Почти как мы. Вся правда о свиньях - Кристоффер Эндресен

хозяйства даже вышло на передовой мировой уровень. В этом прежде всего и кроется секрет яренского успеха, а залогом его стали не только равнинные земли, но и люди, которые их арендовали.

Дорога, по которой я еду, стелется к подножию возвышающегося на востоке кряжа. Как раз на этих горных пустошах и разводят бóльшую часть норвежских свиней. Если низины отданы в основном под овощные культуры, горные районы Ярена освоены преимущественно животноводами. Ничего удивительного: и в предгорьях ведь трудно что-то вырастить, а уж в горах и вовсе невозможно.

Ферма «Ругланн» расположена в восточной части хребта, откуда открывается вид на изрезанную береговую линию и море, от чего Ярен и получил свое название. Оно происходит от древненорвежского слова «jaðarr», что означает «берег», «край».

Гравий хрустит под колесами автомобиля, когда я въезжаю во двор, образованный тремя, четырьмя, пятью, шестью, семью строениями (восемью, если считать гараж). Перед амбаром возвышается валун с надписью «Ругланн» черными буквами. Увенчан он позолоченной фигуркой свиньи из бронзы, чтобы все уж точно знали, что это за место. Перед одной из построек стоит мужчина. Высокий, приветливый, одет примерно так, как я и представлял: в фирменный рабочий комбинезон Nortura[65] и сапоги. По-видимому, это и есть Эйрик Ругланн. Мы примерно одного возраста, ему лет 30 с чем-то. Хотя формально хозяйствует здесь он, я приехал, чтобы встретиться кое с кем другим.

Еле успеваю поздороваться с Эйриком, как дверь позади него открывается и выходит мужчина постарше и пониже ростом. Это, должно быть, отец Эйрика, Лейв. Почему-то кажется, что он оглядывает меня недобрым взглядом из-за спины сына. Загорелое лицо и посеребренная сединой шевелюра придают взгляду небесно-голубых глаз проницательность и ясность. Он подходит ко мне и протягивает загрубевшую ладонь.

– Лейв Ругланн, – приветствует он меня низким голосом и пожимает руку.

Лейв напоминает старого спортсмена, сохранившего, однако, остатки былой силы. Вообще-то, он уже на пенсии, но энергии вполне хватает, чтобы ухаживать за свиньями на ферме.

Меня вдруг охватывает ощущение, что что-то идет не так. Эйрик и Лейв обмениваются короткими взглядами, будто в немом диалоге. Яренские крестьяне славятся немногословием, но тут их явно что-то беспокоит. По телефону голос фермера казался приветливым, но сейчас явно чувствуется напряжение.

– Сомнительная затея какая-то, – без обиняков говорит Лейв.

Спешно достаю бумажку с результатами анализа на резистентный стафилококк.

– Вам, конечно, нужна моя справка от врача, – протягиваю им листок.

Лейв смотрит на бумагу.

– А, это да. Ну, все в порядке, – отмахивается он.

Однако меры защиты они все равно принимают. Эйрик протягивает мне маску, перчатки и медицинский комбинезон в полиэтиленовой упаковке.

– Сапоги оставьте в машине. Обувь выдадим, – сообщает Лейв.

На какое-то мгновение я испугался, что меня выставят, так что испытываю облегчение, получив спецодежду, но тут же снова начинаю беспокоиться. Защитный комплект? А тест я зачем для них проходил? А сами они почему ходят в обычной одежде? Не доверяют мне и так хотят показать, кто здесь главный? Что-то это уже слишком. Сначала Норвежская аграрная ассоциация под предлогом «конфиденциальности личных данных» отказывается сообщить, кто разводит свиней. Потом мои поиски наугад и неудачная попытка найти свиноводческое хозяйство. Затем болезненный осмотр у врача. Три недели карантина до получения результатов анализа, а теперь защитный комбинезон. И все для того, чтобы я, рядовой потребитель, смог увидеть животное, мясо которого так люблю.

– А без него никак? – спрашиваю я, вытряхивая костюм из пакета и просовывая ногу в штанину.

– Так вот приходится с этой заразой, – отвечает Лейв.

Сейчас не время препираться. Застегиваю молнию, натягиваю резиновые перчатки, надеваю маску и капюшон. Судя по отражению в окне машины, я похож на медработника, который идет к заболевшим лихорадкой Эбола, или, может, на сметливого следователя – они ведь, конечно, догадываются, что я приехал что-то вынюхивать, желая сорвать покров тайны. Лейв останавливается у порога.

– Поди разбери, откуда ты вообще взялся, – ворчит он.

– Так мы же по телефону договорились, – неразборчиво отвечаю я из-за маски на лице.

– Ну да, да. Только теперь разве поймешь, что у человека на уме.

Я и сам уже что-то себе не доверяю. Вообще-то, я просто хочу посмотреть на свиней. Ну что тут сложного?

Лейва можно понять. Они с Эйриком оказались в центре того, что сами понимают как культурное противостояние. Собственно, это старая песня об отношениях города и села, городских и деревенских, центра и периферии. Правда, в последние лет десять этого противостояния акцент смещается с людей на животных, и едва ли где обстановка накаляется сильнее, чем в свиноводстве. По мнению Лейва и Эйрика, их профессиональное поприще находится под ударом, а противники играют нечестно.

– Пытаетесь понять, нет ли у меня скрытых мотивов? – спрашиваю я.

Лейв чуть медлит с ответом.

– Странное дело все-таки: заявляешься и говоришь, что хочешь поглядеть на свиней. Не часто такое бывает. Но ты сказал, что не предвзят, что выслушаешь все стороны, так что придется тебе поверить.

Похоже, Лейв все-таки смирился с моим приездом. Хотя я почти каждый день в том или ином виде поедаю магазинную свинину, взгляды мои уже давно подтачивают противники подобного образа жизни. Годами я соглашался с доводами защитников животных. С морально-философской точки зрения они безупречны, как мне казалось, но ведь я оцениваю их как человек, не имеющий никакого отношения к животноводству. Почему надо есть мясо животного, которое, возможно, настрадалось за жизнь? Можно же его не убивать. И аргументы «мясо вкусное» и «всегда так делали» уже не работают. Разговор о «традициях» напоминает оправдание положения женщин и других групп населения, которым в прежние времена отказывали в элементарных человеческих правах. То, что мы по природе хищники, еще не дает нам права скверно обращаться с животными. Надо же еще учитывать, что человек – вид всеядный, к тому же способный критически мыслить. Проблема заключается также в том, что у меня есть недостаток, который я считаю вообще очень свойственным человеку: я ленив, хотя упорно пытаюсь жить правильно. Чтобы не оказаться лицемером, мне в том числе нужна помощь того, кто лучше всех разбирается в свиноводстве. Только вот уверенность меня покинула.

– В прессе каждый день дают слово лишь защитникам прав животных. Они,