Фрагменты сожалений - Сергей Блейк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С самого начала самочувствие Димы хромало: усталость во всем теле, плохой аппетит, апатия, наверняка давно переросшая в депрессию, а позднее – еще и частые головные боли, перепады давления, заторможенность в мыслях и действиях. Хотя он намеренно и отказывался пользоваться весами, он знал, что из месяца в месяц понемногу сбрасывал в весе. Сколько килограммов в нем? Сорок? Наверное. Знать ему не хотелось. А вместе с весом на нет сходил и здоровый оттенок кожи, и с недавних пор Дима задается вопросом: не покажется ли на ее фоне чистый снежный комок светло-серым? Вполне возможно.
Еще он не любил солнечный свет. Вернее, солнечный свет отторгало его тело. Вскоре после того как он оказался здесь, ему предложили выйти во двор, подышать свежим воздухом, немного прогуляться (в сопровождении персонала, конечно же). Через несколько минут после того, как лучи солнца коснулись незащищенных участков его кожи, она начала покрываться сыпью, и он ощутил страшный зуд, будто бы его искусали десятки комаров. «Так вот почему мальчика доставили сюда поздним вечером?» – вопросила одна из медсестер, когда его уже завели обратно в здание. После этого он выходил на прогулки только после заката.
Длилось это два года, а потом Дима вовсе отказался от вылазок на улицу и все последующие дни проводил в стенах больницы. Какое-то время ранними утрами заботливые медсестры плотно закрывали единственное окно в палате, чтобы по утрам солнечные лучи не попадали напрямую на кожу мальчика, пока тот спал. Но очень скоро сообразили, что лучше и проще будет перенести кровать в другую часть палаты, которая всегда оставалась в тени, что позволило постоянно – по крайней мере в хорошую погоду – держать окно открытым, дабы витающий в воздухе едкий больничный запах не преобладал над свежим воздухом. Так и жил он здесь: слишком скучно для него, слишком просто. Да скорее существовал, а не жил. Даже не помнил, чтобы по-настоящему чему-то радовался или из-за чего-то сильно грустил – такой скудный спектр эмоций был доступен ему за все почти семь лет, что он проживал здесь.
Хотя кого он обманывает? Просто пытается забыть это. Ведь был период, когда серая полоса его жизни, разделенная на множество отрезков-дней, на несколько недель окрасилась яркими, насыщенными цветами, а после – почернела на долгие три месяца. Вряд ли такое забудешь, как ни старайся. Но он старался как мог.
Вот он смотрит в окно, поверхность которого с внешней стороны сплошь обрамлена дождевыми каплями, скатывающимися зигзагами и соединяющиеся друг с другом в более крупные. Дима подумал, что дождь порой похож на плач ребенка – искренний, безудержный. В голове возникли неприятные ассоциации, он постарался переключиться на что-нибудь другое и поймал себя на мысли, что рад отсутствию детей в этой больнице. Потому что он может лишь представить, как ревут дети, или услышать из чьего-нибудь рассказа, но никогда не увидит это воочию, никогда живой детский плач не коснется его ушей, отчего на сердце будет хоть чуточку спокойнее.
Да, в больнице нет и никогда не было детей. В общем-то, теперь Дима сомневался в том, что здесь остался хотя бы один пациент, не считая его самого.
Когда-то он, стоя у окна, наблюдал за стариком, почти ежедневно разгуливающим во дворе и постоянно вопящим о несправедливом отношении к нему людей. Но одним майским днем, года четыре назад, пуще прежнего взбунтовавшись против врачей, тот внезапно свалился на землю. Как оказалось, обширный инсульт. И когда тем же вечером Дима спросил ухаживающую за ним медсестру, все ли в порядке со стариком, она, опустив глаза, сообщила, что он скончался. В ответ Дима только промычал, но предположил, что, должно быть, помогать ему и не торопились.
На третьем же этаже, в палате напротив, некогда лежал подросток, что было очень давно – в первые недели пребывания здесь Димы. Похоже, тот попал сюда еще задолго до появления нового соседа по этажу. С первого же дня из-за двери в его палату Дима часто слышал стоны разной интенсивности, а врачи то и дело приносили больному еду, питье и лекарства да регулярно меняли резервуары для естественных нужд. Возможно, у подростка была злокачественная опухоль на неоперабельной стадии, не позволяющая ему ни вставать с кровати, ни даже разговаривать. Дима однажды зашел в его палату и обомлел, когда увидел страшно худощавого ровесника с синяками под глазами и болезненно-желтоватой кожей, обтягивающей тонкие кости предплечий, лежащих поверх одеяла, а к руке и носу от капельниц тянулись шланги, сцепленные с катетерами. Смотря отрешенно в потолок, наверняка не обратив внимания на появление гостя, тот тяжело и сипло дышал. Дима в ужасе подумал: «Неужели и меня ждет такое?» Сорвавшись с места, он вернулся в свою палату, запрыгнул в койку, повернулся к стене и зажмурил глаза, стараясь избавиться от образа измученного, почти иссохшего бедолаги.
Через неделю стоны прекратились: тот парень скончался поздней ночью.
Диме не хотелось представлять, как плачет ребенок. Скинув с себя одеяло и оставив медвежонка рядом с подушкой, он, одетый в белую пижаму, приподнялся и свесил ноги с кровати. Обув потрепанные светло-серые тапочки, встал. Голова закружилась, потемнело в глазах, и он плюхнулся на край постели. По привычке приложил кончики пальцев к сонной артерии: пульс замедлился. Дима уже дважды терял сознание и совсем не хотел третьего раза, ведь следующее обморочное состояние вполне может закончиться остановкой сердца. Или неудачным падением с серьезным ударом головой о твердую поверхность. Может, конечно, ему повезет, да только стоит ли проверять судьбу? Вдохнув побольше воздуха, Дима намеренно зашелся кашлем: это, как ему сказали, в такой ситуации должно ускорить сердечный ритм. Повторив действие несколько раз и убедившись в том, что пульс вернулся в норму, он осторожно поднялся и медленно зашаркал к двери. Ему подумалось, что ноги как-то плохо слушаются и через год-другой могут и вовсе отказать. И тогда ему придется довольствоваться инвалидным креслом-коляской. «Нет, не стоит об этом думать», – упрекнул он себя.
Он дошел до туалета в противоположный конец коридора, справил свои нужды, умылся и направился обратно. Скоро должны будут принести ужин и лекарства,
