Да не опустится тьма - Лайон де Камп

Пэдуэя переполняло чувство гордости, когда он разворачивал шуршащие страницы пробного оттиска, и даже обилие опечаток не испортило ему настроения. В заметке о горожанине, смертельно раненном грабителями на Соляной дороге, заурядное наречие превратилось в непристойное слово. Но при тираже в двести пятьдесят экземпляров правку нетрудно внести пером и чернилами.

Мартин вдруг задумался о важности собственной роли в этом мире. Ведь это его могли зарезать на Соляной дороге!.. Тогда не было бы печатного станка, не было бы никаких изобретений, которые еще предстояло сделать, — жди, пока к ним приведет естественный ход неторопливого технического прогресса…

Пэдуэй назвал газету «Римское время» и пустил ее в продажу по десять сестерций. К его удивлению, тираж разошелся мгновенно, а потом еще долго Фритарик отгонял от дверей опоздавших.

Каждый день писцы приносили свежую информацию. Пухлый розовощекий молодой человек вручил Мартину заметку, начинающуюся с крупно выведенного заголовка:

«КРОВЬ НЕВИННОЙ ЖЕРТВЫ НА РУКАХ ЧУДОВИЩНОГО ЗЛОДЕЯ ГОНОРИЯ, НАШЕГО ГОРОДСКОГО ПРАВИТЕЛЯ.

Из достоверных источников стало известно, что Аврелий Гальба, на прошлой неделе распятый за убийство, был мужем женщины, которой давно и безуспешно домогался похотливый козел Гонорий. Во время суда над Гальбой многие отмечали шаткость улик…»

— Эй! — воскликнул Мартин. — Не ты ли автор другой заметки: о Гонории и деве?

— Я, — гордо сказал писец. — Почему ее не опубликовали?

— Интересно, вышел бы тогда следующий номер моей газеты?

— О, признаться, я не подумал…

— Что ж, учти на будущее. Эту историю тоже нельзя использовать. Но ты не огорчайся, она хорошо сделана: хлестко, завлекательно… Откуда у тебя информация?

Писец улыбнулся.

— Прислушиваюсь к тому, что люди говорят. А что не слышу я, слышит моя жена. Женщины обожают поболтать за игрой в триктрак.

— Чертовски жаль, что я не смею вести колонку городских слухов! — посетовал Пэдуэй. — У тебя задатки настоящего газетчика. Как твое имя?

— Георгий Менандрус.

— Грек?

— Мои родители греки; я — римлянин.

— Хорошо, Джордж, надолго не пропадай. Когда-нибудь мне понадобится толковый помощник.

Пэдуэй нанес конфиденциальный визит хозяину сыромятни.

— Когда нужна следующая партия? — спросил дубильщик.

— Через четыре дня.

— Невозможно. К этому времени у меня будет только пятьдесят листов, причем впятеро дороже.

— Почему?! — ахнул Мартин.

— Твой первый заказ практически исчерпал все городские запасы. Все, что было у меня и что я сумел купить. В Риме не осталось шкур и на сто листов. Да и готовить их долго…

— А если расширить твою мастерскую, можно выйти на две тысячи листов в неделю?

Дубильщик покачал головой.

— Перерезать всех коз в Центральной Италии?..

Пэдуэй был вынужден признать свое поражение. Восковку, по сути, делали из отходов сыромятного производства. Крупный заказ попросту взвинтит цены. Хотя в Древнем Риме наука «экономика» была неизвестна, закон спроса и предложения действовал там с такой же неумолимостью.

Значит без бумаги все-таки не обойтись. И, второй выпуск газеты сильно задержится.

Пэдуэй отправился к валяльщику: велел измельчить несколько фунтов белой материи и изготовить самое тонкое полотно, о котором когда-либо слышали. Валяльщик послушно изготовил нечто похожее на исключительно толстую и рыхлую промокашку. Пэдуэй терпеливо настоял на более тщательном измельчении, потребовал прокипятить массу перед валянием и прогладить после. Выходя из мастерской, он заметил, как валяльщик многозначительно постучал себя по лбу. Но в результате неоднократных проб и ошибок получилась бумага столь же годная для письма, как туалетная.

Настал кульминационный момент. Капля чернил разбежалась по бумаге с резвостью туристов, обнаруживших у костра гадюку. Пэдуэй тяжело вздохнул и попросил валяльщика изготовить еще десять полотен, добавляя в варево разные широкораспространенные вещества: мыло, оливковое масло… Тут валяльщик пригрозил бросить дело. Мартину с трудом удалось его уломать — пообещав существенно повысить расценки. Наконец, к огромному облегчению заказчика и мастера, добавки клея решили проблему.

К выходу второго номера газеты Пэдуэй уже не волновался из-за нехватки бумаги. Иная мысль заняла освободившийся было участок мозга, ответственный за беспокойство: что делать, когда разразится Готская война? В его истории она двадцать лет терзала Италию. Каждый мало-мальски значительный город был по крайней мере единожды осажден или захвачен; Рим потерял до половины своих жителей в битвах и эпидемиях. Если повезет выжить, можно стать свидетелем завоевания Италии лангобардами и полного уничтожения римской цивилизации… Все это чудовищно препятствовало его планам.

Несмотря на попытки встряхнуться, Пэдуэем овладела тоска. Возможно, в мрачном настроении виновна была и погода: два дня подряд лил дождь, и все в доме пропиталось влагой. От сырости помог бы огонь — но на улице было слишком жарко. Мартин предался хандре и уныло смотрел в окно на печальный пейзаж.

Из такого состояния его вывел Фритарик, приведший в комнату коллегу Томасуса, Эбенезера-еврея — благодушного, хрупкого на вид старца с длинной белой бородой.

Эбенезер отжал бороду, стянул через голову плащ и спросил:

— Куда его, чтобы не накапать, драгоценный Мартинус? Ах, благодарю! Шел по делу и решил заглянуть, если не возражаешь. Томасус говорил, что у тебя очень интересно.

Пэдуэй был рад возможности отвлечься от мрачных мыслей и с удовольствием показал старику свое хозяйство.

Эбенезер задумчиво посмотрел на Мартина из-под густых бровей.

— Теперь я верю, что ты из чужого края. Из чужого мира даже! Взять хотя бы твою арифметику — она изменила всю систему банковского учета…

— Что?! — воскликнул Пэдуэй. — Откуда тебе известно?..

— Как! — удивился Эбенезер. — Томасус продал секрет мне и Вардану. Разве ты не знаешь?

— Продал?

— За сто пятьдесят солидов с каждого. Разве…

Пэдуэй прорычал страшное латинское ругательство, схватил плащ и шляпу и направился к двери.

— Куда же ты, Мартинус? — встревоженно спросил Эбенезер.

— Сперва я скажу этому бандиту все, что я о нем думаю! — рявкнул Пэдуэй. — А потом…

— Томасус обещал тебе не раскрывать секрет? Не могу поверить, что он нарушил…

Пэдуэй замер на полушаге. Сириец действительно не давал слова молчать. Просто Мартину казалось, что не в его интересах делиться новыми знаниями. Но если Томасусу потребовались наличные, ничто не запрещало ему продать секрет арифметики кому вздумается.

Взяв себя в руки, Пэдуэй признал, что ничего страшного не случилось — ведь он сам хотел как можно шире распространить арабскую систему счета. В сущности, его задело то, что, урвав солидный куш, банкир и не думал с ним делиться. Как и предупреждал Невитта, Томасус — честный человек, но зевать с ним нельзя. Вечером того же дня Пэдуэй отправился к сирийцу. Фритарик нес наполненную золотом коробку.

— Мартинус! — вскричал банкир. — Неужели ты хочешь погасить долг? Откуда у тебя столько денег?

— Возвращаю все целиком, — ухмыльнулся Пэдуэй. — Надоело платить десять процентов, когда можно обойтись семью с половиной.

— Что? Где это ты найдешь такой смехотворно малый интерес?

— У твоего уважаемого коллеги Эбенезера. Он сам мне предложил.

— Ну, не ожидал я от Эбенезера… Если это правда, то и я могу согласиться на такой процент.

— Придется тебе сделать предложение получше — заработав столько на продаже моей арифметики!

— Послушай, Мартинус, я поступил вполне законно…

— Не спорю.

— Ну, хорошо. Должно быть, такова воля Господа нашего. Я предлагаю семь и четыре десятых.

Пэдуэй презрительно рассмеялся.

— Тогда семь. Но это мое последнее слово!

Снова зашел в гости Невитта.

— Поправился, Мартинус? Отлично, я знал, что ты парень крепкий. Не хочешь сходить со мной на бега, поставить солид-другой? А потом ко мне в поместье на денек?

— Я бы с удовольствием, да надо верстать «Время».

— Верстать?.. — переспросил Невитта. Пэдуэй объяснил.

— Ха-ха-ха! А я подумал, что ты забавляешься с подружкой по имени Темпора… Давай тогда завтра к ужину.

— Как мне добраться?

— У тебя есть верховая лошадь? Ладно, пришлю за тобой Германна. Но учти — я не желаю, чтобы он вернулся ко мне на крыльях!

— Это привлекло бы слишком много внимания, — серьезно сказал Пэдуэй.

На следующий день Пэдуэй, в новеньких византийских башмаках из невыделанной кожи, восседал на кобыле, которую вел Германн. Любуясь заботливо ухоженными землями вдоль Фламиниевой дороги, Мартин невольно думал: скоро грядут Темные века, и вся эта красота превратится в бесплодную пустыню…