Жёлтые короли. Записки нью-йоркского таксиста - Владимир Лобас

– Многовато ты с них слупил, – заметил таксисту швейцар.

– ТВЕЛ-ДОЛЛА-ЛИНЧ! – зарычал гаитянин, и переговаривавшиеся на своем языке японцы умолкли, поняв, что у этого страшного черного человека есть свои, святые убеждения, за которые он готов – на все! Но тут вперед выступил самый маленький и самый смелый японец. Он тоже боялся негра, но чувство логики было в нем сильнее, чем чувство страха:

«Вай»?![17] – пискнул потомок самураев, бесстрашно наступая на черного верзилу и, обличая его, даже вытянул вперед указательный пальчик: из «Кеннеди» в город – двадцать долларов, из города в «Кеннеди» – семьдесят? «Вай?!» Он должен был знать – почему?

– Потому, что мы поедем по Экспресс-шоссе! – не моргнув глазом, отвечал кэбби.

– Сенькаберимяч![18] – пропищал японец, вполне удовлетворенный таким объяснением, а пятеро его спутников дружно принялись кланяться: и швейцару в цилиндре, и большому кэбу, и всему гостеприимному отелю «Мэдисон». Упал невидимый занавес, картина кончилась, и на сцене появились новые чемоданы…

7

Грузин и Ежик так увлеченно обсуждали план мести грязному ниггеру, внаглую захватившему безответных японцев, что, как мне показалось, вообще не заметили эти, вновь возникшие перед входом в отель чемоданы, а швейцар распахнул дверцу моего чекера… Где-то глубоко-глубоко, в потемках сознания зашевелился незнакомый мне прежде азарт: а вдруг, под шумок, – чем черт не шутит? – и я получу «Кеннеди».

Две старухи в голубых париках чинно уселись; я ждал, затаив дыхание…

– Морской вокзал!

Но ни разочарования, ни ощущения проигрыша не было: чем поездка к морскому вокзалу хуже поездки в аэропорт? Мне все интересно. Может там, у причала, стоит сейчас знаменитая «Королева Елизавета»?

Любопытство мое было вознаграждено с лихвой: мне впервые открылось мрачное чудо Нью-Йорка.

Даже если бы прежде, до этой поездки я прошел бы пешком те же самые семь кварталов от Мэдисон-авеню до западного берега острова Манхеттен, впечатление не было бы до такой степени поразительным. Потому что прогулка занимает минут тридцать, а поездка – пять…

Бриллиантовый квартал Сорок седьмой улицы, оккупированный ювелирами, выставившими на витринах груды золота и самоцветов, сменили сверкающие на солнце небоскребы Рокфеллеровского центра, за ними последовали театры Бродвея; появились патрули проституток, киношки с крестами на вывесках[19] и притоны, где за семь долларов, как обещали зазывалы, можно испытать «неземное блаженство», мы уже двигались среди домов с заколоченными фанерой окнами, кое-где виднелись руины, словно после бомбежки; исчезли белые лица…

Но вот – белая, эффектная девушка. Стоя посреди тротуара, она расстегивает блузку, обнажает грудь, затем поднимает нарядную юбку и, присев на корточки, справляет нужду. Вокруг нее суетятся двое: один – с камерой, другой – с отражателем. В неустанном творческом поиске рождается обложка или вкладка для иллюстрированного журнала…

Исчезли притоны, впереди – лишь разбитая эстакада шоссе и «Королева Елизавета», которую зовет поднявшаяся из моря рука с факелом… Не успел я рассмотреть морской вокзал, как в машину прыгнул негр в кожаной куртке, надетой на голое, разрисованное татуировками тело. Меня он называл «эй-мен», спросил разрешения закурить, и кэб наполнился чадом марихуаны.

В этом чаду я увидел обратную панораму – возрождения Нью-Йорка: из района трущоб мы возвращались к великолепию центра. Уже возле Таймс-сквер прямо перед капотом чекера из людского водоворота вынырнула стриженная под мальчишку девица: льняные волосы и потертые джинсы. Накурилась, наверно, до одури: машет мне, не видит, что в кэбе пассажир. А может, именно потому и лезет в чекер, что там – клиент! Нахальная такая малолетка-проститутка. Я уже неплохо различаю нью-йоркцев, поднаторел… Показываю, что, мол, занят, но «эй-мен» опустил стекло и зовет:

– Садись, садись! – и она уже на заднем сиденье.

– К сожалению, мисс, я не имею права брать второго пассажира, пока не отвезу первого.

– Но я опаздываю!

– Куда? – в короткое это слово я уж постарался влить по меньшей мере галлон сарказма. История не нравится мне чрезвычайно. Не хочу я, чтоб они оставались вдвоем на заднем сиденье! За спиной гудят машины, я не трогаю с места:

– Выходите, мисс.

– Эй, кэбби, кончай комедию! – негр выходит, громко хлопнув дверцей.

– А деньги?! – выскакиваю я вслед за ним. Ну, что мне делать? Догонять этого хамлюгу, а машину – бросить? Водители, чертыхаясь, объезжают мой чекер…

– Он оставил деньги! – кричит через окно проститутка. Когда я возвращаюсь, она указывает пальцем на скомканные доллары в «кормушке» и, как ни в чем не бывало, спрашивает:

– К десяти часам в Вилледж, в Университет мы успеем?

– Сейчас уже пять минут одиннадцатого… Злюсь я еще и потому, что не знаю толком, где в ГриничВилледж находится университет. Опять придется кого-то спрашивать, переспрашивать… Но, оказывается, нам нужно сделать всего один поворот – на Пятую авеню и доехать до самого ее конца, до Арки.

– От Арки я пройду пешком, это рядом, – объясняет мне, таксисту, пассажирка, которая и сама-то в Нью-Йорке со вчерашнего дня…

Из Мичигана. Собирается здесь учиться. На десять ей назначил декан. Но она не очень огорчена тем, что опаздывает. Она все равно опоздала – на несколько месяцев. Заявление о стипендии нужно было подавать еще весной. Впрочем, и это не так уж важно. Главное, что в свои семнадцать лет она твердо знает, чего хочет – стать актрисой.

– Послушай, будущая знаменитость, – говорю я, слегка смущенный тем, что с первого взгляда пронзаю покамест не каждого пассажира. – Ты хоть понимаешь, кто это был?

– А кто?

– Нехороший парень, опасный парень. И особенно – для тебя.

– Вы говорите это только потому, что он черный!

– Неправда. Ты видела, как он одет…

– Он не сделал мне ничего плохого!

– А может, просто не успел? Он позвал тебя в машину, и ты – села. Он только что курил, – привираю я, – гашиш…

– В самом деле? – откликается она с неподдельным интересом.

– Если бы он пригласил тебя в бар…

– Не надо, пожалуйста, – просит девчушка. Пересела на откидное сиденье, высунулась в кабину через окошко перегородки и показывает язык. Я, конечно, растаял.

– Ox, – говорю, – артистическая ты натура…

Заметила синюю карточку, поинтересовалась, из России ли я.

– Почему вы оттуда уехали? Ведь это страна, где все принадлежит всем.

– А кто рассказал тебе о России?

– Преподаватель истории.

Воображение, мое тотчас рисует: просветленное лицо, эрудит, марксист, кумир старшеклассников…

– А что ты будешь делать, если тебя не примут в университет?

– Не знаю. Поживу пока здесь, мне тут нравится…

– А где ты – «поживешь»?

– У подруги. У нее студия на Саттон-плэйс.[20]

– И мама разрешит тебе остаться в Нью-Йорке?

– Маме теперь не до меня: она ждет ребенка, выходит замуж…

Я заглянул в бездонную голубизну ее глаз, и мне стало не по себе. Если ее угостить выпивкой, она – выпьет, если кокаином – понюхает. Она пойдет с каждым, кто будет держаться с ней, как товарищ, на равных; и единственное, чего не позволяют ей сегодня ее убеждения – это мучить животных. Сквозь какие испытания предстоит пройти этой нежной доверчивой девочке?..

Но работа в такси не способствует углубленным размышлениям, это – калейдоскоп. Глянешь в него – открывается яркая, ни на что не похожая картина. Миг спустя видишь уже другой волшебный орнамент, повертите эту игрушку в руках и скажите, какое изображение оставило след в вашей памяти? Никакое. Запомнилась только феерия… Вот так и в такси. Смена впечатлений происходит при каждом включении счетчика. Не прошло и получаса, как я уже успел подружиться с дюжим альбиносом.

Сзади раздался какой-то звон, и новый пассажир, на которого я еще не успел взглянуть, вскрикнул:

– Сэр, у вас тут что-то забыли!..

Я просунул голову за перегородку и увидел промокший, расползающийся на глазах бумажный пакет, из которого сочилась – кровь!.. Выскакивая из кэба, я стукнулся головой о раму, ойкнул и, придерживая ушибленное место, открыл заднюю дверцу: мой пассажир вытирал окровавленные руки краем оберточной бумаги. На полу лежали бутылка виски и бутылка вина. Из разодранного пакета вываливались ломти мяса…

– Пакет оставила парочка гомосексуалистов: молодой и моложавый. По дороге в Колумбийский университет они целовались, – пожаловался я альбиносу.

– У нас в Оклахоме, – сказал альбинос, – они не посмели бы так себя вести!

– Придется возвращаться к университету, – с досадой сказал я.

– И думать не смейте! – прикрикнул на меня пассажир. – У нас в Оклахоме этих паршивцев вытащили бы из кэба посреди улицы и такого духу им дали бы!..