Бурлаки - Александр Спешилов

— Не могу, Спиря. Баб держать на казенных судах запрещено. Правил таких нету.

— Она поварихой может. Да постирать там.

— Опоздал, Спиря. У меня уже есть такая повариха. Куда твоей жене! Погляди-ко, девка — ягодка.

— Ягодка, да не для твоих зубов, — проворчала Катерина. — Прими уж лучше этого Спиридона с женой, а меня уволь.

Спиридон повернулся к Паниной.

— Что ты, девка! Я не знал, что ты уж в поварихи поступила. На живое место кто же позарится. Да и моя баба — какая она повариха? Ты уж как-нибудь того… — Спиридон встал на колени перед Сорокиным и попросил: — Василий Федорович, благодетель. Много благодарны мы тебе. Сам знаешь, сколь годов я тебе крыши поправлял. Возьми мою бабу в свое хозяйство. Все она на месте будет.

Сорокин погладил свою рыжую бороду, подумал и сказал:

— Ладно. Встань, Спиря. Посылай жену к нам в, деревню. Это самое, можно, в деревню если… Пиши, сынок: Спиридон Кошелев… Записал?

— Готово, — ответил я.

Старшина просмотрел список, оглядел свою команду и ласково проговорил:

— Остальные господа, давайте отсюда на берег. Больше матросиков не требуется. Ваканций не будет. Не обессудьте… Есть еще петля, ну да и шея для нее имеется. Старшим матросом у нас будет Пепеляев. Вахромей.

По трапу, расталкивая народ, поднялся на судно — легок на помине — сам старший матрос Вахромей. Он заметно был навеселе.

— Наше вам почтение. Сорок одно с кисточкой, полтора рубля сдачи. Господину волостному старшине!

— Хе-хе-хе! Здесь я не волостной, а старшина карчеподъемницы, — усмехнулся Сорокин.

Заплатный заметил:

— Похож на волостного. Тоже рыжий и с брюхом.

Сорокин побагровел и бросил злобно:

— Чего, чего? Я тебе на плесе, смотри, последние кишки из твоего худого брюха повытрясу. Паспорт-то у меня. Вот где твой паспорт. Что хочу, то и ворочу. Я начальник!

— Видно, что начальник, — с улыбкой пробурчал Заплатный. — Только голос у тебя, как у комара…

— Молчать! Я ведь и кусать умею.

В старые годы, еще когда только начиналось паровое судоходство, по Каме ходил пароход под названием «Близнецы». Это были два отдельных деревянных судна, скрепленные брусьями. На одном стоял паровой котел, на другом — машина, а между ними, в так называемом шалмане, — гребное колесо.

Наша карчеподъемница походила на этих «Близнецов». Тоже два судна, два баркасика, сажен по десять в длину, связанные поперек толстыми бревнами. Над шалманом перекинут сосновый вращающийся вал для подъема карчей. Над валом ферма — два столба с перекладиной. На перекладине разные тали — «вистоны», цепи, крючья. На одном из «близнецов» — каюта старшины, на другом — кладовая.

Матросы жили на особом судне — брандвахте. Одну ее половину занимала кухня — камбуз, другую — кубрик. Во всю длину кубрика двухэтажные нары; Только в конце помещения стояла отдельная койка для старшего матроса. Половицы в кубрике прогибались. Из копаней через широкие щели брызгала вода. Пришлось немедля взяться за откачку. До вечера мы проработали у насоса, выплевывавшего за борт мутную, вонючую воду.

После скупого ужина назначили суточную вахту. Начать вахту пришлось мне.

Старший матрос объяснил мои обязанности. Вахтенный должен колоть дрова, топить печи на кухне и в каюте старшины, мыть полы, швабрить палубу, на ночь поднимать на мачту фонарь, караулить лодки, снасти. Спать вахтенному не полагалось.

Команда устроилась на покой, а я вышел на палубу. Наступила теплая летняя ночь. Тихо. Только где-то в кустах журчит вода. На лугах перекликаются коростели. Через палубу бесшумно проносятся летучие мыши. На высокой мачте тускло маячит фонарь. От всего этого меня стало неудержимо клонить ко сну.

Я уже задремал было на бухте каната, как на брандвахте скрипнула дверь. Ко мне подошел старший матрос с большим обломком кирпича в руке.

— Вахтишь?

— Сам видишь, — ответил я. — А тебе чего надо?

— Ничего не надо. Проверить пришел. Якорь на корме видишь?

— Вижу.

— Грязный весь, ржавленый. Его, знаешь ли, надо хорошенько вычистить. Бери кирпич.

Я принял из рук Вахромея кирпич.

— Тебе ночью все равно делать нечего, вот и поскоблись немножечко. Утром погляжу. Якорь иваныч должен блестеть, как плешь.

Вахромей ушел, а я принялся чистить якорь, нарушая тишину благодатной ночи противным скрежетом кирпича о ржавое железо.

В кубрике кто-то выругался по моему адресу. На палубе появился старшина Сорокин.

— В ученье взяли? Так, так, сынок. Учись бурлацкому обхождению. Ежели якорь вычистишь да болонь перекусишь — женим. Ей-богу, женим. На Катьке на Паниной.

Старшина справил нужду и скрылся в своей каюте. Через некоторое время на палубу вышел Спиридон и заговорил ворчливо:

— И ночью покоя нет. Спать — и то не дают. Чего ты скрипишь, чучело? Брось, говорят тебе.

— Как брось, если Вахромей велел, — возразил я Спиридону.

— Старшой велел? Значит, так и должно. Против старшого не пойдешь… Пойду на берег, может, там усну в спокое. Ну, скрипи.

Спиридон спустился по трапу на берег. Я продолжал чистить якорь. То и дело на палубу выглядывали из дверей кубрика растревоженные матросы. Одни ругались, другие, ни слова не говоря, скрывались в кубрике. Показался Михаил Егорович Кондряков. Он быстро подошел ко мне и спросил:

— Кто это тебя заставил?

— Старший матрос.

— Так, знаешь ли, это издевательство. Какой дурак якорья чистит? Дай-ка кирпич. — Я отдал Кондрякову кирпич, он повертел, повертел его и швырнул далеко за борт со словами: — Морду бить за такие дела.

Кондряков возвратился в кубрик.

Я вымыл руки, лицо и сел на канат. На небе вечерняя заря уже сходилась с утренней. Потянул легкий ветерок. Запахло свежими травами и медом. Я задремал. Вдруг послышалась ругань:

— Ты очумел, Что ли? Почему якорь не чистишь? Я, что ли, за тебя спину буду гнуть? Где кирпич? Бросил, холера! — Вахромей схватил меня за ухо и потащил к якорю. — До тех пор будешь вахтить, покуда якорь не вычистишь. Кирпич где хошь возьми и чисти, чисти! Что я сказал! А не вычистишь, потычу мордой о лапу, будешь знать, как начальство не слушать.

Я сходил на берег за новым кирпичом и снова стал чистить якорь.

Наступил рассвет. На реке появилась белесая пелена тумана.

Заиграла проснувшаяся рыба, запели птицы, а я все еще чистил проклятый якорь. «Музыку», мою прервал вышедший на палубу Андрей Заплатный.

— Кто тут всю ночь скоблится? Кто тебя заставил заниматься таким делом?

— Вахромей. Я не стал было, так он мне чуть ухо не оторвал. — И я показал Заплатному распухшее ухо.

— Сволочь! Бери, вахтенный, швабру — пора палубу мыть. А с Вахромеем я сам поговорю.

Заплатный спустился в кубрик и пошептался с чувашином Максимом могутным. Разбудил еще кое-кого. Подобрались к Вахромею, который спал с лицом праведника. Заплатный заткнул ему рот грязной паклей, потом его прикрутили веревкой к койке. Лежал он, корчил рожи и дико вращал глазами…

Таковы были бурлацкие нравы. Чистка якоря считалась позорным крещением начинающих бурлаков. Над чистильщиками якорей матросы обычно глумились не одну навигацию. Работая в сарае Юшкова, я не раз слыхал, как один бурлак говорил другому:

— Помнишь, как ты у Мешкова якорь чистил?

— А тебе на барже в прошлом году сколько банок наставили?

Обиженный лез в драку. Банки позорней чистки якоря.

Сейчас в кубрике карчеподъемницы матросы ставили банки старшему.

— Ты знай, кого заставлять якорь чистить. Спирю бы заставить поскоблиться — туды-сюды, а ты над мальчишкой измываешься.

Вахромей пытался что-то возразить Заплатному, но комок пакли был надежно забит в его рот.

Максим оголил Вахромею живот и намылил зеленым мылом. Андрей Заплатный левой рукой оттягивал кожу на брюхе Вахромея, а ребром ладони правой руки сильно ударял по оттянутому месту. На теле старшего матроса появлялись багровые пятна. Вахромей жмурился от боли, по щеке на грязную подушку стекала слеза.

— Дрожь взяла, холуй хозяйский! — шипел Заплатный. — Если не оставишь парня в покое, полетишь вниз башкой в омут раков давить…

Я стоял в дверях кубрика, и мне было жаль Вахромея, Заплатный, взглянув в мою сторону и заметив жалостливую мину на моем лице, убедительно погрозил кулаком. В это время проснулся Кондряков. Он быстро подбежал к койке старшего матроса и схватил Заплатного за руку.

— Ты, старый товарищ, должен понимать, что не к лицу нам это зверство.

— Клин клином вышибают, — пробурчал Заплатный.

Вахромея развязали. Он порывисто схватил руку Кондрякова, поцеловал ее и заплакал.

Кондряков отер руку о бушлат и бросил ему: