Бурлаки - Александр Спешилов

— Как в рабочем журнале запишешь?

— Это Сашка знает.

— Можно записать, что по случаю сильного ветра работа не производилась, — сказал я.

— Жулики! А если кто из вас начальству донесет? Кого будут судить? Меня! Когда очистим плес, тогда и сплывем до деревни.

И началось: утром чай, на обед чай, вечером чай. И больше ничего. У меня после работы кружилась голова. Самый старый наш матрос Тетюев совсем обессилел и не мог уже выезжать на работу. Заплатный советовал действовать решительно.

— Наплевать на все. Нас шестеро — Вахромейка один. Выбрать якорь да и сплыть верст на семьдесят. Не пропадать с голоду в самом деле.

— Обовшивели все. Месяц в бане не мылись. В Каму здесь не полезешь — комарье заест. Каторжные мы, что ли? — жаловались чуваши.

Еще раз поговорили с Вахромеем. Он — ни в какую.

— Нельзя. Робить надо. Приедет старшина, спросит: что, Вахромей, сделал? А я что скажу? Муку молол?.. Да что вы, в самом, деле, бунтовать выдумали? В остроге сгною!..

В глухую полночь мы выбрали якоря и поплыли в низа от комаров, от голода. За ночь проплыли верст тридцать. Утром на палубу вылез Вахромей. Поглядел по сторонам и набросился на вахтенного:

— Сукин ты сын! Говорил тебе якорь перенести к берегу. Ослеп, что ли? Теперь вот сорвало. Буди команду, а я… — И осекся, увидев на корме Кондрякова и Заплатного с шестами. — Вон какое дело. А я думал, с якоря сорвало… Кто велел плыть? Кто приказал?

Заплатный хотел ответить, но его опередил Кондряков.

— Я! — сказал Михаил Егорович.

— Ты, арестантская харя? Отвечать будешь. Отдать якорь!

Заплатный подошел к Вахромею и взял его за шиворот:

— Скачи, жила, на яр! Ну!

Подошли остальные матросы. Вахромей обвел всех глазами и, хотя понял, что ни у кого не найдет сочувствия, все-таки стал просить заикаясь:

— Андрюша! Отпусти, ради Христа. Я это так, а вы всурьез. Да плывите вы хоть до самой Перми. Я ведь и сам тоже думаю: комарье, мяса нет, хлеба нет. Плыть надо… плыть…

— Мы поплывем, а ты скачи, пока берег близко. Ну! — И Заплатный сделал выразительный жест коленкой.

Тут за Вахромея вступился Кондряков:

— Оставь ты его, Андрей. Он жучок, знаешь ли, маленький.

Вахромей ухватился за это, как утопающий за соломинку:

— Ты правильный человек, Михаила. И то, в самом деле, отпустите меня, братцы. Я ничего плохого вам не делал.

— Прыгай, говорят тебе! — крикнул потерявший терпение Заплатный и пинком сбросил Пепеляева за борт.

Вахромей взмахнул руками, судорожно цепляясь за кустики на яру, не удержался и скатился в омут. Я схватил багор, чтобы помочь Вахромею.

Заплатный прикрикнул на меня:

— А ну, брось багор! Тоже на берег захотел? Сопляк!

Карчеподъемница плавно проплыла мимо барахтающегося в воде Вахромея…

В первой же деревне Катя Панина заготовила мяса чуть не на месяц. Съездила в село на мельницу. У нас появились и хлеб, и приварок.

Стояла тихая безоблачная погода. Местные мужики воспользовались этим и пустили палы. Над рекою — клубился удушливый дым. Молчали кукушки. Таежные векши переселялись в безопасные места и тысячами гибли, переплывая глубокую реку. В лесу трещал сушняк: ломился красавец тайги — сохатый.

К карчеподъемнице подплывала лодка. Греб старший матрос Вахромей. Посередине на куче барахла сидел Спиридон Кошелев, на корме сам Сорокин.

Когда лодка ткнулась в борт нашего судна, старшина стал пробирать своего неудачливого помощника:

— Вон куда сплыли. Что за самоуправство? Расчету хошь? Чем глядел? Где был?

— Не велел я плыть-то, — оправдывался Вахромей. — Спроси их, не отопрутся… На берег меня высадили. Я уж три дня живу в лесу. Жрать нечего. Еловыми шишками питался.

— Пакостлив, как кошка, труслив, как заяц… Возьму да и назначу старшим матросом Спирю. Распустил сопли… Вахтенный! Принимай чалку.

Первым из лодки вылез Спиря, польщенный тем, что его ставят выше Вахромея. За ним выбрался на палубу старшина и за его спиной Вахромей Пепеляев.

— Доброго здоровья, соколики, — поздоровался с нами старшина. — Как поробили? Я тоже стараюсь, забочусь о команде. Жалованье вам привез. У меня не то, что у Юшкова. У меня жалованье матросику тринадцать рублей. Рукавицы привез, мясо, харчи, то да се. Я за вас стараюсь, матросики.

Старшина ушел в каюту. За ним уплелся Вахромей. Мы, разгрузив лодку, собрались в кубрике. Явился Вахромей с повинной, и пошла потеха. Даже Катя Панина смеялась над старшим матросом.

— Я чай кипятила. Вдруг мимо окошка как промелькнут чьи-то ноги! Выглянула из кухни: Вахромейко барахтается в воде, как мокрая курица… Зачем выскакивал? Не с грибов ли тебе приспичило?

— Эх! Все может быть. Я сам — человек подневольный. Давай-ка, ребята, опять вместе жить. Сознаюсь, сам я был виноват. Спасибо за науку… Подожди-ка! — Вахромей вытянул из одного кармана, а затем из другого две бутылки с красными головками.

— У старшины стащил, — объяснил Вахромей. — Он, старый хрен, из Усолья привез. Раздавим давай на мировую.

Утром чуть свет нас вызвали на палубу. Приодетый, в новой форменной фуражке, руки за спиной, по карчеподъемнице разгуливал Сорокин.

— С добрым утречком, ребятушки! — ласково приветствовал он нас. — А сейчас расскажите-ка, как додумались до такого дела?

— До какого? — настороженно спросил Кондряков.

— А плыть сюда. Как оно вышло?

— Голодом сидели, знаешь ли. Думали съездить в деревню за харчами, а Пепеляев все поперек. Не дает лодку, и шабаш.

— И правильно делал. Как же ты можешь разъезжать во время службы? Ежели ты, Михайло, умный человек, должен ты рассудить, как и что, почем сотня гребешков. Так-то… Чего теперь делать будем? Ведь придется, соколики, помолясь-перекрестясь, поднять карчеподъемницу на старые места. Бечевой…

— Чего? — возмущенно возразил Заплатный. — Верст за семьдесят вверх по Каме? Нашел дураков.

— А вы разве умные? Как есть дураки. Кто сплавил судно на свою «самку»? Я, что ли? Вы сплавили… Да! Кто не желает служить — не держу… Старший матрос! Распоряжайся, а я пойду сосну маленечко.

Не хотелось снова забираться на глухой плес. Но что поделаешь? Куда уйдешь? До Чердыни, если пробираться туда, будет верст триста. Да едва ли Сорокин согласится добровольно выдать паспорта. А без паспорта в Российской империи жизнь совсем волчья. Кондряков сразу оценил положение и посоветовал:

— Садись, ребята, в лодки. Не все ли равно, знаешь ли, карчи доставать или бечеву тянуть. Все одно.

Оставив на судне старшину, старшего матроса и Катю Панину, мы с бечевой перебрались на берег запрягаться в веревочные лямки.

На берегу, растянув чалку, Заплатный припутал варовые петли, по одной на каждого, и мы выстроились один за другим вдоль берега.

— Тянем!

Медленно, а потом постепенно ускоряя шаг, мы гуськом пошли по глинистому берегу.

При обходе разных коряг, пней и ям канат ослабевал, а затем натягивался, как струна. Терялась устойчивость, меня болтало из стороны в сторону. На первой же версте заныли плечи, спина.

Немилосердно кусали комары. Я вначале, как мог, отбивался от них, а вскоре не стал на них и внимания обращать, так как боль в плечах была сильнее комариных укусов.

В полдень сделали привал. Катя привезла нам на берег обед. Все быстро и жадно поели и прикорнули у разведенного костра. Но через час пришлось снова впрягаться в бечеву.

Я выбивался из сил и в иные моменты уже не тянул, а тащился на канате. За моей спиной ворчал Спиридон Кошелев:

— Это тебе, углан, не качеля. Зачем висишь-то? Шагай, шагай, не оглядывайся.

Иногда он просто тыкал меня в спину кулаком, но от этого мне нисколько не было легче.

Перед моими глазами все время была голая спина Заплатного, усыпанная комарами. Я однажды не удержался, сорвал ивовый прутик и замахал им над спиной Андрея.

— Не машись, Сашка! — сказал Заплатный. — Первое дело — чем больше будешь махаться, тем больше будут одолевать, а второе дело — у меня кожа толстая, ее никакой гнус не прокусит. Давай лучше споем «По Дону гуляет». Видишь ту кривулю? С песней до нее быстрей дотянемся.

Заплатный запел:

С по Дону гуляет,С по Дону гуляет…

Мы дружно подхватили:

С по Дону гуляетКазак молодой!

И понеслась старинная казацкая песня по Каме-реке. Мы и не заметили, как дошли до излучины, где нас в тот день ожидал отдых.

Так, где бечевой, а где и с помощью якоря-рыскача, мы через неделю добрались до своей прежней стоянки.

Меня вызвал к себе в каюту старшина. Он сидел за столом в очках и щелкал на счетах. Поглядел на меня поверх очков, разгладил бороду и проговорил елейно: