Повелитель Вселенной - Памела Сарджент

Она обхватила пальцами нефритовый шар, который служил ей именно для этой цели.

— Я нарисовала несколько картин. Они не похожи на те, что я рисовала прежде.

— Я уверен, что они очень приятны для глаз. Ничего нет более радостного, чем новая встреча с вами, ваше высочество.

— Я просила мужа разрешить мне поговорить с вами. — Она подбросила и поймала шар. — Он великодушно разрешил встретиться нам. — Она покатала шар на ладони. — Ему приятно разрешить нам поговорить об утраченном, о том, что он отобрал у нас. Давайте говорить откровенно, ученый мудрец. Чем бы мы ни были прежде, ныне я жена монгольского хана, и вы тоже стараетесь заслужить его уважение. Я не оглянулась, когда покидала наш город, но скажу вам, что я теперь часто рисую. Я рисую поля, усеянные костями, которые я видела, горы отрубленных голов и отчаявшихся пленников, которые знают, что умрут. А такие темы требуют от художника особого подхода. — Она встряхнула головой. — Я пригласила вас сюда, ученый брат, так как пожелала услышать, что ханские войска сделали с Чжунду.

— Это печальная повесть, ваше высочество.

— А я и не думала, что она будет другой.

— К зиме мы уже голодали, — начал рассказывать он. — В городе ходили слухи о том, что люди едят трупы. Вскоре стали говорить, что многие уже не ждут, пока другие умрут… Ваньянь Фусин просил Маояня Чин-чжуна открыть ворота и сразиться с монголами в поле — невыносимо было в столице. Они спорили так неистово, что мы стали бояться, как бы их люди не схватились друг с другом. Чинчжун бежал в Кайфын, а Фусин в отчаянии покончил с собой. Говорят, перед смертью он написал прекрасное стихотворение, обвинив Чинчжуна в измене. — Он помолчал. — Чинчжун обещал взять с собой принцесс, оставшихся в Чжунду, но не сделал этого. Они тоже покончили с собой, чтобы не достаться монголам.

Шикуо на мгновенье закрыла глаза. Другие женщины тихо плакали.

— Ворота открыли, — продолжал рассказывать Цуцай. — Офицеры сдались генералу Минганю, который перешел на сторону монголов. Солдаты противника хлынули в город в таком количестве, что запрудили улицы — крысе негде было пробежать. Они грабили и убивали всех на своем пути, поджигали дома, потому что кое-где им еще оказывали сопротивление. Рассказывают, что монголы привязывали тряпки к хвостам кошек и собак, к птицам, поджигали и выпускали, чтобы спалить город.

Киданец перевел дух.

— Многие умерли от голода и болезней. Наверно, монголы хотели огнем очистить город. А может быть, они просто были вне себя от долгой осады. Чжунду ныне — черные руины, госпожа. Императорский дворец горел почти месяц и больше не существует.

Она подумала, что от ее рисунков остался один пепел. Видимо, был какой-то смысл в том, что они пережили жизнь, в них запечатленную.

— Я спас, что мог, — пробормотал Цуцай. — У меня были лекарства, и я помогал больным, пока монголы не нашли меня.

Она сказала:

— Теперь я понимаю, почему хан отказался посетить город. То, что ему нужно было, он получил. Сквозь пепел Чжунду прорастет трава, и когда-нибудь там станут пастись его лошади. Таким он видит мир, почтенный ученый и советник хана. Мы станем свидетелями, как он превратит все под Небом в пастбище для своих табунов.

— Наверно, так оно и есть сейчас, и все же он приказал своим людям беречь мои книги и приглядывать, чтобы я ни в чем не нуждался. Я могу помочь нашему народу, лишь служа хану.

— Вы говорите о нашем народе, — возразила Шикуо, — а на самом деле подразумеваете только киданьцев. Хан охотно вознаградит их за помощь в разорении.

Он сказал:

— Я говорил о нашем народе — и о моем, и о ханьцах, и, наверно, даже о монголах, среди которых нам придется жить. Возможно, мне удастся убедить монгольского хана в том, что он выиграет больше, не уничтожая завоеванное.

— Вы говорите это даже после того, как видели, что он сделал с нашим городом? Принимаете его таким, каков он есть, почтенный советник, и живете в его мире, считая все надежды тщетными?

— Я вижу человека, который добивается своего. Должен ли я воспринимать это, выстраивая стену между его миром и своим? Мне было бы легче жить, принимая его мир и держась в стороне или представляя себе все иллюзией, которая скоро пройдет. Но я не могу так жить. — Он помолчал. — У меня есть обязательства перед другими. Вот почему я служил императору, и поэтому же я теперь должен служить хану. Думаю, вы понимаете это, что бы вы ни говорили. Может быть, именно поэтому же вы продолжаете рисовать, но в новой манере.

— Вы ошибаетесь. Просто я часто не могу рисовать что-либо другое. Как-то мои рисунки рассердили мужа, но теперь ему все равно. Хану быстро наскучивают новые игрушки.

— Но он же не запрещает рисовать так, как вам нравится.

— Он предпочитает знать, что думает его окружение. Он получает удовольствие, узнав мои мысли, какими бы они ни были неутешительными. — Она махнула рукой. — Можете идти, советник Чингисхана. Возможно, вы нужны вашему хозяину.

Хан сидел на постели Шикуо. Из-за жары он разделся до пояса. Скоро они отправятся на север, чтобы переждать лето в более прохладном климате.

Он посмотрел на рисунок, который она сделала через несколько дней после разговора с киданьцем. На нем была закопченная стена со стоящим перед ней деревом, полускрытые пеленой дождя.

— Что это за картина? — спросил он.

— Во дворце была такая стена, — ответила она, — и очень похожее дерево.

— Твоя картинка лжет, — сказал он. — Мои люди сказали, что от дворца ничего не осталось, и дерево должно было сгореть. Твои картинки вводят в заблуждение, жена. Ты не показываешь никаких радостей войны.

— Я всего лишь женщина, и такие радости мне недоступны.

— Всего лишь женщина, но я полагал, что не дура. Каждый человек, которого я убиваю, освобождает немного места для моих юрт, для моих стад и улучшает будущность моего народа. Война — мужская работа, и я получаю удовольствие от своей работы, как любой мужчина, которому надлежит делать ее хорошо. Мы не оплакиваем покойников. Чем были китайцы до моего прихода? Людьми, копавшимися в земле и окружавшими себя стенами.

Шикуо села ему на колени.

— И все же ты нашел среди этих людей достойных.

— Ремесленник, который изготавливает прекрасный меч или кубок, или человек, знающий расположение звезд, приносят пользу. Но я видел много людей в ваших городах, которые не производили ничего, кроме детей, бесполезных, как и они сами. — Он вздохнул. — Твои картинки о смерти становятся скучными, жена.

— Та, которую ты держишь, станет последней.

— Рад слышать это. — Он взглянул на Лин, которая стояла рядом с опахалом. — Принцесса говорит теперь по-нашему хорошо и в тебе нуждается мало. Наверно, мне надо перевести тебя к тем моим женщинам, которые еще не научились говорить.

Шикуо замерла. Лин опустила глаза и продолжала махать опахалом.

— Если ты так хочешь, — тихо сказала она.

— Ты не будешь переживать, расставшись со своей обожаемой подругой императорской крови? — спросил он.

— Это ты не переносишь потерь, мой господин, — ответила Лин. — Делай со мной, что хочешь, поскольку я все еще принадлежу тебе.

Она вскинула голову.

— Хорошо, что ты понесла. В противном случае я отдал бы тебя Мухали — когда он напивается, то признается, что восхищается твоей красотой.

Глаза Лин увлажнились.

— Я не вынесу, если меня отошлют из твоей орды, мой хан.

Шикуо поняла, что Лин говорит правду. Моменты их близости были лишь развлечением для Лин. То, как ответила она хану, ее признание, что любила она только его, ужаснули Шикуо.

100

К западу от лагеря в небо уходили черные скалы. Между горами и желтой степью возвышались голые холмы. На юго-восточном склоне одного из холмов был установлен белый балдахин, отделанный золотом. Цзиньская принцесса сидела в его тени вместе с несколькими своими женщинами.

Лошадь Гурбесу перешла на рысь у трех кибиток, стоявших у подножья холма. На рассвете цзиньская женщина покинула свой шатер и приехала сюда. Мальчик, стороживший кибитки принцессы, принял повод у спешившейся Гурбесу. Сын Гурбесу хотел было пойти с ней, но она махнула ему рукой, чтоб оставался с лошадьми, и пошла вверх по пологому склону.

Принцесса сидела за низким столиком с кистью в руке. Рядом со свитками лежали маленькие плоские камни и палочки цветной туши. Блестящие черные волосы принцессы были повязаны синим платком. С ней, как всегда, была Лин, а позади стояла Ма-тан с большим расписным опахалом. Они были маленькие и изящные, эти женщины. В лагере они порхали, как птички.

Гурбесу поклонилась.

— Приветствую вас, почтенные госпожи.

Принцесса пробормотала приветствие. Гурбесу устроилась на подушке рядом с ней. Еще одна женщина сидела слева от стола и что-то говорила на чужом мелодичном языке двум маленьким мальчикам, сыновьям принцессы и Лин.