На всех фронтах - Борис Яроцкий

Западней Волоколамска семнадцатая танковая бригада, в которой воевал теперь уже старший лейтенант Гудзь, вышла к горе Лудино и здесь была остановлена противником.

Командование дало танкистам короткую передышку. Ужинали в уцелевшей избе. Хозяев не было. Командир батальона Хорин, произведенный в майоры за бои под Москвой, неожиданно вспомнил, как еще в начале войны лейтенант Гудзь получил увольнительную.

— Представляю, как бегал ты, Паша, с кавалерийской шашкой по огородам.

— Было такое, — неохотно отозвался Павел.

— Неосторожный ты, — продолжал Хорин, — того гада следовало сдать в СМЕРШ — и дело с концом… Впрочем, времени у тебя не было. С матерью небось и наговориться не успел.

— Я больше спал.

— А мать возле тебя сидела?

— Сидела.

— И на прощанье просила возвращаться скорей?

— Просила.

— Вот видишь. Все матери такие. Моя мама пишет, чтоб я берег себя. Я у нее тоже, как и ты, один.

В печи с треском горели сосновые поленья. В избе еще царил запах эрзац-кожи. Несколько часов назад здесь немцы сушили сапоги, спали, ели. На затоптанных половицах валялись обрывки пакетов, газеты с готическими буквами. Сержант, сидевший у печки, при свете пламени вертел в руках пропитанную парафином обертку.

— Один кг. Тысяча девятьсот тридцать семь, — вслух произнес он и тут же спросил: — Товарищ майор, а при чем тут тридцать седьмой год?

— Считать умеешь? — отозвался Хорин. — Вот и соображай.

— Выходит, эти буханки они заготовляли за четыре года до войны?

Старший лейтенант Гудзь понимал, что Хорин завел разговор о матерях не случайно. Восемь месяцев они с Хориным воюют вместе. В батальоне уже никого не осталось, с кем они начали войну. Павел чувствовал, что комбат все еще его опекает, там, где можно не рисковать, держит в резерве.

— Мне на душе легче, когда я в бою, под огнем, — напомнил он комбату.

А тот за привычное:

— Ты считай.

— Что считать? Люди смотрят.

— Правильно. Если я держу в резерве Гудзя, значит, самое трудное впереди. Ты же помнишь, пятого декабря в решающий момент кого я послал?

— Завтра тоже меня посылай. Предвидится прорыв.

— Не испытывай судьбу дважды, так говорили древние, — с невеселой улыбкой напомнил Хорин. — Тебе сегодня ночью приказано убыть в штаб бригады. Ждет тебя новая должность.

— Разумеется, по твоей инициативе?

От прямого ответа Хорин уклонился. Но Гудзь допытывался:

— Признайся, по твоей же?

— Не совсем так… Приказ комбрига.

Покидая теплую избу и прощаясь с другом, Павел высказал сомнение в целесообразности прорыва. Было известно: артиллерия не подтянута. Авиации нет. Пехота надеялась на танковый батальон. А в батальоне оставалось три танка.

— Сможете ли?

Хорин усмехнулся:

— Танковый батальон даже без танков остается танковым.

— Известно…

— Ну вот, а мне известно, что оттуда мы не выйдем. Поэтому… давай попрощаемся. — Хорин крепко обнял друга, сказав: — Будешь жить — считай. На войне без математики — напрасная кровь.

И по дороге в штаб, и в штабе Павел жил надеждой, что прорыв (предстояло захватить гору Лудино) в ближайшие два-три дня не состоится. Не имея превосходства в людях и в боевой технике, не было смысла наступать. При таком соотношении обороняться еще куда ни шло — нужда заставляла. Но наступать?.. По всему было видно, наше зимнее наступление выдохлось. Давил февральский мороз, и все чаще над полями и лесами черного от копоти Подмосковья мели метели. Сугробы, как запруды, опоясывали дорогу. Из сугробов острыми углами торчала мертвая немецкая техника. Глядя на нее, Павел с гордостью думал: да, мы воевать научились.

Не бездарными школьниками оказались и немцы. На каждом рубеже огрызались огнем из глубоких окопов. Все чаще КВ подрывались на минах. Все чаще их броню кромсали противотанковые снаряды.

Далеко в тылу застряли «катюши» и гаубицы. В стрелковых батальонах людей было до роты. В танковом батальоне Хорина осталось три танка. Но приказ на то и отдается, чтобы его выполнить. Бригада вошла в прорыв. Два дня прогрызала вражескую оборону. На третий батальон Хорина — одним танком — пробился к горе Лудино.

Штурмовали гору ночной атакой. Связь с атакующими батальонами прервалась. Немцы ликвидировали прорыв, восстановили оборону. Еще несколько часов шел ожесточенный бой в окружении. Разрывы снарядов глухо докатывались до переднего края.

В штабе говорили разное: гору взяли, с горы отошли, остатки батальонов пробиваются на восток… Многое прояснилось потом, когда свежие войска двадцатой армии, повторив прорыв, достигли горы Лудино и там прочно закрепились. Слухи оказались верными в главном: при первом прорыве горой Лудино наши овладели, но удерживать ее уже было некому.

Целую неделю из-под снега извлекали тела убитых пехотинцев и танкистов. Нашли тело майора Хорина. Невдалеке застыл его сгоревший танк. Командир, видать, был ранен. Его тащили по снегу в овраг. Здесь танкисты приняли неравный бой и все погибли. Немцы поснимали с них одежду. Тела искололи штыками. Майору отрубили голову. Опознали его по татуировке на правой руке.

К месту неравного боя подогнали танк, погрузили на него павших, похоронили их в ближайшей деревне в братской могиле.

В морозной дымке заходило солнце. Снег казался красным даже там, где чернели пепелища. Кто-то проронил:

— …И от деревни осталось одно название — Снегири.

Горькое письмо предстояло писать матери друга. Ее единственный сын навсегда остался лежать в земле Подмосковья.

Тяжело терять друга, вдвойне тяжелее терять друга фронтового. Майор Хорин был для Павла не просто другом — он учил воевать. «Считай, Паша, — повторял он, — на войне без математики как без боеприпасов…»

Много лет спустя, занимаясь военной наукой, генерал Гудзь понял эти слова как завещание: за каждый просчет командира страна расплачивалась кровью своих солдат.

ПЕРВОЕ РАНЕНИЕ

Уже две недели как Донской и Сталинградский фронты замкнули кольцо окружения, а напряжение битвы не ослабевало.

Мало оказалось окружить. Нужно было раздавить группировку Паулюса. На лезвие немецких танковых клиньев наше командование бросало танковые полки и бригады.

Командующий двадцать четвертой армией собрал командиров танковых полков и их заместителей (к этому времени Павел Гудзь был уже майором, заместителем командира восьмого отдельного гвардейского танкового полка прорыва). Командарм сказал:

— Скоро мы вас введем в бой. Вы знаете: немец силен танками. Прошу, выбивайте их. Чем больше, тем лучше для Сталинграда.

Разъезжались по частям командиры с надеждой, что пришел конец ожиданию боя. Ожидание было тягостным, с каждым днем невыносимей. По этому поводу командир полка майор Разрядов горестно шутил:

— Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. И все это худшее, оказывается, приготовлено для нас.

— Ожидание кончилось, — ответил Гудзь, — догонять не придется. Немец пошел остервенелый.

— Да, не из трусливых, — согласился командир полка. — И все же догонять будем. К тому идет. Упустим такую победу — нас не простят не только Верховный, но и потомки.

Разрядов был прав. Еще не так давно, когда майор Гудзь формировал полк, танкисты укреплялись в мысли, что там, под Сталинградом, они сделают больше, чем под Москвой.

Вернувшись в полк, они узнали горькую весть: накануне на танковый клин, нацеленный на Сталинград, был брошен шестнадцатый танковый корпус. За сутки встречного боя от корпуса практически ничего не осталось. Майор Разрядов — высохший от холода и забот, думая о скором предстоящем бое, выронил:

— Сгорел корпус.

Это не полк, не одна сотня танков. Над необъятной сталинградской степью всю ночь полыхало зарево пожаров. В двадцати-тридцати километрах от дислокации восьмого отдельного гвардейского танкового полка прорыва полыхали танки, наши и немецкие.

На далекое зарево сурово смотрели танкисты. Друг с другом говорили мало. Все жили близким боем. Никто не спал. В том нервном возбуждении было не до сна.

Перед рассветом в полк приехал командующий бронетанковыми войсками армии полковник Чернобай. Он взял с собой на рекогносцировку майора Разрядова.

— А вы, товарищ Гудзь, ведите полк следом, — сказал заместителю командира полка и добавил: — Будьте в готовности к атаке.

На рассвете полк проходил по вчерашнему полю боя. Как древние языческие памятники, пестрели закопченные остовы танков. Их было так много, что невольно закрадывалась мысль: какими же надо быть людьми, чтобы устоять перед океаном огня, устоять и не дрогнуть, сгореть, но не отступить!

На коротком привале майор Гудзь с группой офицеров штаба подошел к тридцатьчетверке, вчера принявшей на себя удар. Пламя на броне съело всю краску,, жалюзи оплавились. Огонь, конечно, проник и внутрь танка. Но почему же тогда танк не взорвался? Достаточно детонировать одному снаряду, пусть даже бронебойному. Гудзь поднялся на танк, заглянул в темный овал верхнего люка, посветил фонариком. Да, огонь никого и ничего не пощадил. Экипаж не покинул танк, от всех четверых остался только пепел.