Снег в августе - Пит Хэмилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он остановился и глазами, выдававшими возбуждение, принялся обшаривать помещение конфетной лавки: никто посторонний не должен был этого слышать.
– Ну и?.. – спросил Майкл.
– Так что, Майкл, ты уже просунул ногу в дверь. Войди в нее. Найди долбаные сокровища.
Сердце Майкла подпрыгнуло.
– Ты хочешь сказать, чтобы мы их украли? – прошептал он.
Сонни повернул голову в его сторону, косясь на стенд с комиксами и дешевыми журналами.
– Не-а. Не украли. Вернули – вот как я думаю. Все эти деньги они получают за аренду и за то, что у них так все дорого в магазинах, ну и всякое такое.
– Да ладно, Сонни, – сказал Майкл. – Это обычное воровство.
– Ну, даже если и так, то в чем проблема? Ты же хочешь купить своей маме дом? Во Флэтбуше или еще где-нибудь. Такой, чтобы и дворик, и дерево росло, и гараж с машиной там же. Что – слабо ей заявить: все, матушка, я сорвал куш, и теперь тебе не надо работать в этой долбаной больнице!
– Она меня засмеет. Или вызовет чертовых копов.
– Фигня. И ты это знаешь, Майкл, – сказал Сонни. – Деньги не пахнут. Ты придумаешь, что соврать, и она поверит. Никто не будет вызывать полицию, чтобы сдать собственного ребенка.
– Не хочешь брать свою долю, – сказал Джимми Кабински, – так отдай ее мне. Мой дядя не станет вызывать копов.
– Я видел рабби, раввина, – сказал Майкл. – Он бедный. У него одежда вся обтрепанная. Верх ботинок похож на жареный чертов бекон. Если у него там сокровища, почему он не может купить себе пальто?
– Он может и не знать о сокровищах, – сказал Сонни. – Он ведь там недавно, да? Ты же в первый раз видел? Может быть, прежний помер и не успел сказать этому парню о сокровищах.
– А может, сокровищ там нет.
– Ну так проверь.
Вошел толстяк-полицейский Костелло и, покряхтывая, приобрел у миссис Словацки пачку сигарет «Пэлл-Мэлл». Мальчики примолкли. Сыщик взглянул на них и вышел, сдирая целлофановую обертку с пачки. Эбботт сидел в машине, накренившейся на куче слежалого снега. Он кивнул толстяку, когда тот садился за руль.
– Бочка с дерьмом, – сказал Сонни.
– Большой суровый мужик, – сказал Джимми.
– Ну так как, Майкл? – спросил Сонни.
– Я не верю в эту историю, – сказал Майкл, уже жалея, что рассказал о своем визите в синагогу.
– Ты веришь в Капитана Марвела, а в это не веришь? – возмутился Сонни.
– А кто тебе сказал, что я верю в Капитана Марвела?
– Ты мне говорил в том году, что он, возможно, жил на самом деле.
– Это было в том году.
– Ну, так в этом году изволь пробраться в долбаную синагогу и посмотреть, что у них там есть.
Майкл допил какао.
– Надо подумать, – сказал он.
7
В новогоднюю ночь точно так же, как и в прошлом году, гудели сирены, звонили церковные колокола и люди стучали по кастрюлям, выбравшись на пожарные лестницы, но все это было не так, как в первый послевоенный год. Звуки смягчал обильно выпавший снег, плюс к этому многие уже успели лишиться своих рабочих мест на закрывающихся военных заводах. С наступлением 1947 года Майкл остался дома. Его мать отправилась на вечеринку в квартире миссис Гриффин на втором этаже, и он в одиночку слушал радио; после полуночного сигнала Гай Ломбардо запел песню «Старое доброе время». Майкл пытался понять, о каком времени идет речь и о каких друзьях, и думал о том, что хорошо бы не забыть с утра задать эти вопросы маме. В постели он читал «Три мушкетера» и думал, что он, Сонни и Джимми Кабински совсем как Атос, Портос и Арамис и что им нужен еще один парень на роль д’Артаньяна. Название книги было не совсем правильным, ведь она была на самом деле о четырех мушкетерах, но по большому счету это не важно. Важен их девиз: все за одного, один за всех. Именно так они с Сонни и Джимми всегда поступали. Даже если насчет чего-то не соглашались, они оставались вместе. Друзьями. Мушкетерами. Навсегда. Вот о чем он думал, погружаясь в сон.
В следующую субботу, последнюю за время каникул, Майкла назначили на семичасовую утреннюю мессу в соборе Святого Сердца. Снег уже не падал. Но автомобили еще стояли вмороженными в глыбы черного льда, а сосульки на Келли-стрит выглядели еще более угрожающими, целясь в него своими мерзлыми носами из разрушенных водостоков арсенала. Гигантский вяз оттащил в сторону снегоуборщик, но помятый забор и побитое авто остались как были, лишь подернулись льдом. Майкл все это увидел, свернув за «Венерой»; его подталкивал в спину напористый ветер из гавани.
Дверь в синагогу оказалась закрытой. Из ее темных глубин не доносилось «пожалуйста», и он почувствовал облегчение. Всю неделю Сонни напирал на него, чтобы Майкл проник в синагогу как шпион. Чтобы подружиться с рабби. Чтобы понять, есть ли там тайные сокровища. Короче говоря, чтобы он предал человека с печальным голосом и мятыми обшлагами, а также историю, которая его так интересовала. На мгновение Майкл засомневался, подумав о том, что он мог бы постучать в дверь и спросить рабби, не нужно ли ему включить свет. Он не постучал. Прошел дальше не останавливаясь до самой церкви на холме.
Однако в течение всей мессы, пока отец Хини пробегал литургию, Майкл думал о рабби. Он понимал, что должен сосредоточиться на Страстях Господних, придавая смысл заученным латинским фразам, но рабби никак не выходил из головы. Не только из-за сокровищ. Есть они там или нет, но Майкл никак не мог представить себе, как он ночью входит в синагогу, чтобы их присвоить. И, кстати, если евреи плохи тем, что они подлые и коварные, то чем он будет лучше их, если тоже проявит подлость и коварство? В какой-то момент, перед сбором пожертвований, он услышал свой собственный голос, спорящий с Сонни, – голос объяснял, почему он не будет делать того, что Сонни предлагает. Сонни, это неправильно. Сонни, мы не можем даже и думать об этом, потому что это неправильно. Он услышал смех Сонни. Увидел, как тот пожимает плечами. Услышал, как Сонни напоминает ему их девиз: все за одного, один за всех.
Когда пришло время сбора пожертвований и старухи встали со своих скамей, а с ними несколько женщин помоложе и пара стариков, он держал патену и представлял себе лицо рабби. Возможно, он все еще спит. В конце концов, на той неделе я служил восьми-, а не семичасовую мессу – и он может ожидать меня в десять минут восьмого. Но он мог и заболеть. Или, узнав о том, что Фрэнки Маккарти сделал с мистером Джи, боится открывать дверь. Майкл размышлял об этом, а отец Хини тем временем раскладывал хлебцы по высунутым языкам. На мгновение Майкл подумал о том, что включить свет вполне мог бы и кто-то другой, но тут же почувствовал приступ ревности. Никто другой не должен этого делать. Неделю назад свет включил я – значит, и сегодня должен сделать это я.
Приобщение святых тайн закончилось. Отец Хини ворвался в финальную часть мессы, бормоча невнятно свою латынь, и Майкл отвечал ему на автомате. Мальчику было не до мессы: его переполняли его собственные вопросы, и нелегкие. Почему я продолжил свой путь? Потому что я боялся опоздать на мессу? Или потому, что замерз? Конечно же нет. Я боялся идти туда на разведку. Или поддаться искушению найти сокровища, а после – не устоять перед соблазном. Стоп, а что потом с ними делать-то, с сокровищами этими? Скажи-ка мне, Сонни. Пойдем в ломбард Ставенхагена и продадим? Понесем все к какому-нибудь забору на Гарфилд-плейс? Если трое пацанов появятся где-нибудь с алмазами и рубинами, через пару часов это станет известно копам. Это чертова шутка. И еще
