешь, со мною шутки плохи, — сказал Вельяминов, понявший, что миссия отца провалилась. — Не хочу знать, что побудило твоего сына к измене, но знай, его спасение — в слепом повиновении… Больше надеяться ему не на что…

Кучук ещё раз попытался уговорить сына повиниться и сдать оружие. Он застал его стоящим в центре комнаты с заряженной винтовкой. В эту минуту дверь отворилась — вошёл комендант Нальчика.

— Гяур! — неистово закричал Джембулат и бросился на него с обнажённым кинжалом.

Кучук заслонил собой коменданта и выбил кинжал из руки сына. Последняя надежда спасти его рухнула. Старик вернулся в кабинет Вельяминова.

— Генерал, я сделал всё, что от меня зависело, теперь по ступай, как велит тебе долг твой и совесть, — сказал валий и опустился на стул у окна.

Вельяминов позвал адъютанта и приказал разоружить арестованных князей.

Солдаты подступили к дому, в котором находился Джембулат. Из окна раздался выстрел, за ним другой. Двое служивых упали.

Неукротимый Джембулат вышиб ногою окно и вместе с Касаевым прыгнул вниз с шашкой наголо. Раздался залп — оба мятежника пали замертво. Росламбек сдался. Он не стрелял и пытался уговорить своих товарищей. Не смог.

Валий встал и начал прощаться с Вельяминовым.

— Кучук, такому человеку, как ты, — сказал генерал, — ни кто не посмеет отказать в уважении. И я почитаю сие за счастье, — и низко склонил голову перед стариком{614}.

Они расстались.

Валий вышел, приказал трогаться, и сам возглавил свой конвой. Он молчал. И никто не смел нарушить молчание старика, только что потерявшего последнего своего сына. Кабардинцы не могли не осознавать, что сам Джембулат и был виновником своей ничем не оправданной гибели. Вельяминов имел полное право написать в донесении Ермолову:

«Кабардинцы, хотя и опечалены смертью Джембулата Кучукова, но хорошо понимают, что лишь упорство его и неукротимый характер были причиной оной. Надеюсь, что происшествие сие не произведёт никаких лишних беспокойств, а, напротив того, многих воздержит от опасных предприятий»{615}.

Смерть Джембулата Кучукова послужила темой для преданий и всевозможных рассказов о нём, впрочем, ныне забытых.

Вельяминову предстояло совершить объезд Кабардинской линии, и он послал курьера за батальоном пехоты и двумя орудиями. Нет, не из-за страха, которого он не знал, а чтобы не изменять своему правилу — быть сильнее обстоятельств. Однажды ночью его разбудил адъютант и подал ему записку от Кучука. Валий писал: «Генерал! Ты изъявлял желание доказать мне своё доверие. Вот теперь представился такой случай. Дорога на Линию тебе кажется опасной, и ты потребовал себе конвой из Екатеринограда. Прошу тебя, доверься моим пятистам кабардинцам, которых я тебе посылаю. Они проводят тебя до места»{616}.

Вельяминов не имел выбора. Он должен был принять предложение валия и принял его. На рассвете нового дня начальник штаба Кавказского корпуса выехал из Нальчика. За ним, надвинув на глаза папахи, следовала партия кабардинцев. Никто не проронил ни слова. Слышен был лишь глухой стук копыт огромного конвоя.

Кабардинцы признали власть империи. Со времени гибели Джембулата Кучукова и до начала войны с Персией и Турцией ни одного акта насилия над жителями Прикубанья они уже себе не позволяли.

Глава тринадцатая.

ДВА ЛИКА ГЕНЕРАЛА ЕРМОЛОВА

НА ПОДОЗРЕНИИ У ВЛАСТИ И ОППОЗИЦИИ

Авторитет Ермолова среди подчинённых непререкаем, и всё-таки уверенность покидает всесильного «проконсула Иберии», его страшат трудности, на которые прежде пускался он решительно, опасается завистников и клеветников, превратно истолковывающих все «благонамеренные действия» главнокомандующего. Врагов у него всегда хватало.

— Когда их было много, — признавался Алексей Петрович великому князю Константину Павловичу, — я их ещё считал, а когда их стало слишком много, перестал даже думать о них.

«Ермолов был неуступчив и шероховат в сношениях с высшими сановниками, — вспоминал о нём один из современников, — резко писал, а ещё резче высказывал им свои убеждения, нередко шедшие вразрез с петербургскими взглядами, а сарказм его, на который он не скупился, задевал за живое очень многих сильных мира сего»{617}.

Только враг отечества мог рекомендовать для Кавказа такую глупость, писал однажды наместник в Петербург, делая вид, что не знает автора рекомендации, но явно метя в министра иностранных дел графа Нессельроде. Ермолов мог упражняться в остроумии, пока был жив Александр I, да и то в известных пределах. Государь высоко ценил интеллектуальные способности и военные дарования своего генерала, поэтому многое ему прощал. Но в конце его царствования проявление такой смелости стало очень опасным и для него.