Сладкая приманка - Светлана Алешина

Игорек повертел листок в руке и добавил:

– Без подписи. Прямо чертовщина какая-то. Мы же сегодня только про этого самого Федосеева с Ольгой говорили.

– Чертыхаться будешь, когда тебя уволят из спасателей к лысому лешему.

Григорий Абрамович сам был абсолютно лыс, и последние слова прозвучали в его устах довольно забавно. Но никто из нас даже не подумал улыбнуться. Если Грэг начал ругаться, значит, наши дела действительно плохи.

– У вас есть хоть одно дельное предложение?

Григорий Абрамович смотрел на нас сквозь свои очки гневно. И в самом деле как учитель истории на не выучивших домашнее задание школьников.

Игорек скромно помалкивал. Кавээн неожиданно встал и заявил:

– У меня предложение. Такое. Меня отправить в аэропорт. Через полчаса там прибывает борт с гуманитарной помощью. Из Москвы.

Мы с Игорьком не возражали, а Григорий Абрамович только головой кивнул: согласен, мол. Все равно на таких совещаниях от Кавээна толку никакого. Пусть лучше гуманитаркой займется. Это его конек. Никто в Тарасове не умеет лучше Кавээна распределять гуманитарную помощь. И он всегда по-своему ее распределяет, чего бы там ему ни говорили сопровождающие или встречающие. Кавээну все наперед известно. Я знаю некоторых спасателей, наших, тарасовских, причем далеко не рядовых, которые как только увидят Кавээна в аэропорту поджидающим борт с гуманитаркой, так все сразу бросают и бегут подальше от греха. Его место, конечно, сейчас там, это он прав.

– Ты что предлагаешь, Николаева?

Вопрос Грэга вернул меня к действительности, которая заключалась в том, что Игорек сидел красный как рак, а Грэг смотрел на меня в упор и ждал ответа. Судя по всему, Игорек ему уже ответил.

Отвечать мне, собственно говоря, было нечего, ни одной идеи у меня в запасе не было, кроме Ларисы Чайкиной, которую я ему и под расстрелом не сдала бы.

«Будь что будет», – подумала я.

– Я предлагаю дать нашему террористу имя, – сказала я и уже приготовилась к какому-нибудь ядовитому замечанию, ставящему под сомнение мою профессиональную пригодность как психолога.

К моему удивлению, Григорий Абрамович отнесся к моему предложению заинтересованно.

– Хм, предложение Николаевой только на вид глупое, – заявил он. – По-моему, в нем есть смысл. Ты как считаешь, Игорь?

Игорек, по-видимому, получил только что на полную катушку и готов был сейчас с чем угодно согласиться, даже с приказом неделю читать устав спасательской службы вместо детективных романов.

– Я поддерживаю Николаеву, – сказал он. – А то что мы все – «он», «террорист», «псих». Мы скоро друг друга понимать перестанем.

– Ну, вот этого, я думаю, никогда не произойдет, – возразил ему Грэг. – Но смысл в ее предложении, без сомнения, есть.

Он посмотрел на нас с Игорьком, приглашая высказываться.

– Ну и как же мы его окрестим?

Игорек рванулся вперед. Опять меня опередить хочет. Его желания часто бегут впереди его разума. Ну, что ж, послушаем.

– Как бы мы его ни окрестили, – заявил он, – это будет кличка, ни больше ни меньше. В ней будет содержаться только информация о нашем к нему отношении. От этого предлагаю и отталкиваться. «Псих», по-моему, достаточно точно его характеризует.

– А какие у тебя основания считать его психически ненормальным? – возразил Игорьку Грэг. – Освидетельствования его никто не производил. Ты тем самым навязываешь нам версию, ничем пока не подкрепленную.

– Да на такое способен только откровенный псих! – горячился Игорек.

– Это только твое мнение, но не факт, – перебил его Грэг. – Эх ты, мистер Марпл!

Игорек опять покраснел. Вот если бы его назвали именем его любимой английской старой леди просто, без всяких там «эх ты», он был бы, наверное, очень доволен. Посчитал бы это комплиментом.

– А ты что скажешь? – повернулся Григорий Абрамович ко мне.

– Игорь, наверное, не прав только в одном, – сказала я. – В имени этого человека должно выражаться не наше к нему отношение, а наше о нем представление. Кое-что о нем мы все же знаем. Он ненавидит людей науки, пишет на своих бомбах странные буквы С-Б-О, бомбы свои изготавливает сам. Что еще?

– Роддом зачем-то взорвал и поликлинику, – добавил Игорек. – И еще. Живет он, скорее всего, в Тарасове, здесь взрывов было больше всего, но посылки любит посылать по почте. И не только по тарасовским адресам. А что? Давайте его Почтальоном назовем!

– Нет, Игорь, он же сам посылки своим жертвам не доставляет, – опять возразил Грэг. – Значит, уже не Почтальон.

– Ну, не знаю тогда, – буркнул Игорь, обидевшись, наверное: уже два его предложения не прошли.

– А еще он иногда пишет своим жертвам письма, – напомнила я. – Григорий Абрамович, у вас есть копия одного письма, того, которое сохранилось. Давайте еще раз посмотрим.

Грэг полез в свой стол и вытащил из ящика лист бумаги с ксерокопией письма. Оно было отпечатано на машинке. Я сразу же посмотрела на Григория Абрамовича, но он покачал головой. Дело в том, что, судя по шрифту и скачущим вверх и вниз буквам, машинка была старая. Достаточно старая, чтобы служить еще в советское время в каком-нибудь учреждении. А тогда каждая пишущая машинка стояла на учете и была занесена в картотеку.

– Машинка списана в девяностом году и сдана в утиль завхозом института прикладной математики Тарасовского госуниверситета. Завхоз умер год спустя от рака легких в возрасте семидесяти пяти лет. С этой стороны все чисто. Ты лучше прочитай, что там написано, стиль оцени. Кто-то говорил, не помню, что стиль – это человек. Иногда многое можно понять о человеке по тому, как он пишет, какие слова употребляет.

– «Уважаемый коллега! – прочла я. – В знак признания ваших заслуг как выдающегося педагога, выдающегося ученого, примите мои самые искренние поздравления! Я уверен, что от таких, как вы, зависит будущее науки, самой мощной интеллектуальной силы нашего времени. Общество, которое построят ваши ученики, будет свободно от всяких ограничений со стороны нашего вечного общего врага – природы! От вас, от ваших учеников зависит, чтобы оно не было похоже на то страдающее язвами и пороками современной цивилизации общество, которое я изобразил в этой книге. Примите от ее автора скромный подарок, который вы сумеете, я уверен, оценить в должной мере и почувствовать всю смертоносность современной цивилизации, всю взрывоопасность ее состояния. Действительный член РАН Федосеев».

– Что-то я не понял последнюю фразу, – сказал Игорь. – Он же там прямым текстом о взрыве предупреждает! Ну, наглец!

– Ничего он не предупреждает, – возразил Грэг. – Издевается он, только и всего.

– У меня появилось такое соображение, – подала я свой голос. – Письмо, как мы знаем, писал тот, кто прислал бомбу. Мне кажется, он должен был достаточно хорошо знать профессора Мартыненко. О том, что приближается его юбилей, в газетах вряд ли писали. А тут достаточно точно оценен его вклад в развитие науки. Отдан приоритет его преподавательской деятельности перед наукой, что полностью соответствует действительности. Что, если это один из его коллег по университету?

Григорий Абрамович кисло сморщился.

– Маловероятно, но проверить придется. Сколько человек работает на мехмате?

– Сто двадцать шесть, включая ассистентов, аспирантов и лаборантов, – отрапортовал Игорек.

– А ты откуда знаешь? – удивился Грэг.

Игорек опять густо покраснел. Нет, положительно, везет ему сегодня!

– Так. Училась там в аспирантуре одна моя знакомая.

– Ты и займешься этим. Проверишь всех, кто сталкивался по работе с Мартыненко, поищешь, не было ли у кого причин желать его смерти.

– Григорий Абрамович, у меня идея появилась. – Я даже привстала на стуле, такой интересной показалась мне моя мысль. – Каким образом в сознании этого человека соединялись ненависть к людям науки с ненавистью к поликлиникам и роддомам, мы, конечно, не знаем, но чтобы искать его в окружении профессора Мартыненко, нам этого и не нужно. Нужно только узнать – не пересекался ли кто-нибудь из людей, которые его знали, с той же поликлиникой и с тем же роддомом! Это уже была бы зацепка!

– С роддомом связаны те, кто в нем работает или работал, – тут же отозвался нетерпеливый Игорек, – и женщины, которые в нем рожали.

– Добавь сюда младенцев, которые в нем родились, – дополнила я, – и первой в список включи меня. Я тоже родилась у вокзала, правда, еще в старом здании роддома. Но убийца-то тоже не младенец.

– Учитывая, что в Тарасове всего шесть родильных домов, минус приезжие, минус те, кто родился в других городах, – бросился прикидывать Игорек. – Остается проверить всего примерно десятую часть населения Тарасова. То есть чуть больше ста тысяч человек. А может быть, чуть меньше. Короче – около ста тысяч. Силами всего управления – это год работы.

Возникла пауза. Потом Игорек решил уточнить результат своих блиц-подсчетов: