Клуб интеллигентов - Антанас Пакальнис

со своей совестью и наконец договорился, что для кооператива он подходит. Не лез никуда, ни во что не вмешивался — вот и остался здоровехонек и чистенький.

Вступил он в кооператив. Приняли. И как не принять! На новом месте никто его не знает, а он торговлю до винтиков изучил. Только вот когда он заполнял листок по учету кадров, подумать можно было, что он малограмотный: почти на все вопросы о своей деятельности ответил одним словом «нет».

Итак, теперь он в магазине, товары ласкает и жизни радуется. Только очень уж осторожен и внимателен — оберегает свою особу от внешнего воздействия. Чаще всего молчит, говорит только о погоде, дровах, курах, питании и других аполитичных делах. А вообще только слушает. Ну, а если человек только слушает, то все равно что-нибудь услышать должен. Вот он и слышит.

— Слыхал? — любезно трется около уха раскулаченный гражданин Шешялаукис. — Говорят, громыхало этой ночью. Пятнадцатого, говорят, увидишь.

— Бога ради, потише ты, — вздрагивает Тарпушакис. — Пожалуйста, не касайся только политики. Ничего я не знаю, не слышал, — выставив руки, защищается он и тут же почему-то спрашивает: — Так, говоришь, пятнадцатого?

— Как топором отрублено. Своими ушами слышал.

— Не может быть! Что ты говоришь? — удивляется Тарпушакис. — Ну, ну, валяй дальше.

А тот Шешялаукис по сторонам отирается, слушки пускает и отчасти спекуляцией занимается. Раньше, говорят, в Америке был, потом воротился, поместьице приобрел, а теперь происхождение свое сменил, добрым и нежненьким стал. Даже в колхоз вступить хотел. Порядок или что другое надумал оберегать, но порешил, что все равно выгонят, и воздержался. Словом, очень приятный человек, только к политике слабость питает. Влечет его, паразита, политика, и баста. И не одна, а две политики. Вторая состоит из сахара, цемента, железа и других съедобных и несъедобных предметов. Как только прибывает в магазин транспорт с товарами для колхозников, глянь, Шешялаукис тут как тут и вынюхивает вокруг.

— Оставь цемента мешочек, оставь сахара мешочек, — частенько напоминает он Тарпушакису, чтобы тот случайно не забыл.

— А что мне колхозники скажут? — сомневается Тарпушакис.

— А кому я продаю? Не колхозникам разве? Что, их деньги лучше моих?.. Ну, без разговоров. Взвешивай. Ведь один черт.

— Может, и один... Как знать, — соглашается Тарпушакис.

Но с этим никак не мирятся колхозники. Требуют своего, и кончено. Тарпушакис весьма уважает их за упорство. Пришедшего уже издали встречает, улыбается во весь рот и спрашивает:

— Чего, господин, желаете?

— К чему это меня господином обзываешь? Батраком у меня не служил, — отвечает колхозник. — Взвесь-ка сахару килограмм.

— С удовольствием. Для вас — я завсегда. Я человеку никогда не отказываю. Только вот нету, раскупили.

— Как это раскупили? Ведь вчера только привезли, — не сдается колхозник.

— Многое что привезли. Привезти все можно. Да и распродать недолго.

— Ну, оптом, понятно. Спекулянта накормишь, а человеку и нет, — скрипнув зубами, уходит покупатель.

Тарпушакис выпроваживает его как милейшего гостя, приговаривая: «Что ты... я всем поровну». И пойми ты теперь этих покупателей, если можешь. Если бы он товары Шешялаукису не сбыл, разве пожалел бы их другому? Но ведь сбыл. А что он может поделать? Ведь он — заведующий. С другой стороны глядя, ведь со спекулянтом и возни меньше, и угостит, и о политике можно пошептаться. Изредка не стерпит Тарпушакис и сам, найдя повод, кое-кому раскрывается:

— Я политики не касаюсь, но... но вы увидите... — сияет он.

— А что же еще мы увидим? — спрашивает собеседник.

— Нет, нет, у меня с политикой ничего общего.ГПоговорить можно всяко. Язык без костей, — Тарпушакис языком гасит огонь.

Попробует на зуб одного, другого, затем утихнет Тарпушакис, но ненадолго. Бездельничать станет и снова замечтается. Невзначай перебирает в голове свою торговлишку, то акции, всунутые в заводишко старшины, вспомнит, то буржуазная жизнь как-то идиллически предстанет, и другие кулацкие мечты услаждают.

— Слыхал? — снова бормочет на ухо Шешялаукис. — Говорят, двадцать пятого...

Тарпушакис слушает, но разве обязательно ему слышать? На всякий случай, конечно, в газету тоже можно заглянуть. Читать не будешь, так еще знакомые обидятся, упрекнут в отсталости. А Тарпушакис, раз он человек далекий от политики, больше всего к четвертой полосе привык. Ищет там известия на свой вкус, но, как нарочно, все факты бьют прямо в лоб. Оказывается, все, даже самые круглые, военные даты силы не имеют. Нужно жить в мире. Стало быть, и дальше зарплату получать, есть-пить, два раза в неделю бороду брить, соблюдать правила уличного движения, стоять на страже своего здоровья. В свете таких перспектив будущего Тарпушакис иногда даже пугался своих военных мыслей. А что, если правление кооператива подслушает, о чем он с кулаком толкует? Порой такой образ мышления может и не понравиться. Был бы помоложе, то для укрепления духа хотя бы значок ГТО нацепил. Все внешность была бы более советская.

Позвали однажды Тарпушакиса в комитет профсоюза и чуть ли не в отчаяние привели.

— Нет ли у тебя, Тарпушакис, — говорят, — настроения в наш подшефный колхоз отправиться? Лекцию не прочитал бы?..

«Вот как просто конец приходит», — еще не осознавая величины несчастья, только оглушенный, сказал себе Тарпушакис и схватился за пульс. Но тут вспомнил, сколь много усилий вложил он, оберегая свою личность, и решил не сдаваться.

— Я ничего против не имею, — ответил он. — Против начальства я не... Начальство всегда остается начальством. Без начальства не проживешь. Должно быть начальство...

— Но как на самом деле? Поедешь?

— Против поездки я ничего против не имею. Поехать всегда можно. Сел и поехал. И приехал. А потом назад вернулся...

— Значит, согласен?

— Раз надо, то и соглашаешься. Согласиться нетрудно. Взял и согласился.

— Так как же все-таки?

— Способностей у меня нет, — наконец нашел подходящую отговорку Тарпушакис. — Только дело испорчу. Чувствую, что запутаюсь. Потом скажут, видишь... Нет, способностей нет, хоть... в общем я не против.

Видит профкомитет, что Тарпушакис выкручивается, и предлагает ему все же ехать. Видит опасность и заведующий — уже не выкрутиться. Ввяжется в политику и пропадет, и независимость будет нарушена.

Когда вопрос стал таким образом, Тарпушакис взял да слег. Здоровехонек был, а вот внезапно какие-то боли сдавили, температура поднялась. Говорят, что знакомый врач приписал ему эти симптомы, но это — врачебная