Здесь и сейчас - Гийом Мюссо

В последний раз мы с ним говорили год назад. По телефону. Что он мне сказал на прощание? «Ты достал меня, Артур!»

Ты меня достал!

Итог наших отношений.

И все же я вытер слезу со щеки, а в голове у меня возник вопрос: у меня-то самого будут когда-нибудь дети? Учитывая мое теперешнее положение, вопрос оставался открытым, но я все же попытался представить себя за руку с мальчуганом. Мы играем с ним в футбол. Я захожу за ним в школу. Но ясного представления не получалось. Все виделось как-то туманно, неотчетливо. А чего удивляться? В голове у меня полно мрачных мыслей. А в сердце пока так мало любви.

Я подошел к мраморной плите и еще раз, невольно улыбаясь, прочитал эпитафию.

Нет, Фрэнк, я надеюсь, что никогда не буду таким, как ты. Посмотри, в какую историю ты меня втянул.

И тут мне показалось, что ветер донес до меня его смех и голос: «Я же говорил тебе, Артур. Никому нельзя доверять, даже отцу».

Самое печальное, что он не врал. Он предупреждал меня, но я решил, что я умнее всех и открыл эту проклятущую дверь. Меня душил гнев, и я сказал в пустоту:

— Я всегда справлялся без тебя, Фрэнк. И на этот раз тоже справлюсь.

Я расставил руки, подставил лицо солнечным лучам и бросил отцу последний вызов:

— Видишь? Ты мертв, а я жив! Ты больше ничего не можешь мне сделать!

Но, как всегда, последнее слово осталось за ним:

«Ты уверен, Артур?»

23.58

Я добрался до Нью-Йорка к полуночи. По дороге остановился и купил в магазине «Гэп» на Бойлстон-стрит одежду по размеру: брюки чинос, белую рубашку и куртку. Не из внезапного приступа кокетства, мне просто нужно было выглядеть презентабельно, чтобы осуществить задуманное.

Я пристроил «мою» санитарку в закоулке Ист-Виллидж, между 3-й улицей и 2-й авеню, и до Сент-Марксплейс отправился пешком.

В такой поздний час это не самое спокойное место на Манхэттене. Воздух наэлектризован нездоровыми вибрациями. Под ногами чего только не валяется. В обветшалых домах явно живут сквоттеры. На лесенках браунстоунов неподвижно лежат люди с закрытыми глазами.

Вокруг деревьев, что растут вдоль улицы, валяются шприцы и презервативы. На дверях ателье тату и у входа на дискотеки похабные граффити. И наркотики, всюду наркотики. Дилеры, не скрываясь, бродят по кварталу, продают на глазах у всех крэк, героин, колеса. А уж обитатели! Панки, хиппи, джанки — старые старички, одна нога в могиле — трусят, совершая прогулку перед сном или отправляясь посидеть в ближайший клуб. В Нью-Йорке в таких кварталах, чаще чем где-либо еще, можно напороться на что угодно.

Плохое, разумеется.

00.16

На углу Сент-Маркс-плейс и авеню А я остановился перед клубом «Франтик». Здесь я надеялся отыскать Элизабет Эймс. Вошел.

Жара как в парилке, народу — не протолкнуться. Дуэт бас-гитаристов терзал песню Вана Моррисона. Алкоголь тек рекой. На танцплощадке танцевали впритирочку, задевая друг друга потными волосами. Но главный спектакль — в баре, где официантки в джинсовых мини-шортах и кепках на голове жонглировали бутылками, раззадоривая клиентов на выпивку. По очереди они вспрыгивали на стойку и отплясывали что-то весьма смелое, так что я понял: третий номер бюстгальтера тут важнее умения приготовить «Маргариту» или «Дайкири».

Я протолкался к стойке и заказал себе «Джек Дэниелс» у рыжей пухлявочки с цветными татуировками до выемки на груди. Она была постарше и поплотнее остальных официанток. Взглянув на ее прическу, я вспомнил картину Тулуз-Лотрека «Ла Гулю с подругами входит в Мулен-Руж».

— Добрый вечер, вы не знаете, Элизабет сегодня здесь?

— В той стороне бара, голубчик. Но ты такой паинька, мне кажется. Лиза таких не жалует.

— Спасибо за совет.

Я прищурился и сразу увидел ту, что искал.

— Лиза!

Я помахал ей рукой, зовя к себе, словно мы были старинными друзьями. Я был почти уверен, что она меня не узнает. Во всяком случае, сильно надеялся на это. Мы видели друг друга две секунды, я получил удар в нос и тут же, защищаясь, закрыл лицо руками.

Молодая женщина, нахмурившись, направилась ко мне. А что, если она меня все же запомнила? Я сразу принял меры предосторожности.

— Добрый вечер! Вы, как я знаю, учитесь в Джульярдской школе?

Упоминание о школе сразу ее успокоило. Она перестала быть официанткой, нанятой за умелое владение своим телом, она стала студенткой престижной школы драматического искусства.

— Мы знакомы?

Я отрицательно покачал головой, постаравшись улыбнуться самой обаятельной улыбкой.

— Нет, но мне посоветовали обратиться к вам.

— Кто? Дэвид?

Я вспомнил, что Дэвидом звали парня, которому она писала любовные письма. Поколебался и ринулся головой в омут:

— Да. Дэвид сказал мне, что вы потрясающая актриса. А у меня как раз есть для вас роль.

Она передернула плечами.

— Ладно сказки рассказывать!

Но я видел, что ей любопытно, хотя в то же время чувствовалось, что она мне не доверяет. Судя по всему, ее уже не раз водили за нос.

— Честное слово, я не шучу.

— Клиентов много, я на работе.

Я удержал ее:

— У меня в самом деле есть для вас роль.

Она поджала губы, подняла глаза к небу.

— Какая?

— Специфическая, конечно, — вынужден был признать я.

— Забудьте. В порно я не снимаюсь.

— Порно и близко нет. Роль самая что ни есть обычная. Роль медсестры.

— Медсестры, которая спит с пациентами?

Музыка ревела так, что приходилось чуть ли не орать, чтобы быть услышанным.

— Нет!

— Значит, она спит с врачом?

— Нет, она ни с кем не спит! У вас мания, что ли, честное слово?

— Мания у вас.

— У меня?

— У мужчин.

Я покачал головой с сокрушенным видом. Элизабет невольно улыбнулась.

— Извините, у меня был сегодня тяжелый день. Какой-то псих ворвался утром ко мне домой и пытался изнасиловать прямо под душем… А вы отдохните у нас, повеселитесь, — сказала она и пошла прочь.

Я попробовал ее удержать, но она была уже на другом конце стойки, наливала по новой текилу ребятам с Уолл-стрит, которые пришли сюда, в Ист-Сайд, чтобы оторваться.

«Ла Гулю» подошла ко мне и предложила еще порцию виски.

— Сказала же тебе, Лиза не про тебя.

— Да я же не снять ее хочу.

— Не ври, гусенок. Лизу все хотят снять.

Я достал сигарету, «Ла Гулю» чиркнула спичкой и поднесла огонек.

— Спасибо. А кто такой Дэвид? Ее парень?

— Ну как сказать? Одно слово, художник.

На лице у нее появилась недобрая презрительная усмешка, и она прибавила:

— Всякие у него художества. Но она привязана к нему, это точно. А художник этот привязан совсем к другому…

Я тут же вспомнил напоминания из банка.

— И он тянет с нее деньги, так?

— А ты откуда знаешь?

Я курил и быстренько обдумывал полученную информацию. Потом отправился на другой конец стойки и снова попытался привлечь внимание Лизы, но из этого ничего не получилось, слишком уж много было народу.

«Ла Гулю» тоже не сидела на месте, наполняла рюмки и стаканы, но на прощание подкинула мне подсказку.

— Еще час, и малышка освободится. Хочешь потолковать с ней без суеты, посиди подожди у Дамато.

— Дамато?

— Да, в пиццерии на углу Десятой и Стивенсен-стрит, она всю ночь открыта.

— Вы уверены, что она туда придет?

Рыжая от меня отмахнулась:

— Если сказала, значит, жди там.

01.36

С 1931 ГОДА ВСЕ В МИРЕ ИЗМЕНИЛОСЬ,

ТОЛЬКО НАША ПИЦЦА ОСТАЛАСЬ ПРЕЖНЕЙ.

Плакат в рамке над кассой в «Дамато Пицца» убеждал в том, что заведение это старинное, неизменно следует традициям и готовит пиццу так, как редко кто в городе: в печке с дровами.

Маленький ресторанчик и впрямь не блистал новшествами — скатерки в красно-белую клетку, кривоногие стулья, лампа с надтреснутым абажуром. Но атмосфера уютная. Пахнет помидорами, базиликом, и стоит переступить порог, как сразу разгорается аппетит. За час, что я тут просидел, я успел съесть пиццу на хрустящем тесте, а заодно выпить не один стаканчик вальполичеллы — помещение маленькое, и хозяйка, любезная, как тюремная дверь, неусыпно следила, чтобы клиенты, съев свою пиццу, не задерживались. Чтобы сохранить за собой столик, мне пришлось заказать себе еще и бутылку пива. Только мне принесли пиво, как вошла Лиза. Сразу стало ясно: она здесь своя — здороваясь, она назвала по имени и хозяйку, и мальчиков-поваров.

— А вы что здесь делаете? — спросила она, заметив меня. — За мной охотитесь?

— Позволю себе заметить, что скорее вы за мной охотитесь, потому как я здесь сижу уже добрый час, — попытался я разрядить напряжение шуткой.