Цепи алых песков (СИ) - Емельянов

Альбедо отрывает от размышлений, присаживаясь рядом. А после протягивает ему бумагу, с просьбой расшифровать написанное. Людям, даже умнейшим неподвластен язык пустыни, на котором ныне никто не разговаривает, но академия упорно продолжает настаивать на том, что его надо учить. И скрипя мозгами, он выводит под фразой то, что написано.

Ты — ключ от всех дверей.

И Альбедо хмурится, явно занервничав, а на вопрос откуда такой вопрос, отвечает, что увидел эту надпись на кончиках пальцев капитана, того самого, что они искали. И всё внезапно укладывается. Пустыня. Кэйю увели в пустыню чтобы вскрыть нечто способное вернуть божество к жизни. И он бледнеет, заглядывая в глаза алхимика.

А после сдвигает одежду ученицы, задавая один единственный вопрос. Под силу ли ему вылечить это. Кивок сначала заставляет растеряться, а после задаться вопросом о том, что всё это значит. Чем может являться обычный капитан рыцарского ордена, что ему под силу гнать взашей смертельную заразу и быть ключом к чему-то тёмному и опасному. Тот качает головой, говоря что это навсегда останется между ним и Альберихом, и никого более он в это посвящать не будет, и помочь им более ничем не может.

Они вернутся ни с чем лишь ради того, чтобы увидеть как медленно все и каждый рассыпаются в пыль от старого проклятия. И прежний город выглядит заброшенным, страшным, словно то самое проклятие алого короля из старой легенды решило воплотиться вновь. И небо в стороне пустыни горит грозным пламенем, обещая лишь смерть, которую они принимать не желают, да только дитя на глазах его со страхом смотрит на то, как чернеют руки её, и лишь умоляет того бежать. Тигнари уходит прочь, но лишь её тело, истерзанное болезнью испарится в воздухе без остатка.

* * *

После визита учёного, у рыцарского ордена оказался ряд вопросов касаемого официального запроса. Из страны мудрости не приходило гонцов, хотя те не имеют привычки задерживать ответы, особенно когда те касаются академии. И Альбедо злится, смотря на юго-восток. Орден отпустил его с чёрт знает кем и этот кто-то осведомлён о его принадлежности к бездне. Этот кто-то знает слишком многое. И кажется, будь его воля, он бы кинулся туда сам, раскрыл бы всё своё естество, но обязательно бы нашёл его. Силы Кэйи — запретная вещь, что никто не должен использовать. Они погибель, необратимая и беспощадная для всего, что уязвимо перед бездной и эрозией. Да только рассказать о том никому нельзя.

Вести из Сумеру вернутся вместе с лесным стражем, что расскажет о том что видел, что подтвердит его опасения, заставив спрятать лицо в ладонях. Люди действительно идиоты, раз посчитали что вернуть бога к жизни с помощью тёмной силы — отличная идея. Во истину редкая глупость.

Им с Джинн разрешают отправиться туда, чтобы найти капитана, разрешают, поставив условие, что они обязаны вернуться живыми. Он обещает, в первую очередь Кэйе, чьё сердце необходимо как можно скорее закрыть ото всех, вернуть в свои руки и следить гораздо внимательнее. И пусть непреклонны пески, он найдёт его и больше никогда не выпустит с земель ветра.

* * *

В тёмном оазисе, скромном доме рядом с родниковым ключом, Кэйа равнодушно смотрит в золото обрамлённое нефритом, а после опускает глаза на шар в руках бога, присвоившего его себе.

— Они идут за тобою, как думаешь, как скоро пески погребут их? — и он вздрагивает, прикасаясь к стеклу.

И всё внутри обрывается. Они погибнут из-за него. Милая Джинн и сердце, душа, все самые светлые чувства его, всё заберёт жестокое божество, лишив любых причин убегать, а сдаваться так позорно и неправильно. И бьётся растерзанный кусок мяса о рёбра, дрожат его пальцы, а взгляд обеспокоенный возвращается к Аль-Хайтаму.

— Что ты хочешь за то, чтобы сохранить их жизни? — шепчет он, ласково проводя по стеклу, нервно прикусывает губы, словно его эшафот ждёт, а от смеха его вовсе сжимается, готовый к расправе, такой же, как какой его заставили лицезреть над юной богиней, и правда, глаза не солгут ей более, если их нет.

— Ты знаешь ответ… — отстраняя шар, и прикасаясь к гуди его, шепчет он, довольно улыбаясь. — Пусти меня в своё сердце, и они останутся живы…

Альберих позорно капитулирует, позволяя тому всучить треклятое бессмертие. Лучше он предаст себя, чем кого-либо из них. Он переживёт, задавит собственное сердце, удавится от ненависти к себе, но так они останутся живы, и этого ему будет более чем достаточно…

Ветер деланно мягко относит их к границе песка, словно прося уйти прочь, словно ласково закрывая дверь, говоря что оно того не стоит. И яростью загораются глаза Алхимика, что зверем рвётся в пески вновь, не слыша крика Джинн, не обращая внимания на то, что та не может догнать его.

Каменный цветок и одуванчик не погибнут в объятиях песка, но никогда не достигнут своей цели.

— Займи своё место, возле меня, — надменно говорит божество, завязывая белые одежды на принце бездны. — Забудь кем ты был, прими свою новую участь…

И Ничего кроме того как согласиться не остаётся. Он принимает его руку и склоняет голову, пытаясь не плакать.

— Я тоже люблю тебя… — срывается с его губ наглейшая ложь, а тело пробивает дрожь от осторожного поцелуя в щеку.

Он никогда не предаст Альбедо, а себя — совершенно не жалко. И пусть теперь ему светит лишь участь чужой игрушки и инструмента, его свобода не стоит жизни самого дорогого его сердцу человека.

— Скажи это снова.

— Я люблю тебя…

Пеплом молчать всем, чёрной землёй стыть

Комментарий к Пеплом молчать всем, чёрной землёй стыть

Вопреки обновлению, Нахида мертва, элеазар не изведён, аранары осиротели.

Божество, позорно побеждённое тем, кому даровало свой глаз бога, человеку, что оказался сосудом для бога более злого, более могущественного, ослеплённое местью и сейчас… Сейчас победитель медленно ходит вокруг, молчит. Молчит, наматывая круги, вышагивая почти неслышно, и каждое движение его заставляет богиню дёргаться, слепо направляя голову на шум, поднимая веки, словно это хоть как-то поможет ей. А после, насмешливо улыбаясь, меч из ножен вытаскивает, касаясь его концом. И звук противный режет по ушам юной богини, заставляет уши закрыть, да веки опустить, скрывая глазницы пустые. И хочется ей заорать, молить о погибели скорой, да только знает она, не исполнит тот её просьбы. И рёбра её что-то сжимает отчаянно, заставляя колени к груди прижать, и уткнуться в них носом.

Так гадко и мерзко,