Перед вахтой - Алексей Кирносов

— Что вы стоите как вытащенный из-под шкафа!

Пришлось подтянуться.

Объявили строевые упражнения поотделенно. Стоя в стороне, Антон выкрикивал команды, и это простейшее дело оказалось очень непростым. Голос его, вообще-то мощный и всегда послушный хозяину, то вдруг взвивался на ультразвуковые высоты; то стремительно падал в басовые пропасти. Приятели с карабинами веселились. Устав не энциклопедия, и в нем не предусмотрено, что нельзя корчить в строю ехидную рожу, когда командир отделения надрывается, как заблудившийся в лесу дачник. Мичман Сбоков и командир роты морщились. Антон страдал. Сколько раз он в своей компании посмеивался — мол, много ли надо ума, чтобы гаркнуть «равняйсь-смирно-шагом-арш», а вот довелось самому попробовать — и на тебе — полное фиаско и позор.

Антон испытал подлинное освобождение от бремени власти, когда вновь объявили побатальонное хождение. Скрылся в массу. Молчишь. Отвечаешь только за себя. Никто тебя не доедает глазами, не судит, не оценивает, не думает злоехидно: «Много ли надо ума…»

О, как легко подчиняться!

Потом, установив вычищенный карабин в пирамиду, Антон удалился в угол курилки, отгородился от мира клубом сигаретного дыма и тихо заскользил мыслью вдоль последних событий. И раньше перед ним возникал вопрос: «Почему в курсантской среде, довольно-таки однородной при поступлении в училище, с течением времени появляется начальствующая прослойка: командиры отделений, старшины классов, помощники командиров взводов и старшины рот?» И чего размышлять, когда тут все просто, как в канале ствола: учись прилично, уважай офицеров, проявляй временами разумную инициативу,

отвечай бодрым голосом «так точно», и в редких случаях «никак нет», выпрямляй спину — и лычки тебе обеспечены.

Но ежели ты повсечасно нарываешься на замечания, отвечаешь начальнику распространенными предложениями и при этом смотришь не в глаза, а на третью пуговицу кителя, то будь ты хоть до аппендикса просоленным фанатиком моря — ходить тебе в рядовых швейках до самых выпускных экзаменов. Нет к тебе доверия начальства, если ты не выражаешь постоянно всем своим обликом беспредельную к нему любовь, тягу и преданность.

«Полно, — думал Антон, прикуривая от окурка вторую сигарету, — так ли все это примитивно? Что мы, догматики, что ли?..» Он перебрал в памяти знакомых старшин и укрепился во мнении, что среди них немало отличных ребят. И не за преданный взгляд ясных глаз вознесли их на должности. «Зачем далеко ходить, взять того же Дамира Сбокова. Конечно, он педант и зануда, но подхалимом его не назовешь. Держится независимо, с командиром нередко спорит и, говорят, имеет даже дисциплинарные взыскания. Любимчиков в роте у него нет. По начальству о проступках своих подчиненным, если возможно, он не доносит. Расправляется своей властью. Заслужил — получи. Плюнул на палубу — наряд вне очереди. Берите, товарищ курсант, швабру, и весь коридор от двери до двери. Чтобы блестело, как у кота глаз. Вопросы есть? Исполняйте.

Замечается в нем, конечно, некоторое ехидство. Да в ком его нет?

Значит, чтобы быть младшим командиром, иметь право приказывать людям, прежде всего надо нести в себе некоторый задаток, эдакую командирскую жилку. Мало того, чтобы тебя назначили командовать вспоминал он свое позорное стояние перед строем, — надо еще уметь командовать. И надо, наверное, быть убежденным, что командовать должен именно ты, потому что никто из твоих подчиненных не сделает это лучше тебя. А может быть, и вообще надо стать лучше всех тех, кем ты командуешь?.. Иначе, какое же у тебя моральное право?»

Антон малодушно прогнал эти каверзные вопросы, подтянул потуже ремень, взглянул на часы и с удовольствием подумал, что сейчас будет дудка «построиться на ужин», а потом он с полным правом вместо самоподготовки пойдет в спортзал. Хорошо все-таки заниматься спортом.

Первый час Антон работал в группе. Потом еще час Пал Палыч тренировал его отдельно. Антон выдохся до такой степени, что едва мог подтянуть трусы. Пал Палыч отпустил его наконец в душевую. Позже пришел туда сам, и, освежившись, когда все прочие разошлись, они сидели на деревянной скамье и помалкивали, взглядывая друг на друга.

— Все надеетесь, что из меня что-нибудь выйдет? — спросил Антон.

Пал Палыч ответил не сразу:

— Это трудно. Ты очень запущен.

— Все люди в общем-то запущены, — печально обобщил Антон. — В мозгу пятнадцать миллиардов клеток, а лежат двенадцать из них без всякой пользы и действия, подобно неоткрытым рудам в земной коре. Я уверен, что человек может все. Даже может преодолеть силу земного притяжения. А где путь? Кто бы указал…

Пал Палыч глядел в ясные глаза Антона и постепенно оживлялся.

— Красиво излагаешь, — сказал он. — А ты в самом деле хочешь преодолеть силу земного притяжения? Есть в тебе пламенное желание достигнуть вершин, или тебе дорог тот покой души и тела, который гарантирует нам так называемая золотая середина?

— Середину я не уважаю, что в ней золотого, — сказал Антон.

— Насчет середины скажу тебе, что это самое гибельное зло. Она успокаивает, расхолаживает и губит силы, потому что, достигнув среднего уровня, ты уже не ничто, ты чего-то добился, ты не хуже, чем большинство.

Ты прячешь усталые руки в карманы и говоришь себе: база создана, теперь отдохнем и повеселимся. Высокое стремление к недосягаемому все реже будет тревожить твою душу, мысль о возвращении к прерванному труду ты будешь встречать все холоднее, как бестактного и надоедливого гостя. Все более значительной будет казаться тебе твоя середина, а тем временем жизнь будет обтекать тебя, как поток автомобилей обтекает застрявший посреди шоссе грузовик. И люди уйдут от тебя вперед, и ты уже не услышишь, как бывало, новых слон о себе от старых друзей, а услышишь ты только повторение старых слов о себе от друзей новых.

И ты наконец поймешь, что даже середина в современном понимании этого слова находится много дальше того пункта, которого ты когда-то достиг…

Погодя Пал Палыч спросил:

— Желаешь ли ты всем своим существом, чтобы из тебя получился значительный человек, готов ли ты пожертвовать удобствами, покоем и мелкими радостями ради того, чтобы достигнуть вершин?

— В боксе? — спросил Антон, удивляясь торжественности слов.

— Какая разница, — сказал Пал Палыч. — В боксе, в науке, в столярном ремесле… Все это только арена, на которой проявляет себя боец. Важно, не где ты проявишь себя, а как ты себя проявишь. Гори своим делом, доведи его до совершенства, торопись вперед, достигни предела, а достигнув, стремись дальше, к невозможному. Не гордись, не жалей сил, не успокаивайся, как… как я в свое время успокоился на титуле чемпиона СССР… Ну ладно, — он усмехнулся, — это из другого комплекса. Поставим вопрос проще: хочешь ли ты стать чемпионом училища? Антон никогда не думал о такой возможности, но почему-то сейчас не удивился словам Пал Палыча.

— Да, — ответил он.

— Да-а-а… — сказал Пал Палыч тоном грузчика, пробующего вес будущей ноши.

Он поднялся со скамьи, отошел. Выражение лица стало целенаправленным и строгим. Серые глаза были холодными, как осеннее море. Таким, наверное, глазами ваятель смотрит на глыбу камня. Мол, что из этого дикого куска может получиться.

— Пожалуй, ты можешь его одолеть, — сказал, наконец, тренер.

— Кого это? — не сообразил сразу Антон.

— Колодкина. За прочих я мало волнуюсь. А Колодкин — крепкий орех. Его, не присноровившись, не раскусишь.

— Если бы одолеть Колодкина, тогда о чем еще мечтать, — с сомнением улыбнулся Антон.

— Никаких «если бы»! — одернул его Пал Палыч. — Настраивай себя только на победу. Настроиться — это очень важно.

— Легко настраиваться на победу, когда противник хотя бы равный, — вспомнил Антон огромные руки Колодкина.

— А что ты думал? Все, что тебе придется делать с нынешнего дня, это трудно. — Пал Палыч снова сел рядом. — Это очень трудно. Это на пределе

возможного. И иначе нельзя, потому что времени у нас нет.

— На пределе возможного подумать, что я стану сильнее Колодкина. Ведь его тело — громкий гимн физической силе.

— На физической силе далеко не упрыгаешь, тут у нас не состязание подъемных кранов. Тебе надо стать лучше, — Пал Палыч подчеркнул это слово резким жестом, — Колодкина.

— То есть? — попросил Антон разъяснить.

Пал Палыч стал говорить, и капли, отрывавшиеся от решетки душа, звучно падая на желтый кафель, как бы отбивали задумчивый ритм его речи.

— Давно, примерно в твоем возрасте, я пришел к своему первому тренеру. Не буду называть его имени, оно тебе ничего не скажет. Это был человек крепкий и прозрачный, как кристалл. Мужество, воля, честность, доброта и трудолюбие, бескорыстие, самоотверженность и большая любовь к людям были