Тайный агент - Грэм Грин

— Я еще не привык к вашим огромным порциям, — сказал он. — Там, у себя, мы отвыкли так есть.

— Есть-то все равно надо.

— А мы нашли способ подешевле — вприглядку. Глядим на журнальную цветную картинку, где еда нарисована...

— Ну, это вы загибаете, сэр. Я вам не верю. Вам надо поесть. Если вы из-за денег...

— Нет, не в деньгах дело. Я обещаю тебе хорошо поесть вечером, а сейчас все, что я хочу, — это поспать.

— На этот раз к вам никто не войдет, — сказала она. — Ни одна душа.

Он слышал, как она расхаживает по коридору, словно часовой, и мерно шлепает мокрой тряпкой, — шлеп, шлеп, шлеп, притворяясь, будто убирает.

Он опять лег не раздеваясь. Сейчас не нужно было давать команду подсознанию разбудить его. Он никогда не спал больше шести часов кряду — это был самый длинный интервал между двумя воздушными налетами. Но сейчас он вообще не мог уснуть. Ни разу еще с тех пор, как уехал, он не расставался со своими документами. Они пересекли с ним Европу, были при нем в парижском экспрессе и на корабле Кале—Дувр. Даже когда его били, они лежали здесь, в ботинке, в полной безопасности. Без них ему было не по себе. Документы придавали ему вес, авторитет, без них он никто, просто какой-то нежелательный иностранец, лежащий на обшарпанной кровати в сомнительном отельчике. А что, если девчонка начнет похваляться оказанным ей доверием? Нет, ей он доверял больше, чем кому-либо на всем свете. Но если она растяпа и, переодеваясь, оставит по забывчивости его документы в старых чулках?.. Вот уж Л., подумал он невесело, так никогда бы не поступил. Некоторым образом в чулке полунищей служанки лежало будущее того, что осталось от его родины. Бумаги стоили самое меньшее две тысячи фунтов стерлингов, это уже доказано, но это была начальная сумма. Они предложили бы много больше, согласись он подождать и получить в рассрочку... Он чувствовал себя обессиленным, как Самсон с остриженными волосами. Он уже было поднялся с кровати, чтобы вернуть Эльзу. Но если он это сделает, куда девать документы? В этой маленькой голой комнатушке их негде спрятать. Что ж, по-своему логично: будущее бедняков — в руках этой нищей девочки...

Медленно тянулись часы. Казалось, во всей гостинице наступил мертвый час. В коридоре — ни шороха. Понятно, не могла же она там до бесконечности орудовать своими швабрами и тряпками. Жаль, что у меня нет пистолета, — подумал он. Я бы не чувствовал себя таким бессильным. Но провезти в Англию оружие было немыслимо, слишком велик риск попасться на таможне. Наверно, где-то из-под полы можно было бы приобрести пистолет и здесь, но где, у кого? Он вдруг почувствовал, что его слегка знобит от страха. Их время истекало — они наверняка нанесут ему какой-то удар, и притом скоро. Если они начали с избиения, то следующая атака будет пострашнее. Ему стало не по себе, он почувствовал себя всеми брошенным, ужас овладевал им от сознания своего полного одиночества перед лицом опасности. Дома в трудные минуты с ним рядом стоял весь город. Впрочем, когда в тюрьме, пересекая заасфальтированный двор, к нему приближался охранник, он тоже был в одиночестве. В древние времена сражаться было веселее. В битве при Ронсевале у Роланда были соратники — Оливье и Тюрпин, на помощь ему спешила вся кавалерия Европы. Людей объединяла общая вера. Против мавров даже еретики объединились с христианами. У них могли быть разногласия по поводу святой Троицы, но в главном деле они были едины и тверды как скала. А сегодня такое множество оттенков материалистической политэкономии, так много вариантов начальных букв в названии партий...

Из холодного уличного воздуха донеслись выкрики старьевщика и обойщика кресел — они предлагали свои услуги. Он говорил себе, что война убивает чувства, — нет, неправда. До того мучительно было слышать эти голоса, что он, как ребенок, зарылся с головой в подушку. С невероятной отчетливостью вспомнилось время перед свадьбой. Тогда они вдвоем прислушивались к крикам старьевщика и обойщика мебели. Сейчас он чувствовал себя обманутым, преданным, осмеянным. Жизнь — сплошное предательство... Как часто они любили повторять, что не переживут друг друга и на неделю, но вот он не умер, вышел живым из тюрьмы, не погребен под развалинами дома, хотя бомба пробила все четыре этажа. Убитой оказалась кошка, а он остался жив. И Л. воображает, что его можно заманить в капкан, подсунув ему красивую девицу? Неужто душевные муки и отчаяние — это все, что припас для него Лондон — этот мирный иностранный город? За окном сгустились сумерки. На улице зажглись огни, и казалось, что оконное стекло покрылось изморозью. Он лежал на спине с открытыми глазами. Поскорей бы оказаться дома... Он встал, побрился. Пора было выходить. Он застегнул пальто под горло и вышел в промозглую тьму. Ветер дул со стороны Сити, неся с собой холод каменных стен, больших контор и банков. Он напоминал о длинных коридорах, стеклянных дверях и нудных канцелярских буднях. Такой ветер мог выдуть душу из тела.

Он шел по Гилфорд-стрит. Поток клерков, возвращающихся с работы, уже иссяк, час театралов еще не наступил.

Свернув в переулок, Д. услышал, как его окликнул сзади вкрадчивый, тихий, интеллигентный голос: «Прошу прощения, сэр. Извините, пожалуйста». Он остановился. Весьма странно одетый тип — продавленный котелок и длинное черное пальто, с которого спороли воротник, — поклонился ему с чрезмерной учтивостью. У незнакомца была седая щетина на подбородке, мешки под налитыми кровью глазами. Старик протянул вперед, как для поцелуя, свою тощую сморщенную ладонь и рассыпался в извинениях с интонациями, оставшимися с университетских, а может быть актерских, лет:

— Я был уверен, сэр, что вы не осудите меня за то, что я к вам обратился. Дело в том, сэр, что я оказался в затруднительном положении.

— В затруднительном?

— Речь идет всего лишь о нескольких шиллингах, сэр.

К такому Д. не привык, у него на родине нищие в прежние времена были куда живописнее — стоя на церковных ступенях, они выставляли напоказ свои рубища и гноящиеся язвы.

Видно было, что старик едва справлялся с волнением.

— Естественно, я бы не обратился к вам, сэр, не будь я уверен, что вы... ну, как бы это лучше сказать... человек необыкновенный. — Впрямь ли нищий мнил себя аристократом или это был лишь верный, обкатанный метод? — Но, конечно, если вам в данную минуту почему-либо неудобно, тогда не может быть и речи...

Д. полез в карман за деньгами.

— О, только не здесь, сэр, если не возражаете, не на виду у всей улицы. Может быть, зайдем в подворотню? Признаюсь вам, сэр, — безумно стыдно просить взаймы у совершенно незнакомого человека. — Он нервно метнулся в пустую подворотню. — Обстоятельства вынуждают, вы уж простите, сэр.

В переулке не было ни души, только поодаль стояла машина. Разговор происходил у больших зеленых запертых ворот.

— Хорошо, вот вам полкроны, — сказал Д.

— Благодарю вас, сэр. — Оборванец схватил деньги. — Не исключено, что когда-нибудь я буду в состоянии вернуть вам долг... — И, шустрой рысцой выбежав из подворотни в переулок, исчез из виду.

Что-то негромко чиркнуло за спиной Д., и острый осколок кирпича, внезапно отскочивший от стены, ожег ему щеку.

«Беги!» — подсказала память. На улице светились окна, на углу стоял полисмен. Здесь он в безопасности. Он понял — кто-то выстрелил в него из пистолета с глушителем. Дурачье, не знают, что с глушителем точно не прицелишься.

Нищий, размышлял он, должно быть, караулил его еще у гостиницы и заманил, как подсадная утка, в подворотню. Если бы они в него попали, машина стояла наготове, чтобы забрать тело. А может быть, собирались только покалечить его. Возможно, они и сами-то не решили точно, что им делать, потому и промахнулись — как в биллиарде: задумаешь положить два шара подряд — и мажешь с первого удара, не положив ни одного. Но откуда они узнали, в котором часу он выйдет из отеля? Он ускорил шаг и вышел на Бернард-стрит. Гнев в нем еще не остыл. Конечно, девица не явится в назначенное место.

Но она ждала его.

Он сказал:

— Не думал, что вы придете. Особенно после того, как ваши приятели только что пытались меня подстрелить.

— Послушайте, — сказала она, — хватит этой ерунды. Я пришла, чтобы просить у вас извинения за то, что случилось вчера вечером. Не верю, что вы действительно собирались украсть машину. Но я была слишком пьяна и даже подумать не могла, что они собираются избить вас. А они все-таки вас избили... Все этот кретин Кэрри! Но насчет того, что в вас стреляли, — это уж явная мелодрама... Или вы пытаетесь сыграть на романтических струнах женского сердца? Должна вас огорчить — на меня это не действует.

Он спросил:

— Л. известно о том, что вы должны были встретиться со мной на этом месте в семь часов?

Она немного смутилась:

— Знал только Кэрри. Л. — нет.

Это признание удивило Д. Возможно, она действительно ни при чем?