Первая советская атомная подлодка. История создания - Николай Мормуль

Кстати, из четверых мичманов лишь один не осилил новую должность, и для него пришлось подыскать работу полегче. Что касается остальных, то Иван Гаврилович Шемелин был назначен на вторую лодку, а радиотелеграфист Иван Иванович Ершов и торпедист Александр Николаевич Крикуненко влились в наш экипаж. Именно вокруг них – первых сверхсрочников-атомщиков – формировались кадры подлодки. На это потребовалось около полугода.

Дело в том, что матросов к нам прислали самых разных: подводников, надводников, ремонтников, дисциплинированных и недисциплинированных. На занятиях с офицерами большинство из них заразились стремлением как можно скорее и полнее освоить атомную лодку. Других же, снабженных отличными характеристиками и девственно чистыми карточками взысканий, через непродолжительное время пришлось отправить обратно. И выучка на кораблях, на которых они служили, была не на высоте, и замполиты, не дрогнув, подписали прекрасные характеристики людям, от которых хотели избавиться, и отделы кадров с легкой душой отфутболили их куда подальше. Не хочется называть имен, но отмечу, что особенно много неграмотных, ленивых и недисциплинированных матросов командировали нам с крейсера «Каганович» Тихоокеанского флота.

Тридцать лет спустя на юбилее нашего стенда я встретил нескольких бывших «трудных», которых мы все-таки оставили в экипаже. Как гордились они тем, что их руками были пущены и освоены первые механизмы, как приятно им было вспомнить, каким трудом далась нам всем подготовка к службе на первом атомоходе.

Надо признать, что служба у матросов была не из легких. Весь личный состав расписан, как на корабле, на трехсменную вахту. Дневная смена заступала в 8.00 и уходила отдыхать в 18.00. А в перерывах между вахтами проводились занятия как по боевой подготовке, так и политические. Последним везде уделялось особое внимание, но у нас проводить, как это требовалось инструкциями, три часа подряд за политбеседой оказалось невозможно. Политрук не переставал сокрушаться по этому поводу: «Приедет проверяющий – головы нам снесут! Никто не поверит, что на берегу матросы и офицеры устают больше, чем в море».

Однако это было именно так. Люди начали жаловаться. Матрос рассказывает: «Стыда не оберешься! Сижу в кино, рядом девчата. Слышу, толкают в бок: “Хватит храпеть! Иди спать в казарму!”»

Вслед за усталостью и недосыпанием пошли жалобы на рваную одежду и обувь. Каждому срочнослужащему выдали всего по две вискозные рубашки, по одному костюму, а купить другие им было не на что. А носки? На смену и обратно люди шли пешком – разве на них напасешься? Добиваться дополнительной одежды бессмысленно. Как всегда у нас: кидаем на ветер миллионы и экономим копейки. Пришлось обходиться своими средствами. Раздобыли инструмент и материалы, чтобы чинить обувь, к счастью, среди матросов нашлись сапожники. На просьбу выдать новые рубашки у всех инстанций ответ был один: «Не положено!» Чтобы не зашивать дырки на локтях и не чинить манжеты, находчивый моряк брал ножницы и одним махом делал из рубашки тенниску.

То и дело среди матросов раздавался ропот: «Пусть лучше меня на флот спишут! Требуют в сто раз больше, чем по уставу, а положенное довольствие не дают. Где пять фильмов в неделю? Где мертвый час? Где время на самообслуживание?»

Случались и срывы. Первым отправили в Москву на гарнизонную гауптвахту одного электрика, старшего матроса В. Мера оказалась очень действенной, но вовсе не из-за жесткого режима. Посадить на «губу» было невероятно сложно: наказуемого надо переодеть в форму, перевести на питание в экипаж, выписать аттестат и еще дюжину разных бумаг. Процедура занимала двое-трое суток и связана была с двумя-тремя поездками в Москву. В итоге начальник наказывал главным образом себя. Воспитательный же эффект строился на том, что, видя мучения офицера, нарушитель дисциплины чувствовал угрызения совести и старался больше дело до гауптвахты не доводить. Так что за год с ней познакомились считаные единицы, попавшие туда за самые серьезные проступки: пьянство или потерю бдительности (например, потерю пропуска). К тому же все эти нарушения произошли в начале нашей службы в Обнинском. Потом все притерлись и стали оберегать друг друга от ненужных хлопот.

Лишь раз недовольство матросов своим положением выплеснулось наружу, когда наш стенд посетил недавно назначенный главнокомандующий ВМФ адмирал С. Г. Горшков.

Мы основательно подготовились к этому визиту, от которого зависело решение многих наших проблем, успешно обходимых чинами пониже. С. Г. Горшков прибыл с семью адмиралами, в том числе с начальником главного штаба Фокиным и с заместителем главнокомандующего по кораблестроению и вооружению Исаченковым. На стенде, где проводились испытания, все прошло гладко, затем была запланирована встреча с личным составом.

По уставу встречать главнокомандующего полагается в установленной форме одежды, в строю и с оркестром – к этому он уже успел привыкнуть. Мы же были одеты в непривычную для начальственного взгляда гражданскую одежду, причем у многих матросов и старшин уже порядком обтрепанную. Галстуки тогда не все умели завязывать, да и из соображений секретности мы не особенно требовали, чтобы их носили.

В помещении было тесновато: матросы разместились за столами по три-четыре человека, сидели и проходах на табуретках. Командир встретил главкома как положено. Тот поздоровался, услышал дружное приветствие «Здравия желаем, товарищ адмирал!» и разрешил сесть. Адмиралы расположились на стульях перед учебной доской, и Горшков начал разговор традиционным: «Ну, какие есть вопросы?»

По заведенному порядку здесь должен был взять на себя инициативу командир, чтобы сделать краткий доклад с предложениями. Но Леонид Гаврилович почему-то замешкался. Этой паузы оказалось достаточно, чтобы встал матрос К. – один из тех, чьи карточки взысканий были чисты и кто первым осваивал московскую гауптвахту. Но смелости и настырности ему было не занимать.

– Разрешите, товарищ адмирал? Матрос К. Есть претензия.

Главком нахмурился – начало разговора было ему не по душе. И стола президиума нет, и внешний вид подчиненных непривычен, а тут еще обращение не по должности, а по званию. По неписаным флотским законам к начальству обращались по званию, если должность у него неказиста, и наоборот – если должность «звучит», про звание забывали. Тем более когда рядом еще семь адмиралов, а главнокомандующий Военно-морским флотом он один.

– Докладывайте, товарищ матрос, – все же разрешил Горшков.

– Товарищ адмирал, мы прибыли сюда с кораблей, чтобы испытывать атомную установку, – начал К.

– Ну что ж, замечательно, – поддержал его главком.

– Мы работаем днями и ночами, недоедаем, недосыпаем и не жалуемся. Нас постоянно пронизывают электроны, протоны, нейтроны и прочие альфа- и бета-частицы. Мы на это тоже не жалуемся. Но на флоте нас обували и одевали, а здесь – вот посмотрите на мою рубашку!

И К. продемонстрировал торчащие сквозь дыры острые локти.

– Хотите, могу и носки показать – хожу с голыми пальцами!

Главнокомандующий нашел взглядом Осипенко:

– Командир, в чем дело? Доложите!

– Товарищ главнокомандующий, мы обращались в вещевые органы и во все инстанции, – волнуясь, произнес Леонид Гаврилович. – Нам везде отказали.

– Товарищ Фокин, – сказал Горшков начальнику штаба. – В чем дело? Разберитесь!

Настроение главкома портилось на глазах. Не самый лучший момент, чтобы выходить с серьезными предложениями, идущими вразрез с установившимся десятилетиями порядком. Но другого случая могло не представиться. Я напомнил сидящему рядом Осипенко, что пора докладывать. «Попозже, не при всех, – шепнул он мне. – Давай, Лев, начинай ты, у тебя язык побойчее».

В какой-то момент мне показалось, что он меня подставил, но потом я понял его расчет: если мой доклад вызовет гнев, будет кому встать на мою защиту: есть он, командир! А если обрушатся на него? Кто тогда сможет прикрыть его и защитить дело?

В докладе я обосновал следующее положение: служба на атомных подлодках требует, чтобы освоивший специальность матрос проработал на своем месте не менее пяти-шести лет. Учитывая, что сверхсрочники, которым в то время сократили жалованье, массовым порядком демобилизовывались, а срок срочной службы сокращался на год, логичнее набирать по контракту добровольцев.

Главком слушал меня, постепенно багровея. Наконец, он не выдержал:

– Ну вот что, хватит фантазерствовать! Да как вы могли додуматься до такого? Чтобы русский матрос служил за деньги! Занимались бы лучше носками да рубашками! – Горшков взглянул на Осипенко. – Доложите, командир, когда снять старпома – сегодня или позднее.

Он показал нам обоим рукой – мол, не возникайте – и сделал краткое выступление, в котором напомнил о святой обязанности служить, как того требует присяга, а не пытаться добиваться для себя особых условий или льгот.