Перед вахтой - Алексей Кирносов

Пластичный и обаятельный, Сенька очаровывал и покорял.

Однако в Сенькиной голове было пусто, как в стреляной гильзе. На сцене он был прекрасен, но личное общение с ним выдерживали только женщины и дети.

— Сент-Энтони, давай выступим! — молил Сенька. И Антон даже кожей чувствовал, как безудержно жаждет он показаться со сцены.

— До чего ж ты въедлив, — не выдержал Антон.

Он пожал локоть Григория и следом за Сенькой, под стеночкой, пробрался за сцену.

Там царило уныние. Скука вливалась из зала удушающей волной. Герман Горев пытался развеять тяжкую атмосферу и пересказывал библейскую притчу про Адама и Еву. Смеху было мало.

— Хватит трепаться, — велел Антон. — Дарование надо проявлять на сцене, а не в закулисном трепе.

— Охотин пришел. Ура! — шепотом сказали первокурсники.

— Ура-то оно, конечно, ура, а пиджаки и шляпы у вас найдутся? — спросил Антон.

— Все будет, — пообещали первокурсники, глядя на Антона умиленными очами.

После какого-то предельно невыразительного пения, которого и не слышно-то было за шушуканьем публики, ведущий вышел на авансцену и оповестил:

— Сейчас выступят наши гости со второго курса, лауреаты прошлогодней олимпиады военно-морских учебных заведений, — эстрадный коллектив в составе Антона Охотина, Германа Горева и Симона Унтербергера!

Эстрадный коллектив знали. Зал воспрянул от дремоты, захлопал и затопал. Ведущий поднял руку, умеряя шум:

— Исполняется музыкальный фельетон Ярмарка чудес». У рояля автор, старшина второй статьи Охотин.

Зрители оживились, зашевелились, просветлели, и даже сидевший в литерном ряду командир первого курса капитан второго ранга Пеликан расправил морщину на заросшем темно-синей шерстью лбу.

Артисты вышли на сцену. Тощую фигуру Германа Горева облекал длиннополый, с закатанными рукавами пиджак, а на голове красовалась мятая шляпа с пером вороны. Костюмчик, добытый первокурсниками, оказался не из модных. Сеньке достался сияющий шапокляк, а великолепный торс его обрядили в черный с золотом мундир воображаемого заграничного адмирала. И так как Сенька с Германом на протяжении всего фельетона изображали разного рода лютых капиталистов, костюмы в общем годились.

Что же касается Антона, то он направился к роялю с хмурым видом, сдерживая раздражение души. Он требовал, чтобы Сенька с Германом были одеты в нейтральные, как серый холст художника, одежды. Пестрый балаган претил ему. Антон, как всякий автор, настаивал, чтобы до публики был донесен смысл текста, а не разные кривляния. Герка и Сенька невнятно и быстро проборматывали в тексте все, кроме пробивных острот, обожали поклоунистей одеться, погнусавить и покривляться.

Публика, как и всякая публика, держала сторону актеров, и они этим нахально и злоупотребительно пользовались. Перед выходом на сцену вспыхивали конфликты, но потом, после аплодисментов и вызовов, забывались до следующего раза.

Были и аплодисменты, и вызовы, и Антон упоенно колотил по клавишам, играя в общем-то сам по себе, а не для Сеньки с Германом, а они орали текст и кривлялись тоже сами по себе, не очень вслушиваясь в музыку, но все равно, а может быть, именно поэтому получалось хорошо и весело, и подлые капиталисты оказались ошельмованными и высмеянными вдоль, поперек и наискось.

На «бис» они исполнили смешные куплеты на училищные темы.

После куплетов стали требовать автора. Антон подошел к рампе, выставил себя на обозрение и три раза кивнул, обозначая поклон. В раздавшейся груди гулко, как в бочке, колотилось сердце. Сознание того, что он сумел принести радость сотням собравшимся в зале людей, наполняло его гордостью и делало момент значительным и незабываемым. Публика рукоплескала, топала и требовала еще «биса».

Командир первого курса капитан второго ранга Пеликан показал Антону сложенные кружком большой и указательные пальцы левой руки. Мол, закругляйся старшина второй статьи. Антон еще раз кивнул залу. Еще раз дал себе клятву научиться по-человечески кланяться и убрался восвояси. Задернули занавес, и ведущий объявил, что хватит шуметь, концерт окончен.

Служба разобрала и сдвинула к стенам ряды стульев. Духовой оркестр под управлением старшего лейтенанта Трибратова расселся на сцене. Снова раздернули занавес и начались танцы.

Оркестр наворачивал наиритмичнейшую музыку, вроде забыв, что он духовой, а не джаз. И все вокруг были довольны, кроме, конечно, неприглашенных девиц. Им оставалось только обсуждать меж собой некоторую казенность обстановки и плохо сидящую форму старшего лейтенанта Трибратова.

— Гляди-ка, твой старшина роты пляшет, — показал Григорий. — У него есть вкус, клянусь подтяжками.

Дамир Сбоков ловко и уверенно вел темноволосую девушку, большеглазую, с матово-бледным лицом, облитую черно-золотистым платьем. От этой девушки, раз взглянув, трудно было отвести глаза.

— С эдакой фигурой можно не работать, — высказался Григорий.

— Лиса и виноград? — спросил Антон.

Ему вдруг захотелось оборонить эту девушку, а от слов Григория несло пошлятиной.

Гришка не обиделся, сказал смеясь:

— Вроде того, старина, вроде того…Такие не про мои конопатины и рыжие лохмы. Я уже имел случай убедиться… Да и мичман при ней выглядит негармонично. Она ростом с него, это позор для мужчины.

Девушка, почувствовав взгляд, посмотрела в их сторону, приблизила губы к уху Дамира и что-то сказала. Дамир улыбнулся и ответил ей длинной фразой. Девушка сказала еще что-то короткое, и Дамир кивнул. Музыка кончилась. Дамир остановил девушку у стены неподалеку. Посмотрев на Антона, он мотнул головой и поманил пальцем.

Это было уже слишком.

В груди у Антона заклокотало и непроизвольно сжался кулак.

— Если пойдешь, можешь забыть, как меня звали, — процедил Григорий.

— Лучше пусть отсохнут ноги, — мотнул головой Антон и, чтобы успокоиться, стал рассказывать какой-то анекдот.

Его прервал голос мичмана:

— Охотин, я же тебя зову!

Старшина роты подошел к нему со своей девушкой. Антон изобразил на лице веселое удивление:

— Кто мог подумать, что ты останешься на вечер! Я считал, ты давно в городе.

Нелегко сказать «ты» столь высокому начальству. Это тебе не свой брат командир отделения. Но согнутый отвратительным крючком палец мичмана маячил перед глазами и взывал к отмщению.

Мичман Сбоков посерел, и нижняя челюсть его мелко задрожала. Курсант его роты сказал ему «ты» — и стены не рухнули, и лампочки в люстрах не погасли, и дежурная служба не кидается с воплями ужаса волочить курсанта на гауптвахту!..

Григорий, глядя в сторону, одобрительно дал Антону кулаком по хребту.

— Как стоите… — начал было мичман. Но тут вмешалась девушка.

— Я уговорила Дамира посмотреть училищную самодеятельность: Он меня убеждал, что не будет ничего интересного. Я не хочу обидеть ваших первокурсников, но в самом деле не было ничего интересного, пока вы не выступили.

Антон кашлянул в кулак и проговорил:

— Спасибо.

— Это ничуть не хуже, чем профессиональная эстрада, — продолжала девушка в черно-золотистом. — Вы учились играть? Я не спрашиваю, учились ли вы писать стихи, это от бога, но ведь играть надо учиться, верно?

— Да нет… — Антон чувствовал себя неловко под прямым взглядом ее больших зеленоватых глаз. — Стояло дома старое пианино. Пришел как-то студент консерватории и стал сыпать мне двойки за гаммы. А когда я что-то сочинил и сыграл ему вместо заданного, студент высказал убеждение, что полезнее для меня и для искусства, чтобы я учился играть в преферанс. И перестал приходить. А я после этого полюбил бренчать на клавишах.

Дамир, заставивший себя проглотить обиду и сделать вид, что ничего такого не было, вставил замечание:

— У него все так. Никакой основы, ничего прочного. Хватает, что приглянется, не задумавшись. Боксом стал заниматься…

Девушка улыбнулась.

— Когда все смеялись, Дамир похвастался, что вы у него в роте. И я попросила познакомить меня с вами. — Антон слушал необыкновенный голос, не совсем улавливая значение слов. — Меня зовут Нина, раз уж Дамир не догадывается представить. Я учусь в консерватории на третьем курсе по классу рояля. Мы в какой-то степени коллеги.

Она протянула руку.

— Вот как, — рассеяно проговорил Антон и, забывшись, привычно крепко пожал узкую кисть.

Нина спрятала помятую руку под левый локоть и спросила:

— Почему вы не танцуете? Вы выше этого?

— Зачем же? — сказал он. — Просто не возникало такого желания. Да и знакомых девушек что-то не вижу.

Вспомнилась Леночка, и в сердце кольнуло. Интерес к Нине заглох, растворился, и он перестал смущаться. К Дамиру подошел незнакомый Антону курсант пятого курса, стал говорить о каких-то своих важных делах. Григорий исчез куда-то. Антон ощутил усталость и подумал, не пойти ли в кубрик придавить коечку…Оркестр чеканил медленный ритм.