Одинокий прохожий - Георгий Раевский

«Безлюдный сад за невысоким домом…»

Безлюдный сад за невысоким домом.На крыше, на деревьях, на дорожке,Далёко виден след крестообразныйОт птичьих ножек. Тишина и солнце.Вот что-то там, в кустах захлопотало, —И с ветки снег обрушился пушисто.И снова тишина. Там, на скамейке,Задумавшийся юноша кудрявыйВ расстегнутом лицейском сюртукеСидит и смотрит. Крепкого морозаНе замечает он, — как будто в этойХолодной бронзе медленно, упорноТакое сердце продолжает биться,Которого остановить не в силахСтремительного времени полет.О чем он так задумался глубоко?Вокруг него большая тишина.Холодный, чистый воздух. На гранитеНестертые видны слова и строки:«Друзья мои, прекрасен наш союз,Он, как душа, неразделим и вечен».

«Сизифов труд: тяжелые каменья…»

Сизифов труд: тяжелые каменья…Когда б он знал, со лба стирая пот,Какую тяжесть в страшном напряженьеЕго потомок поздний понесет.

Развалины, и дым, и прах, и щебень,Вражды и зла тысячелетний груз…С какими силами, забыв о небе,Мы заключили сумрачный союз?

Так вот откуда этот холод дикийИ эта мгла, грозящая стократ!Нет, не помогут жалобы и крики…Дома горят, отечества горят,

Колеблются и рушатся устоиОгромных царств, империй и миров:Всё мнимо-величавое земное —И день встает, печален и суров.

И видим мы — уже без обольщенья —Куда мы шли во мраке без дорог, —И вот теперь стоим в изнеможеньеНад самой бездной… Да спасет нас Бог!

Иов

Тот, у кого не отняты стада,Ни пажити, ни дом, ни сад плодовый,Ни ближние его, кто никогдаНе испытал всей тяжести суровой

Господней длани на плече своем,Тот разве знает, что такое силаЛюбви и гнева, пламенным огнемЗемные наполняющая жилы?

Тот разве может говорить: «Отдай»?Кричать, и звать, и требовать ответа, —И выдержать, когда потоком светаЕго зальет внезапно через край?

О, праотец всех страждущих, прости,Что нас страшат и горе, и невзгоды,Себе пристанища средь непогодыВ испуге ищущих — не осуди.

«Ты отвечай, — я буду вопрошать…»

Ты отвечай, — я буду вопрошать:Кто наливает соком колос полный?Кто научает ястреба летать?Кто гонит к берегам морские волны?

Ты ли вознес высокую соснуНа самый край огромного обрыва?Ты ли хранишь большую тишину,В глуши лесной, и света переливы?

Не ты ли обновляешь лик землиИ назначаешь времена и сроки?Не ты? — Тогда безмолвствуй и внемли:Я царственные дам тебе уроки.

И сердцем ты научишься тогдаЛюбить всё сотворенное от века:И дальний звездный свет, и тень листа,И беззащитный облик человека.

«Везут равнодушные клячи…»

Везут равнодушные клячиУнылой походкой своей —Удачи твои, неудачи,И дел твоих ворох и дней.

И вот уже крест деревянный,Меж тесных соседей своих,Над прахом твоим безымяннымПод небом спокойным затих.

И только дешевый веночек,Положенный нежной рукой,И только лиловый цветочек,Посаженный верной рукой,

Остались одни на могилеСвидетельством тихим о том,Что где-то тебя не забыли,Что в мире большом и чужом,

В поспешном и грубом мельканье,В потоке сменявшихся дней,И дорог ты был и желаненСмиренной подруге твоей.

«Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь…»

Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь,Но стакан и простое вино;Не в пурпурной одежде торжественный гость —В тесной комнате полутемно,

И усталый напротив тебя человекМолчаливо сидит, свой же брат,И глаза из-под полуопущенных векОдиноко и грустно глядят.

Ты наверное знаешь, зачем он пришел:Не для выспренних слов и речей.Так поставь же ему угощенье на столИ вина неприметно подлей.

Может быть, от беседы, вина и теплаОтойдет, улыбнется он вдруг, —И увидишь: вся комната стала светлаИ сияние льется вокруг.

«Пока мы не погибли от чумы…»

Пока мы не погибли от чумы,От наводненья, от огня и серы —Великой милостью не видим мыГрядущих бедствий грозные размеры.

Как знать? Еще не завтра, может быть,Не грянет гром, гроза не разразится.Гнездо свое доверчивое вить,Летать и петь не перестанет птица,

Пока убогим не замрет комкомНа полусгнивших листьев черной груде.Вот так и мы — пока еще живемИ дышим… — может быть, войны не будет.

А если будет? Если на корняхСекира? Если покачнулись своды?..— Да не отравит нас гнетущий страх,Да не нарушит внутренней свободы.

«Как мало, как горестно мало…»

Как мало, как горестно малоОсталось, о чем еще петь!Прошедшее в омут упало,Грядущего не разглядеть,

А то, что кругом происходит,Такою тревогой томит,Что сердце, сжимаясь, уходитВ свою глубину и молчит.

Вот так и живем одиноко,Нерадостно и тяжело,Средь чуждых людей, без намекаНа дружбу, и свет, и тепло.

О, если б мы вспомнили сами,Средь холода, ветра и тьмы,Какими простыми словамиМогли бы утешиться мы.

«Ты говоришь: весь мир во мраке…»

Ты говоришь: весь мир во мраке,И в преступленьях, и во зле,Ты гибели читаешь знакиУ бедных смертных на челе;

Над чистою склоняясь розой,Уже ты ищешь в ней червя,Болезнь, и тленье, и угрозуУгрюмого небытия.

Мой бедный друг, когда б ты видел,Как царственно и просто как,Наперекор твоей обиде,Сквозь холод слов твоих и мрак,

Тебе на руки и на платьеЛожится предвечерний свет,Как тихий отблеск благодати,Как окончательный ответ.

Ребенку

Человечек ты мой, человечек,Твой открытый доверчивый взгляд,Чистый смех и наивные речиСердце греют мне и веселят.

Никакая печальная думаНа открытый твой лоб не легла,Ты не знаешь еще, как угрюмоВ нашем мире, как мало тепла;

Как холодное взрослое знаньеНадмевает людские умы,Как убоги все наши желанья,Как мрачны и нерадостны мы.

Ты глядишь с безотчетной улыбкой, —И в твои голубые глазаМир сияющий, легкий и зыбкий,Ветер, солнце, цветы, небеса —

С благодатной вливается силой:Цельных, подлинных образов строй,Тех, которых еще не разбилаЖизнь поспешной и мутной волной.

«Как в этой жизни бедственной и нищей…»

Как в этой жизни бедственной и нищейМы все живем угрюмо, не любя.О, если б знали мы, насколько чище,Насколько лучше мы самих себя!

Дитя смеется, и его веселыйИ чистый голос обличает нас:За косный дух, упрямый и тяжелый,За жесткие морщины возле глаз,

За жалкое, безрадостное знаньеО том, что веб проходит, как трава…Нам всем даны прямым обетованьемПростые и великие слова

О чистых сердцем, милостивых, кротких, —Нам, никому другому: мне, тебе…Зачем же эти несколько коротких,Поспешных лет проводим мы в борьбе,

В недоброй суете, в ожесточенье,Мы, земнородные, чьи голосаМогли б вмешаться в ангельское пенье, —И только оскорбляют небеса?

«“Беатриче, Лаура, Изольда, — плеяда…»