Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сергей не хотел марать руки об уголовника, но и разглагольствовать с ним было недосуг. Капитан воспользовался давно испробованным методом.
— Слушай Лойшак (вспомнив рассказ Филишина, намеренно испохабил кличку), или как там кличут… — на попытку Конюхова возразить, зыкнул кратко, — рот закрой, когда говорю! — и уже с раздражением, но отчетливо выговорил. — Так вот Лойшак, надеюсь ты понимаешь — с кем имеешь дело, и потому шутить не люблю. Советую говорить правду. Если мне не понравятся ответы, то могу в два счета развязать твой поганый язык. Все сознаются, еще никто не выдержал, — и намеренно презрительно усмехнулся. — Но ты потом отсюда не выйдешь, тут и сдохнешь, в муках похарчишься… Понятно объясняю… соображаешь Лойшак?
— Да, понял начальник, что ты не мильтон. Да и стар я уже, пыток не снесу.
— Слава Богу, дошло…
— Хер с тобой, спрашивай, что надо.
— Все мое при мне. И запомни, называть на «вы» и «гражданин начальник», а еще ругнешься — последние пальцы обломаю.
— Не буду, гражданин начальник.
— Ну, тогда поехали… Но сначала позовем писаря…
Конюхов Василий Игнатович: русский, девяносто третьего года рождения, из крестьян, уроженец села Зосимова, образование два класса приходской школы — рассказал следующее…
Глава 2
Как явствовало из учетной карточки: Конюхов трижды судим, приговаривался к срокам заключения по статьям главы УК «Имущественные преступления». В третий раз рецидивисту вменили «отягчением повторным разбойным деянием». В общей сложности с двадцать шестого года, со времени очередной редакции Уголовного Кодекса, Лошак отсидел по тюрьмам и лагерям двенадцать лет. Последний срок, десять лет строгого режима, как сказал сам: «Отмотал на половину, в тридцать восьмом актировали по последней стадии туберкулеза». Странно, но и по сей день жив-здоров «курилка». В оправдание себе говорит, что лечился собачьим жиром, короче, жрал собак нехристь.
С этого времени обвинений в противоправных действиях бывшему зеку не предъявляли, хотя в том не было тайны, что вор-рецидивист Конюхов занимает узловое место в преступной среде Кречетовки, являясь местным «паханом». Да и поговаривали о перспективе Лошака стать «вором в законе», мол, давно короновали бы — живя урка в городе. Милицейские информаторы сообщали, что ни один блатной «ничего не смог бы предъявить уркагану…». С этой стороны у матерого «бродяги» все было чисто. Но, видимо, тот не хотел повышать собственный статус в уголовной иерархии: то ли боялся конкурировать с маститыми авторитетами, то ли уже устал вписываться за других, — но, тем не менее, определенно опасался за свою шкуру.
Отпираться Конюхову было не с руки, — да и улики, найденные в хибаре, а к тому же «сопротивление сотрудникам органов при исполнении», явились весомым поводом дать признательные показания. Ну, а в большей мере старый бандит боялся применения спецсредств, предостаточно наслышался об их невыносимости. Арсенал насилия неисчерпаем, но жуткий ужас наводила угроза прищемить яйца дверью. Да и, как каждому человеку, бедолаге не хотелось расставаться раньше времени пусть с паскудной, но жизнью.
Воронову двумя-тремя наводящими вопросами удалось подвести Конюхова к главному.
Лошаку пришлось все-таки подтвердить причастность к убийству Семена Машкова. Правда, не по собственной охоте, а соблюдая негласные воровские понятия о взаимовыручке, тот вынуждено посодействовал расправе над снабженцем. И если быть справедливым, то судить уголовника станут не только как соучастника тяжкого преступления, а прежде всего, как изменника Родины. Однозначно, Конюхову светила высшая мера социальной защиты — смертная казнь!
Определенно, старик догадывался об этом, в осипшем голосе сквозили ноты безысходности:
— Прилег с устатку… закемарил. А тут стучат в окошко. Думал знакомые, а там два фраера в солдатском клифту.
— Василий, давай изъясняйся по-русски, чай не нацмен… Вот и говори: верхней одежде, или форме.
— Дык, так сподручней, слов подбирать не надо, — на укор в глазах Воронова, исправился. — Понял, гражданин начальник! — и шмыгнул носом. — Пришли двое незнакомых солдат, оба мордатые, сытые, понял… не с фронта. Сразу видно, в тылу харчевались. Таких битюгов за порог сразу не выставишь. Сам по ушам первый схлопочешь…
— Давай без «лирики», по существу…
— Да так, к слову… У старшего из них, громилы, здоровый гад ростом — ксива, ну, записка такая с особливым поручением. Прислал письмо авторитет… давно в законе, старый по лагерю корефан. По понятиям вор обязать помочь, иначе кирдык башка.
— Лошак, как отличить ксиву от малявы знаю… продолжай по делу.
— Человек просил дать мужикам перекантовать ночку другую. По трепу солдатни, я сразу усек, — может, эти лбы и катили по масти, но похожи на дезертиров, или того хуже — пришлых с той стороны… — старик горестно вздохнул. — На таких мудаков положить бы с прибором…. но отказать корешу нельзя, закон не велит…
Потом Конюхов подробно рассказал, как за выпивкой объяснил на пальцах солдатам, где размещается избенка покойной бабки Симы. Выходило — в лесополосе рядом с полузабытым полустанком. Гости столовались харчем из вещмешка, потом «культурно посидели» до полуночи и ушли. Что Лошаку было на руку, не хватало на старости лет еще комендантского патруля с облавой…
Намеренно играя на доверие, Конюхов припомнил одну любопытную подробность ночного визита:
— У босяков, одетых в армейский прикид, — дед стал дистанцироваться от непрошенных гостей, — имелся тяжеленький «бандяк», такой плотно упакованный сверток.
По словам урки, «бычары» очень бережно обращались с тем пакетом, перекладывали с места на место, поглядывали, чтобы не упал… Воронов насторожился… и подогнал рассказчика:
— Давай не томи, что дальше…
— Перед тем как уйти, главный попросил пристроить сверток в надежное место. Ну, я пошел с ним в сарай, и зарыл в угольной куче. В закуте с лета осталось чуток топки, так пыль одна… А уж чего там в пакете — неизвестно, да, и спрашивать не с руки, постерегся…
— Понятно теперь, почему ты рванул как угорелый из сарая, наложил в штаны, что брошу гранату. Знал ведь паршивец, что там взрывчатка, думал, разнесет на кусочки, дерьма не останется…
Лошак, вогнув голову, промолчал, терпеливо выслушивая недовольство Воронова. Потом добавил еще одну деталь. Уж больно понравились Василию Конюхову «навороченные котлы» на руке главного — Мерина. Сам Конюхов кроме настенных ходиков иных часов не имел. И тут старый уркаган, то ли стал давить на жалость, то ли по правде расчувствовался:
— Выть потихоньку (играть в карты под интерес), солдатня отказалась. Может так и к лучшему… Выиграй дед у амбала часы, замочили бы старика вслед за Сенькой Машковым.
А вот когда утром огольцы донесли,
