Пробуждение Дениса Анатольевича - Лев Гурский

— К вечеру можем не успеть, — замялся Болеслав. — Разве что попробовать синтезировать к завтрашнему утру…

Я представил себе, как весь долгий день и еще всю долгую ночь в моей разнесчастной голове будут танцевать чечетку, — и без церемоний погрозил Потоцкому кулаком. Вроде бы в шутку, но так, чтобы он проникся всей серьезностью президентского поручения.

Когда от аспирина никакого проку, а водку организм не принимает, человек может стать оч-чень опасным. Лучше со мной не спорить.

— Никаких «завтра», Болеслав Янович. Жду результата сегодня же.

Я вырос в старом трехэтажном доме окнами на проспект. Архитектор спроектировал в этом доме три входных двери: две парадные, с портиками, и одну черную. Сколько себя помню, оба парадных входа были всегда наглухо заколочены. «Чтобы не шастали взад-вперед, — объясняла бабушка. — И чтоб не тратиться на швейцара».

В Кремле примерно то же самое. Из шести въездных ворот пять, мне кажется, уже лет сто не открывались на вход и на выход. Въезды через Тайницкую и Константино-Еленинскую башню, Троицкие и Никольские ворота — уже история. Даже ворота Спасские, для царей и послов, теперь лишь украшение. Большому начальству и нам, смертным, положено пользоваться одними только Боровицкими.

Зато экономия на охране. Всего пять офицеров внутренних войск обслуживают пять металлодетекторов и пять интраскопов для сумок.

Естественно, очередь. Суета. Тихая ругань. Охранники злобятся. Раньше и здесь, и на таможенных терминалах дежурили прапоры, но с тех пор, как их в России отменили, места заняли лейтенанты. А повысить оклады никто не догадался. Это тоже не умиротворяет.

Те немногие, кто сидят в машинах с номерами из кремлевского гаража, конечно, не досматриваются и проезжают охрану, даже не опуская тонированных стекол. Зато нас, ремонтников-иностранцев, лейтенанты могут помучить по инструкции. Мы, ремонтники, всего на одну ступенечку в иерархии выше туристов. С теми никто из лейтенантов вовсе не разговаривает, как с людьми. С нами хотя бы здороваются и изредка даже говорят «пожалуйста»: «Пожалуйста, поднимите руки. Пожалуйста, выньте все из карманов…»

Мне сегодня везет. У рамки номер три дежурит Олег Зеленко. За неделю, пока он ежедневно водил ручным сканером по моей спине, груди, ногам и копчику, мы с ним успели переброситься тремя десятками нейтральных словечек. Олег сам родом из Белой Церкви, а я там когда-то служил, и это — достойная тема для разговора.

В принципе, я много где успел послужить, а те места, где нигде не был, хорошо знаю по книгам и понаслышке. Человеческий контакт в моем деле жизненно необходим. Здешней техники-то я не боюсь: арочные детекторы откалиброваны так, что не реагируют на все, что мельче складного ножа. Ручняки поднимают писк только на железо и молчат в присутствии цветмета — если, понятно, ты не проносишь с собой слиток. Трехмерные сканеры ручной клади могли бы стать проблемой, но их здесь пока нет, а обычные интраскопы дают плоскую картинку. Чем больше в сумке ремонтника всяких мелочей, тем труднее разобраться, какой силуэт что обозначает.

Другое дело — личный досмотр. Если охране ты не понравишься, тебе придется показать содержимое не только всех карманов, но и всей сумки, а по закону имеют право и в задницу заглянуть. Правда, до этого ни разу не доходило. Но вот придираться — придирались, есть среди здешних лейтенантов один такой любитель поглумиться над ближним. Игорь Макаров, однофамилец пистолета.

Олег тоже не делает поблажек, однако личного досмотра мне ни разу не устраивал. Мы уважаем друг друга. Мой талисман в сумке вместе с другими вещами без вопросов проходит гамма-контроль. Надеюсь, после сегодняшнего дня Олега не уволят. Я бы с радостью не подставлял парня, но судьба не дает мне выбора.

Возле четвертой рамки — легкий затор. Народ вокруг не очень громко, но бухтит. На четвертом номере, оказывается, сегодня дежурит Макаров, и именно он прицепился к бывшему профессору языкознания. На поднос возле рамки выложены горкой все мелочи из его карманов, вплоть до засохшей конфеты, и дядю Диму, похоже, раз десять уже прогоняли туда-сюда сквозь рамку.

Теперь Макаров орудует ручным сканером — с гестаповской неторопливостью, словно совершает экзекуцию над провинившимся. Все давно знают, что у бывшего профессора железный винт в суставе, и есть соответствующая справка. Но сегодня Йорга имел неосторожность эту справку не взять с собой. А охранник делает вид, будто раньше той бумажонки в глаза не видел.

«Какой садист, однако», — шепчет у меня над ухом невидимый ангел Рафаил. А Мисаил, по обыкновению, хихикает: «А, может, он голубой? Такие, наверное, готовы задаром служить в охране…»

Спасает дядю Диму официальный кортеж. Макаров выпускает из своих когтей бывшего профессора, после чего всех нас, уже досмотренных, выстраивают в ряд вдоль стенки. Мы стоим за прозрачным, но прочным барьером и терпеливо ждем: никто не должен случайно помешать проезду в Кремль Первого лица или тем более намеренно, с провокационной целью броситься ему под колеса.

Когда машины в окружении мотоциклов эскорта благополучно проезжают мимо, нас строят для выхода на территорию. Дядя Дима, оказавшийся у меня за спиной, тихо бормочет:

— Ой как неудобно вышло.

Я оборачиваюсь и вижу, что бывший профессор семенит следом какой-то странной походкой, рукой держась за поясницу.

— Что, в поясницу вступило? Или геморрой? — сочувствую я.

— Макаров — вот наш главный геморрой, — отвечает сердито дядя Дима. — Замучил меня, фашист проклятый, своим сканером: шаг вперед, шаг назад, шире, еще шире, подними ногу, выше, еще выше… В конце концов, мои рабочие штаны не выдержали — и по шву. Президент мимо нас проехал, а я в порванных штанах.

— Ну и что? — Я пожимаю плечами. — Сейчас зашьете. Можно подумать, президент никогда раньше не видел рваных штанов. Вряд ли вы его сильно удивили, домнул Йорга. К тому же он даже не наш президент.

— Не наш, — соглашается бывший профессор. — Но все равно… Очень, знаете ли, неудобно.

09.40–11.20

Прибытие в Кремль

Встреча с народным артистом Российской Федерации кинорежиссером М. С. Оболенцевым по его просьбе

По пути в Кремль мне опять поплохело. Чугунная слива решила применить новую тактику: если раньше она стучалась во мне метрономом, отбивала степ или, на худой конец, долбила дятлом, то теперь она превратилась в экстремистку-скейтбордистку на внутренней стенке черепа. Минуту-другую она не подавала признаков жизни, чтобы обмануть мою бдительность, но едва я расслаблялся, как она тут же начинала в бешеном темпе перекатываться от правого уха к левому и обратно, выбирая то трассу через лоб, то дорогу через затылок, то совсем уж крутой маршрут с заездом в нижнюю челюсть.

Если бы льняной референт Вова хоть немного помельтешил у меня перед глазами или, Боже упаси, вякнул бы мне хоть полслова, я выкинул бы его из машины на полном ходу. Однако чуткий холуй вошел в резонанс с начальством и всю дорогу просидел, вжавшись в спинку дальнего сиденья, прикрывшись газетой и предусмотрительно онемев — хоть вручай ему на хранение ядерный чемоданчик.

Чтобы разрядить накопившуюся злость, я сломал об колено пару казенных карандашей, а когда и это не помогло, приоткрыл окно салона, накопил во рту побольше горькой слюны и сплюнул по ветру — очень надеясь при этом попасть в шлем ближайшего мотоциклиста эскорта. После чего я занялся государственными делами, благо на сиденье обнаружилась ранее не замеченная папка из Минюста.

Я перелистал их бумажонки одну за другой и с каждой новой удивлялся все сильнее. Ну ни хрена себе законнички! Они там чего — совсем уже того? В связи с глобальным потеплением и массовым разжижением мозгов ведомство богини Фемиды подсунуло мне на подпись целых 5 (пять!) проектов помилования. Этих мы, значит, выпустим, а зону топтать у нас поэт Пушкин будет?

Вооружившись шариковой ручкой, я отказал в президентском помиловании всем пятерым: а) чистосердечно раскаявшемуся педофилу; в) сорокалетней беременной тетке, отсидевшей полсрока; в) старику-бухгалтеру с целым букетом хронических болезней; г) полоумному французу, нарушившему в России паспортный режим; д) музыканту, уличенному в попытке дезертирства из расположения воинской части при отягчающих обстоятельствах (украл чайник).

Вот так-то, с удовлетворением подумал я, закрывая папку. Закон один для всех — в том числе для больных беременных музыкантов. Хотя, может, педофила все-таки стоило выпустить? Раз уж его нельзя шлепнуть по приговору суда, — спасибочки Европе, удружила! — то разумно ли засорять наши тюрьмы такой мразью? На свободе детолюб по-любому не заживется. Детки у нас пошли шустрые: на всякого серого волка по банде зубастых Красных Шапочек. Зажмут его в переулке — косточек не останется…