Первая советская атомная подлодка. История создания - Николай Мормуль

В докладе я обосновал следующее положение: служба на атомных подлодках требует, чтобы освоивший специальность матрос проработал на своем месте не менее пяти-шести лет. Учитывая, что сверхсрочники, которым в то время сократили жалованье, массовым порядком демобилизовывались, а срок срочной службы сокращался на год, логичнее набирать по контракту добровольцев.

Главком слушал меня, постепенно багровея. Наконец, он не выдержал:

– Ну вот что, хватит фантазерствовать! Да как вы могли додуматься до такого? Чтобы русский матрос служил за деньги! Занимались бы лучше носками да рубашками! – Горшков взглянул на Осипенко. – Доложите, командир, когда снять старпома – сегодня или позднее.

Он показал нам обоим рукой – мол, не возникайте – и сделал краткое выступление, в котором напомнил о святой обязанности служить, как того требует присяга, а не пытаться добиваться для себя особых условий или льгот.

После этого адмиралы и командир прошли в кабинет начальника стенда Н. Р. Гурко, где разговор продолжился. Я к нему допущен не был, и за эти тридцать-сорок минут передо мной прошла вся моя недолгая морская служба, которая была такой успешной. По иронии судьбы все пять лет я служил под началом человека, который сейчас решал, когда меня снять. Я уже видел Горшкова дважды: сначала на «малютке», потом на средней лодке. Третья встреча могла оказаться для меня последней.

Тем временем совещание закончилось. Первым из кабинета вышел Борис Акулов и бегом ко мне:

– Лев, с тебя причитается! Ты снова старпом! Видел бы ты, как за тебя бились Гаврилыч и руководители стенда.

Мои старшие товарищи не только отстояли меня. Им удалось убедить главнокомандующего и его заместителей в том, что проблем, связанных с созданием атомохода, чрезвычайно много и решать их необходимо самым срочным порядком. Однако понадобилось еще совещание у заместителя председателя Совмина СССР В. А. Малышева, чтобы административная машина закрутилась по-настоящему.

Какие-то вопросы были улажены в ходе и сразу после визита главнокомандующего в Обнинское. Но две важнейшие проблемы – набор специалистов по контракту и питание срочнослужащих – решить не удалось. Между тем вопрос о контрактном наборе был уже согласован в Управлении подводного плавания с Болтуновым и Орлом и, если бы не постепенно нараставшее раздражение главкома, мог бы решиться положительно. Вот так у нас зачастую важнейшие решения зависят от того, с какой ноги человек встал.

Мы же к осени должны были остаться без старшин, которым руководство АЭС дало понять, что все они могут рассчитывать на работу и жилье в Обнинском. Так что каждый из этих жизненно необходимых флоту специалистов стоял перед дилеммой: служить в опасных условиях при низкой зарплате на атомной подводной лодке или работать, прилично зарабатывая, в тихом и прекрасно снабжаемом городке.

Что касается питания срочнослужащих, то этот вопрос мог быть решен только министром обороны. Но обращаться по такому «пустяковому» делу к известному своим крутым нравом Г.К. Жукову никто не осмеливался. В конце концов нам предложили привезти две походные кухни для варки каши. Хорошая маскировка секретной части, скрывающей свою принадлежность к ВМФ! Так наши матросы и перебивались, как могли. В частности, все деньги, заработанные за рационализаторские предложения, а их было немало, шли на питание личного состава. (Как ни странно, больше всего толковых усовершенствований предложили те самые «трудные» матросы, от которых поначалу у нас было искушение избавиться.)

При всем моем уважении к заслугам маршала Жукова во время войны должен сказать, что в деле создания атомного флота вклад его невелик, а ущерб ему он причинил немалый. Жуков вообще моряков не очень-то уважал, и Горшков наведывался к нему лишь в случае крайней нужды.

Именно Жуков после второго назначения на пост министра обороны СССР издал приказ, нанесший огромный урон институту сверхсрочников. До этого они получали в месяц от 1200 до 1500 рублей – деньги по тем временам достаточно хорошие. Приказ же ограничивал сумму довольствия 700 рублями без всяких надбавок. Разумеется, сверхсрочники побежали: у нас из шести набранных остался один электрик Ласточкин, который свое дело любил больше, чем благосостояние.

Примерно в это же время Жуков отменил столь разумное первоначальное решение, касающееся второго экипажа. Предполагалось, что после многомесячного похода в сложных условиях один экипаж идет в отпуск, а на лодке (после осмотра и необходимого ремонта) в море на боевое дежурство уходит второй экипаж. Так нас с самого начала и формировали: две воинские части на одну лодку. (Кстати, подобным образом организована служба и на американских подводных лодках с той лишь разницей, что у них работали по контракту.)

Отменив решение о двух экипажах, министр обороны отбросил на годы назад нормальную организацию службы на подводных атомных лодках. Выкручивались мы за счет учеников. На каждой лодке было человек тридцать стажеров, которых мы использовали как полноценных работников. Подготовишь ученика – и можно матроса отправить в отпуск. Лишь через двадцать лет после создания атомного подводного флота недомыслие руководства было исправлено, и сейчас подводные атомные лодки в России эксплуатируются двумя экипажами.

Вообще, неслучайно старые военные называют период с 1955 по 1957 г. «жуковщиной». Как объяснить, почему прославленный полководец Великой Отечественной оставил после себя такую незавидную память на посту министра обороны? Может быть, сказывался возраст… Может быть, причина в том, что он уверовал в собственную непогрешимость, как это часто случается с людьми, наделенными огромной властью. И в мирное время Жуков действовал привычными для него крутыми мерами. Начались гонения, чистки, разжалования. Повсеместно вводилась муштра: без строя и барабанного боя нельзя было пойти ни в столовую, ни в баню. Лучшей частью считалась та, где в казармах койки были расставлены по струнке, на каждом предмете красовалась аккуратная бирка и матросы маршировали, как автоматы, поскольку вместо освоения специальности с утра до вечера занимались строевой подготовкой.

Экипаж первого атомохода избежал муштры, потому что он на гражданском положении отсиживался все это время в Обнинском. Но разгон сверхсрочников и вторых экипажей никто из старых подводников Жукову не может простить.

На стенде нашей ГЭУ в январе 1955 г. уже завершался монтаж оборудования, испытания отдельных систем и настройка приборов. Во всех работах обязательно участвовал экипаж будущей лодки. Параллельно с представителями ОТК он следил за качеством монтажа и испытаний. В это время были проведены экзамены на допуск к самостоятельному управлению ГЭУ и обслуживанию технических средств на боевых постах, в отсеках и на командных пунктах БЧ-5. О них стоит сказать особо, поскольку тогда к обслуживающим реактор людям предъявлялись самые высокие требования. Пришлось «попотеть» и командирам, которым предстояло контролировать работу реактора с пульта дистанционного управления.

Экзамены проводились в кабинете начальника стенда или главного инженера, и участвовали в них, кроме Гурко и Егорова, начальники служб и представители Института атомной энергии, нескольких КБ и завода-изготовителя. Обязательным было присутствие будущего непосредственного начальника экзаменуемого, командира БЧ-5 Бориса Акулова, а также командира лодки или старшего помощника.

От Института атомной энергии будущих управленцев экзаменовал, как правило, директор – куратор нашего проекта, академик Анатолий Петрович Александров. Ему помогали тогда еще молодые ученые Борис Андреевич Буйницкий и Георгий Алексеевич Гладков. С глубокой благодарностью вспоминали наши инженеры практическую науку физических пусков реакторов, которую преподал им в то время Николай Андреевич Лазуков, также один из непременных экзаменаторов. С ними мы познакомились и даже сблизились в первые дни освоения нашей установки, и долго еще работа сводила нас и в море, и на берегу, как на испытаниях, так и на торжествах. Постоянно ученые чувствовали ответственность за свое грозное детище, которое они передавали в чужие руки, и делали все, чтобы мы как можно лучше узнали его характер.

Экзамен начинался с записи каждым экзаменатором в специальном журнале двух-трех вопросов по теории, знанию техники, эксплуатационных инструкций и т. д. На глазах экзаменуемого количество вопросов росло, как снежный ком, в среднем их набегало полтора-два десятка. На подготовку давалось пять-десять минут. Считалось, что, если на пульте что-то случится, готовиться и листать справочники будет некогда.

Отвечать экзаменуемый мог начинать с любого вопроса, делая пояснения тут же рисунками в черновой тетради. Никакими пособиями, схемами и подсказками пользоваться не разрешалось – все нужно было знать и чертить на память. Если тот или иной ответ не удовлетворял экзаменатора, он вписывал в журнал один-два дополнительных вопроса. Если экзаменатор оставался удовлетворенным, вопросы мог задавать любой из присутствующих. При ответах обращали внимание и на умение проявить находчивость, смекалку. Часто задавались каверзные вопросы, чтобы посмотреть, как человек будет выкручиваться в сложной ситуации.