Перед вахтой - Алексей Кирносов

Нина спросила, окинув взглядом занятого Дамира:

— А со мной вы бы пошли танцевать?

— Почему бы и не пойти, — сказал Антон. — Пойдем, если ваш мичман разрешит.

— Мой мичман мне не перечит.

Антон прикоснулся к ней. Он ощущал на шее теплое дыхание девушки. Удивлял непривычный запах ее волос.

— От вас пахнет Индией, — сказал он.

— А от вас сигарой. Это вы специально для мужественности?

— Это случайно, — сказал Антон. — Но кстати, если вам нравится.

— Мне нравится, что это случайно, — отозвалась Нина.

Оркестр играл томительную, долгую и обволакивающую сознание «Звездную пыль» Глена Миллера. Трубач, задирая инструмент к самым софитам, вытягивал немыслимые верха. Оркестр старшего лейтенанта Трибратова считался лучшим военным оркестром округа. Но сейчас оркестр старшего лейтенанта Трибратова совсем забыл, что он духовой военный оркестр, а не джаз.

— Что вы любите больше всего на свете? — спросила Нина.

— Трудно сказать. Я люблю многое.

«Почему она все так прямо, без стеснения, без прелюдий и обходных маневров?» — думал Антон.

— А что больше всего? Без чего вы не могли бы жить? На свете много такого, чего не хотелось бы лишиться. Как тут выберешь? Да ну ее, эту Нину, с ее вопросами. Разве можно всерьез задавать такие вопросы?

— Больше всего я люблю сидеть с хорошей книжкой в никому не известном закоулке, — сказал он, чтобы не вдаваться в глубокий смысл этого вопроса.

Она улыбнулась:

— Неизвестном кому? Старшине роты Дамиру?

— Вам хорошо смеяться в вашем неподчиненном положении, — со вздохом проговорил Антон.

— Вы очень боитесь Дамира? — спросила она.

Оркестр старшего лейтенанта Трибратова все играл и играл.

— Боюсь?.. — задумался Антон. — Это не то слово. Разве человек боится трамвая, когда пережидает его на панели? Просто существуют непреодолимые вещи. Форс-мажор, как говорится в морском праве. Такая стихия, такая безусловная сила, которую немыслимо преодолеть. Она изначально права. Вблизи нее надо вести себя смирно и осмотрительно.

Нина слушала его оправдательную речь и смеялась.

— Силу можно преодолеть смекалкой, — сказала она. — Зачем лезть на неодолимую стихию, когда можно ее обойти. Хотите?.. Тогда повернитесь спиной к тому месту, где стоит страшный Дамир, тихонько достаньте из кармана вашу авторучку и запишите мой телефон.

«Ого, — подумал Антон, — это уже не шутка, порази меня бог!»

— Я запомню, — сказал он. Она шепнула номер телефона. Повторив номер, Антон сказал ей:

— Увы, это все бесполезно. В пятницу мы уедем в Москву вернемся после праздников, а к тому времени вы меня уже забудете и весьма удивитесь, если я позвоню.

— У меня не так много ветра в голове, как это вам показалось, — серьезно сказала Нина.

— Ни в коем случае, — опроверг Антон это близкое к правде предположение. — Только… как же мичман?

— Дамир хороший человек, — сказала она не глядя — Я его очень уважаю.

Смолк оркестр. Зал, освободившись от чар ритмов, облегченно вздохнул.

— Да, это цельный характер, — согласился Антон — Без перекосов.

Мичман нервничал. Он притаптывал ногой воображаемый окурок, пристально на него глядя.

— Не пора ли нам, Нинуля, — уронил он небрежно.

— Почему? Я не скучаю, — серьезно и, как показалось Антону, с вызовом, с каким-то протестом ответила Нина. Антон попрощался.

В понедельник утром он никак не мог вспомнить телефон и уже решил предать всю эту историю забвению, но среди двухчасовой лекции по физике неожиданно вспомнил, вписал его в записную книжку и поставил рядом букву Н с точкой. Вспоминался удивительный запах волос, стрекозиные, почти уродливо большие глаза, необыкновенность ее разговора и голос. Он стал рисовать в конспекте, благо он не секретный, тонкий профиль. Профиль выходил хоть и красивый, да не тот, и в конце концов Антон присовокупил к профилю ус колечком и бородку-эспаньолку.

Снова стал слушать физику, но профессор в адмиральском кителе наворачивал такие мудрености, в которых, пропустив хоть три слова, уже не разберешься. Что толку слушать не понимая. Антон абстрагировался от скрипучего, не смазанного симпатией к посапывающей аудитории голоса профессора решив пройти этот раздел по учебнику самостоятельно

Пал Палыч взялся за него всерьез. Вчера еще до подъема вытащил из койки, увез за город и привел на пустую — если не считать заросшего черной щетиной силача в борцовке — дачу. Переодел в байковый лыжный костюм, напоил какао а потом дотемна таскал по лесам, холмам и оврагам. Когда Антон измученный хуже золотоискателя, вернулся на дачу, есть ему дали не сразу, а велели сперва вымыться в огромной и пятнистой ванне. И пока он мылся терпко пахнущим мылом, Пал Палыч с успевшим побриться силачом стояли в двери и внимательно его разглядывали, изредка отпуская вполголоса по словечку. Антон смущался наготы и обижался, что он теперь какой-то подопытный. Но не показывал виду и насвистывал.

Его окатили из ведра прохладной водой, велели покрепче растереться и, наконец, покормили.

Ехали в электричке. Пал Палыч улыбался. Антон вспоминал рукастого титана. Пал Палыч назвал его знаменитую фамилию, и Антон вспух от гордости, что ужинал за одним столом с таким человеком.

— Но предупреждаю, — сказал тренер. — Еще одна рюмка, и можешь проститься с боксом. Я от тебя откажусь.

— Как вы узнали? — изумился Антон. Пал Палыч ответил:

— Как-то в своем кругу академик Ландау сказал: стакан вина на неделю лишает меня способности мыслить абстрактно.

Вернувшись в училище, Антон повалился спать, и после полуночи сны его стали беспокойными. Снилась Леночка. Снился Дамир Сбоков, который почему-то уговаривал Леночку бросить кинорежиссера Христо, выйти за него, Дамира, замуж и уехать вместо Софии в бухту Морозиху на Кольском полуострове. Леночка вроде бы соглашалась.

Весь день он думал о ней с раздражением, без ревности и без обиды.

Перед построением на строевые дежурный по роте, раздавая письма, вручил одно и Антону.

«Дружок, — писала Леночка, — почему ты стал плохим и не звонишь мне? Если ты меня возненавидел, это обидно, но все же лучше, чем если тебе тяжело и ты все еще меня любишь. Почему ты не хочешь остаться другом? Говорят, что всегда женщина сперва любимая, а потом друг. Ведь всякая любовь проходит. Когда потом ты поймешь, что я была права, пиши мне в Софию… В субботу и в воскресенье наша свадьба. Я приглашаю тебя, хоть у меня мало надежды, что ты придешь. Но я приглашаю, слышишь? Христо тоже тебя приглашает. Он все про нас знает, но понимает больше тебя, и он добрее тебя. Теперь я почти замужняя дама и имею право говорить с тобой строго. Я дружески целую тебя и не хочу, чтобы ты уходил насовсем.

С приветом, Л.».

Антон отошел в уголок и разорвал письмо в мелкие лоскутья. Выдумала тоже — другом. Может, мне и этому Христо стать другом? Нет, нет, прощай насовсем. Я не буду писать тебе в Софию…

Вечером Пал Палыч затренировал Антона до третьего пота, потом разрешил Колодкину назидательно поколотить новичка и со спокойствием наблюдал, как Антон успевает уворачиваться далеко не от каждого удара. Впрочем, удары были не всамделишные.

Антон свирепел от обиды и собственного неумения, но уже не кидался на противника с оголтелостью кошки-родильницы. Он проглатывал обиду вместе с вязкой слюной, старался не закрывать глаза, выжидал и думал. В результате ему удалось, поднырнув под руку противника, провести увесистый хук в челюсть, от которого Колодкин совершил полтора оборота и упал на канаты. Но тут же он оттолкнулся от канатов и, одобрительно улыбаясь, так ловко и тщательно обработал Антона, что Пал Палыч после боя натирал ему лицо особой мазью.

Измочаленный Антон поник на стуле, слушая гуд в голове, проклиная час, когда согласился на эту авантюру, а Пал Палыч лечил ему лицо и приговаривал:

— Сегодня ты работал прилично. Я доволен. Растешь. Немного нарушает мои планы поездка в Москву, но я надеюсь, что ты будешь соблюдать себя, и это не повредит. Сейчас для тебя главное не собственно бокс, а общее укрепление организма. И личности. Я тут нацарапал тебе краткое руководство….

Тренер дал ему мягкий блокнот, и Антон равнодушно сунул его в карман висящих на крюке брюк.

Он читал «краткое руководство» следующим утром, в перерывах между лекциями, когда вчерашняя боль прошла, тело вновь набухло бодростью, проклятия забылись и вспоминался только мастерски проведенный хук, от которого человек-гора Колодкин завращался на ринге. А руководство оказалось не таким уж кратким, да и странным. В основном Пал Палыч писал, конечно, о спорте, но местами впадал в лирику, имевшую, на неискушенный взгляд, к спорту лишь косвенное отношение. Спотыкаясь об истины вроде «человеком не рождаются, человеком делаются», Антон испытывал желание пожать плечами: тоже мне философ в мундире капитана… Однако уважение к Пал Палычу пустило в его душе прочные корни, и он не пожимал плечами, а старательно читал все подряд.