Парящий - Дмитрий Щербинин

- Простите, простите меня пожалуйста. Я был слеп. Я делал совсем не то, что должен был бы делать. Простите же меня, пожалуйста. Я не должен был вас оставлять, но и теперь не поздно, и я клянусь, что не оставлю. Клянусь!.. Простите... Пожалуйста... А теперь - мне бы поспать... Отпустите меня, пожалуйста....

- Да что ты, Ванечка?! - воскликнула испуганно мать, и стала приподниматься, вглядываться в его лицо.

Однако, Ваня испугался, что она увидит признаки его болезни, поспешно закрыл лицо обмороженными ладонями, и стал отступать. Она еще что-то говорила ему, но он уже не слышал, отшатнулся в коридор, прошел в свою комнату, и там повалился на не разобранную кровать.

* * *

Очнулся Ваня на следующее утро, когда уже расцвело - то есть часов через пять после своего возвращения. Странно, но он совсем не испытывал какой-либо слабости, разбитости в теле; вот в глубинах груди засел, и в любое мгновенье готов был разорваться кашлем ледяной ком, но ведь не разрывался же пока, и очнулся Ваня от телефонного звонка, который вновь и вновь пронзительным, ясным своим звоном наполнял комнату. И он уже знал, что звонит Лена, что, по наущению ребят, хочет договорится с ним о встрече. Скажи ему кто-нибудь на день раньше, когда он в это же время летел над лесами к Москве, и бредил только Ею, что он будет недоволен таким вот звонком, и Ваня бы ни за что не поверил - тогда он почитал Лену какой-то богиней; нет - высшей из всех богинь, средоточием всего мироздания. Тогда он был ослеплен юношеской любовью, созданным им самим образом; теперь, вспоминая как она вчера обнималась и шепталась со своим кавалером, он осознавал, что она была лишь простою девушкой. И вот он не хотел слышать ее голоса; уже здраво понимая, что от одной его способности летать, любви у них не выйдет, слушал один за другим эти нескончаемые звонки, и жаждал, чтобы они прекратились - они действительно прекратились, но тут в комнату вошла его совсем худенькая, бледная мама и тихо прошептала:

- Девочка там тебя какая-то... к телефону...

Ваня дрожащей рукой подхватил трубку, и вот, действительно, услышал голос Лены. Она начала задавать вопросы - как он вернулся вчера домой, как теперь себя чувствует, и прочее в таком же духе - Ваня отвечал односложно, вяло: "Хорошо", "Да". Лена же говорила таким голосом, каким может говорить только человек искренно, до слез сочувствующий; человек чистый, честный, не по какому-то там наущению, но только по собственному убеждению действующий. И Ване опять стало стыдно, и даже противно на себя; он себя "мерзавцем" называл, за то только, что смел думать про Лену с каким-то пренебрежением он смел пренебречь своими прежними чувствами! И, вдруг, совсем для себя неожиданно спросил он:

- Вчера, ведь, что-то бурю говорилось. Скоро, ведь, она к нам подойдет, всех нас заберет. Так ведь - прав - да, да?.. Самая страшная, которая и деревья, и дома вырывает, и Москву унесет , и всех людей, и никто-никто про нас не вспомнит. Лена, когда же она придет?

Там, на том окончании провода, возникла пауза, когда же Лена возобновила речь, то голос ее прекрасно изменился, и Ваня даже закрыл глаза, и задрожал, пытаясь бороться с такими разными, такими сильными, охватившими его чувствами:

- Ваня, Ваня, что ты задумал? Зачем тебе знать, про эту бурю?.. Что тебе в ней? Ваня, ты слышишь меня - не выдумывай. Вот как буря начнется - и это ты говоришь: разве же бывают такие бури, которые дома вырывают?.. Да - будет очень сильная буря, деревья будут валится, но дома то, конечно, устоят. Мы будем вместе - слышишь - во время буря мы все будем вместе... Мы и сейчас будем вместе. Мы приедем к тебе в город.

- Мне больно!.. Не говори так больше, вообще ничего не говори... - сквозь сжатые зубы процедил Ваня, и хотел было бросить трубку, но нет - не в силах был от ее голоса оторваться, зашептал страстно. - Ничего, ничего - совсем ничего не говори. Ты разве же не понимаешь, какую мне этим боль приносишь?.. Ты вот говоришь: мы приедем - а я вижу за твоей спиной сотни людей в белых халатах, тысячи приборов... клеть, клеть для души моей!... Но страшнее то всего - это взгляды пристальные, взгляды холодные, которые так и впиваются в самую душу. Леночка, вот ты говоришь с участием, с нежностью, но ведь и ты смотришь на меня, как на диковинку. Ты можешь бедненьким, миленьким меня называть, можешь слезы по мне лить; но ведь так любить, как я тебя любил... люблю... как матушка меня любит - так ты меня никогда полюбить не сможешь... Ну и ладно - прости ты меня за вчерашние признания, и довольно...

- Нет, Ваня, подожди... - в голосе Лены помимо нежности прозвучали неожиданно и резкие, повелительные нотки, и Ваня уже не смел бросить трубку, как он собирался. - Нет, Ваня. Ты привык жить затворником, и почему-то почитаешь, что все люди - враги тебе. Да - есть плохие люди, но таких меньшинство - большинство людей хорошие, и даже не знающие, что они могут быть еще лучше; а еще, Ваня, у тебя есть друзья, которые хотят тебе помочь. Да - раньше были приятели, считали тебя чудаком, но теперь, когда узнали твою тайну, все хотят тебе помочь. Все хотят, чтобы тебе было хорошо, чтобы тебя окружали любящие тебя братской любовью. И все это будет, только, пожалуйста, сделай один навстречу.

- Да, да, я согласен... - тихим, сдавленным голосом проговорил Ваня, просто потому, что не мог отказать этому прекрасному потоку из слов, потому что при всех своих разумных убеждениях, он не мог отказаться от любви к Лене. Любовью этой руководствовала его жаркая кровь. В заключительной части разговора они договорились, что встретятся через два часа в Димином городе, договорились и о месте.

- Так когда же буря будет? - спрашивал Дима.

- Сегодня ночью - ну, ничего - ты только помни - мы все будем вместе...

Хотя до того места, где условленна была их встреча, было не более десяти минут ходу, Ваня вышел из дому, сразу же по окончании своего с Леной разговора. Он не мог оставаться на месте, и при этом чувствовал, что ему сейчас нужен только покой и покой, что, несмотря на, что тело его двигается спокойно, как оно и должно было бы двигаться у здорового человека - в нем засела болезнь, и в любое мгновенье могла неожиданно вырваться, даже и обмороком его свалить; и по дороге, не замечая ничего, что происходит вокруг, он приговаривал, бормотал:

- Зачем же ты опять про бурю стал спрашивать?.. А-а, понимаю - решил, значит, вознестись в бурю, нестись там среди темных валов, среди сверкающих молний, наперекор всему. Ну, а попросту - ты погеройствовать решил. Да, конечно - как это поэтично: прорваться среди тех неистовых порывов, звать бабушку, чтобы она помогла тебе добраться до самого райского сада, потому что этот мир тебе опостылел. Как же все это подло, эгоистично, и, ведь, я уже говорил себе об этом, уже убеждал себя... И что же - зачем же опять к былому возвращаюсь?! Я же клятву себе давал, что и думать о такой подлости больше не посмею. Что ж - к чему же была эта твоя клятва? Что ж твои клятвы стоят, если ты их так легко, под наплывом страстей разрушаешь? Нет - вся беда твоя, Ваня, что ты через чур страстный. Вот сейчас ты принял правильное решение... Поклянись, что хоть до следующего утра будешь держать себя в руках... Все - клянусь...