Пробуждение Дениса Анатольевича - Лев Гурский

Кремль до и после ремонта — отнюдь не лучшее место для праздношатающихся граждан: заметут в пять минут.

Если не считать сравнительно небольшой и обозримой со всех сторон прогулочной турзоны, все прочие зоны, объявленные закрытыми, таковыми и являются. Режим секретности здесь можно сравнить с изнурительной диетой, когда на сотню суровых «нельзя» приходится только одно — и к тому же неуверенное — «можно». Запрещено все, что не разрешено. Шаг вправо и шаг влево сулят крупные неприятности. У человека со стороны количество степеней свободы исчезающе мало, зато немеренно возможностей что-то случайно нарушить и поплатиться здоровьем — как минимум.

Но ремонт — то волшебное состояние кремлевского организма, когда все прежние и будущие жесткости перестают действовать.

Все меняется. Люди с инструментами, как муравьи, начинают запросто шнырять по всем закрытым зонам, и обычный пластиковый бэдж-вездеход, ничтожный в любое другое время, заменяет им любые авторитетные пропуска. Дисциплина падает. Контроль перестает быть тотальным, распадаясь на множество мелких контроликов.

Например, охрана на входе (даже злодей Макаров) верит в то, что людей в робах уже досконально проверили при приеме на работу. Охрана внутренних периметров верит, что ремонтников хорошо досмотрели на входе. Те и другие верят в надежность службы спутникового контроля, а работники службы СК верит, что движущиеся кружочки на их мониторах обозначает живых людей.

Нельзя сказать, что все они ошибаются. Просто среди разных правил обязательно найдется хотя бы одно исключение. Как я.

«Будь осторожней, — шепчет мне ангел Рафаил. — Смотри, чтобы тебя не поймали». Насмешник Мисаил хихикает над ухом: «Если тебя поймают, ни в чем не сознавайся». Я улыбаюсь про себя: не поймают. Никто меня вообще не станет здесь ловить. В моей оранжевой робе я — человек-невидимка.

Идти по двору следует с деловым видом, а еще лучше — нести с собой какое-нибудь не очень громоздкое приспособление: скажем, дисковую шлифовальную машину «Элан». Выглядит она солидно, а весит всего ничего — восемь кэгэ. По-хорошему для здешнего паркета следовало закупить хотя бы тяжелые немецкие устройства класса «Janser», но Управделами пожадничал. Мне же легче.

С «Эланом» наперевес я без проблем вступаю в святая святых — корпус номер 1. Когда-то Сенат проектировал архитектор Матвей Казаков, но с тех пор здание перестраивалось десяток раз — пару раз при царизме, раза три при большевиках и еще пять раз при Сан Саныче Сдобном. Казаков, доживи от до наших дней, очень бы удивился, обнаружив, что от его здания остался лишь фасад.

На первом этаже бывшего Сената — центр оперативной связи, на втором обычно принимают послов, но мне нужен третий. В Овальном зале российский президент проводит встречи с главами других государств. Насколько мне известно, сегодня на третьем этаже планируется только одно подобное мероприятие. А именно встреча президентов России и Румынии с 12.20 до 13–30.

В Овальный зал никто меня, естественно, не пустит, но туда я и не стремлюсь. В часы официальных мероприятий даже без учета охраны там многолюдно: дипломаты, репортеры, телеоператоры, помощники всех рангов и помощники помощников. Согласно протоколу, однако, вслед за Большой встречей лидеров начинается малая, в примыкающем к Овальному залу небольшом уютном Круглом зале, точнее зальчике. Второй этап встречи проходит с глазу на глаз, и охране снаружи беспокоиться нечего: в зальчик сейчас ведет только одна дверь.

Сейчас — да. Но раньше тут была и вторая.

11.20–12.20

Деловой обед с руководителем Роспотребнадзора

Проект Указа об упразднении на Руси судов присяжных я взялся было набрасывать в особом президентском блокноте с золотым орлом и триколором. С непривычки загубил верхний листок, выдернул его, скомкал, бросил в урну, а затем обнаружил, что все оставшиеся страницы в блокноте уже исписаны моим почерком и густо изрисованы смешными рожицами. Должно быть, развлекался я на каком-то международном саммите, потому что первыми мишенями для моей шариковой ручки стали французский президент (хитрый острый нос-ланцет), британский премьер (мощные челюсти бультерьера) и руководитель незалэжной Хохляндии (щека, изрытая лунными кратерами шрамов). Нашлись тут и не известные мне физиономии. Одна из них почти наверняка принадлежала индусу, еще одна, судя по глазкам-минусам, — китайцу либо японцу, а все прочие могли быть кем угодно: художник, если честно, из меня хреновенький.

Чему именно был посвящен саммит, я так и не сумел понять. Ни тезисов своей речи, ни конспекта чужих выступлений в блокноте не оказалось. Среди надписей преобладали междометия — Yes! No! Wow! Blya! — и рецепты экзотических напитков. Например, между профилями украинца и британца втиснулась надпись: «100 граммов сухого мартини, 2 сырых яйца, 100 граммов горилки с перцем, смешать, взболтать, выпить залпом». Недалеко от французского профиля расположился проект коктейля из арманьяка и имбирного эля. Дальше пошли уж совсем дикие смеси — сакэ с портвейном, кальвадоса с чачей, сливовицы с кукурузным виски и антифризом…

Неудивительно, что конференция начисто выпала у меня из памяти: первая попытка восстановить хоть какие-нибудь воспоминания о ней закончилась безрезультатно. После второй попытки напрячь мозги из темного колодца всплыл только мутный образ чаши с ромовым пуншем, в котором плавают чьи-то пижонские очки… а потом меня резко затошнило и я поспешил прервать рискованный эксперимент.

Вернуться к Указу мне, однако, уже не удалось. В поисках чистого блокнота я излазил ящики стола и в самом нижнем наткнулся на стопку разноцветных и разноформатных сертификатов, каждый из которых удостоверял мою активную благотворительную деятельность.

С чувством тревоги, переходящей в легкую панику, я торопливо перебрал всю эту макулатуру и выяснил, что за первые же месяцы своего президентства Д. А. Кораблев успел осчастливить личными пожертвованиями «Международную Хельсинкскую Федерацию», «Международную Амнистию», «Комитет солдатских матерей», общество «Мемориал», комиссии «Против пыток», «За гражданские права» и «За достойную пенсию», организацию «Репортеры без границ», фонды «Толерантность», «Равноправие», «В защиту гласности», «В защиту прав жертв стихийных бедствий», «Пострадавшим от противопехотных мин» и др., и пр., и хр.

Среди прочего я умудрился профинансировать из собственных средств какой-то «First Amendment Project» (помощь писателям, угнетаемым цензурой), природоохранное движение «Плыви!» (помощь синим китам), ассоциации «Вместе» (помощь бомжам-коматозникам), «Благодаря» (помощь сиротам из депрессивных регионов), «Вопреки» (помощь излеченным клептоманам), а также финансово поддержал ежегодную акцию с вызывающим названием «Сухая попа» — нечто вроде массовой раздачи бесплатных памперсов для новорожденных задниц из малообеспеченных семейств Москвы и области.

Мне вспомнились потертые гуманитарные мухоморы из утренней газеты. Значит, им я тоже отстегивал на бедность? Жуть какая! Докатился, поздравляю. Я прикинул, сколько бабок выброшено на всех обшарпанных попрошаек, бездельников и клеветников России, и мысленно застонал: мой НЗ — секретный счет в оффшорке на Кайманах — за эти месяцы наверняка похудел как минимум вдвое.

И ладно бы еще я делал пожертвования анонимно: треть депутатов нашей Госдумы, по слухам, тайком спонсируют нациков и фашиков, а еще четверть втихую башляют фонду «За права геев и лесбиянок». Так нет же! Я, судя по этим глянцевым грамоткам, жертвовал свои кровные деньги открыто, с полным респектом и даже, сдается мне, намеренно засветился на некоторых публичных мероприятиях. Уж про этот позор вспоминать совсем не хотелось, но, как назло, темные болотные глубины моей памяти тотчас же утробно булькнули и одарили меня пузырем с единственным, зато ярким стоп-кадром.

Трибуна, увитая гирляндами. На трибуне — я. Меня приветствует толпа лысых уродов — все они не то в больничных халатах, не то в тюремных бушлатах, не то в смирительных рубахах… Господи, я что, и на прокаженных раскошеливался? На зэков? На психов? А холерные бараки я случаем не посещал с папским визитом? Мрак! Мрак! Мрак! По сравнению с ними даже утренние мухоморы кажутся подосиновиками. Чего же я пил в те дни? Неужели бывает что-то поубойней коктейля из горилки, кальвадоса и тормозной жидкости?

Потерянных денег было жаль, но куда неприятней выглядела потеря важнейшего идеологического аргумента: раньше можно было сказать, что наших так называемых правозащитников содержат ЦРУ и лондонский злодей Береза. И что теперь? Выходит, мы вместе с Березой и ЦРУ платим одним и тем же. Получается, что я — тоже в некотором роде ЦРУ? Бред собачий.