Человек-огонь - Павел Кочегин

В казачьей форме, туго подтянутый ремнем медленно идет Николай Томин.

Левой рукой держит под уздцы коня Ваську, правой сжимает руку подруги. Аня в темном платье, легкая косынка опущена на плечи, толстые косы туго скручены на затылке.

Идут молча, только все крепче и крепче сжимают друг другу руки.

За рекой поднялись на увал, остановились. В большой чаше, как на ладони, раскинулось огромное село. К западной окраине его темной стеной подступил сосновый бор. Из леса вырвалась река и, пропетляв около огородов, ивовых и тополевых рощ, вбуравилась в частокол могучих сосен. И вспомнились в минуту разлуки первые встречи, тихие лунные ночи, дорогие сердцу места.

День жаркий и тихий. Только редкие дуновения ветерка слабо колышут косынку, яркие блики срываются с кокарды и пуговиц Николая.

По пыльной дороге непрерывно движутся подводы. Взревела однорядка, и пьяные голоса затянули прощальную:

Последний нонешный денечекГуляю с вами я друз-зья-я…

Ее подхватили на других телегах, и разноголосый вой полетел в степь:

А завтра рано, чуть светочек,Заплачет вся моя семья.

Тисками сдавило сердце Ани.

— Коля, милый, — тихо зашептала она, — зачем все это, кому нужна наша разлука?

Николай взглянул в карие влажные глаза жены.

— Не плачь, родная. Нас только двое, у нас нет ревунов. А зачем отрывают отца от этой оравы? — и он показал рукой на дорогу.

Тощий пегашка, еле переставляя ноги, тянет телегу. На ней сидит хмурый бородатый крестьянин в старом заплатанном картузе и пестрядинной рубахе. На руках — грудной ребенок, мальчик лет трех стоит у отца за спиной, обхватив его шею ручонками. Две девочки, чуть постарше, с тоской заглядывают тятьке в глаза. Слева, придерживаясь за телегу, чинно шагает подросток, справа, — низко опустив голову, обливаясь слезами, бредет убитая горем жена.

— Тять, а тять, зачем едешь от нас? — спрашивает одна из девочек.

— Царь гонит, доченька, царь. Не один, чать, еду, многолюдство.

— Ох, Коля! Надолго ли наша разлука? — прошептала Аня.

— Видать, надолго. В большом котле заварили кашу хозяева, а народу придется расхлебывать. Ну да палка о двух концах. Не горюй, пиши чаще письма. Ну, Аня, родная, мне пора, — закончил Николай; горячо поцеловав жену, вскочил в седло.

Всадник взлетел на холм и через мгновение скрылся в лощине. А минуту спустя растаяло за ним и пыльное облачко. На душе у Ани стало пусто.

Три года Николай Томин провел на фронте.

В одном письме Анна посетовала мужу, что другие казаки, как Полубаринов, не по одному разу были в отпуске, а он почему-то не может приехать даже на один денек. В ответ Николай написал:

«…Вот, сама видишь, моя дорогая, какие порядки. Кто еще и позиции не видел, того отпускают на семь недель, а я все время на позиции, но об отпуске даже не думаю».

Много крови и смертей видел, много товарищей потерял за эти годы Томин и среди них задушевного друга Александра Алтынова.

При дивизии формировался партизанский отряд. Перед тем, как нести список на утверждение начдиву, адъютант генерала есаул Полубаринов вычеркнул первую попавшуюся на глаза фамилию и вписал Алтынова.

Операция партизанского отряда прошла успешно: были захвачены документы штаба неприятельской дивизии, пленен немецкий офицер.

— Развяжите руки, — попросил пленный, когда отряд темной ночью подошел к линии фронта.

— Дайте честное офицерское, что не побежите, — потребовал Томин.

— Честное офицерское. Нарушу — стреляйте из моего пистолета, — ответил тот. — Бой точный.

При переходе небольшой речушки, что разделяла противников, отряд был обнаружен и обстрелян. Пленный метнулся в сторону, но меткая пуля свалила его наповал. Томин подбежал к врагу и, сокрушаясь, сказал:

— И надо же было тебе бежать!..

Раньше командир сотни Каретов, стройный, бравый казачий офицер, недолюбливал Томина за прямоту и смелые выступления в защиту казаков от произвола офицеров. Самолюбивый сотник, в присутствии командиров, с иронией отвергал предложения Томина по тактическим вопросам. Но поразмыслив наедине, принимал решение, подсказанное рядовым казаком. И получалось неплохо.

Но вот в бою был убит командир взвода, Томин принял подразделение и блестяще завершил операцию. Рейд же партизанского отряда, во время которого командиру вновь сгодился совет нижнего чина, сблизил этих людей, разных по характеру и званию.

Если прежде сотник выговаривал Томину за его откровенные разговоры с казаками, то теперь «не стал замечать их».

— Пусть учит казаков уму-разуму, — решил он и махнул рукой.

И Каретова война кое-чему научила, и он стал прозревать.

…В сотню пришла почта. На этот раз счастливчиком оказался Николай Томин. Его окружают товарищи, спрашивают о новостях.

— А вот, слушайте…

Жена подробно писала о своей жизни, о знакомых, о родственниках, о том, что нынче небывалый урожай, о делах купца Гирина.

Когда началась война, Гирин смекнул, что на поставках фронту можно нажить немалые капиталы. Куртамыш же, находясь вдали от железной дороги, стал «тесным костюмом», и Гирин переехал в Троицк, оставив там доверенного.

В Троицке Лука Платонович купил небольшой кожевенный завод, и через несколько месяцев он превратился в крупнейшее предприятие на Южном Урале, заложил суконопрядильную фабрику, переоборудовал мельницу, во много раз увеличил перемол зерна; в Тургайских степях распахал большой клин земли, в Кустанае организовал крупорушное производство. Для перевозки товаров за бесценок скупил у казахов восемьдесят верблюдов.

Так Лука Платонович Гирин стал не только купцом, но промышленником и землевладельцем.

— Богачу везде рай. И на войне — кому кресты на грудь, а кому в брюхо штык, — пробасил односельчанин Томина богатырь Дорофей Тарасов. — Полубаринов-то пороху не нюхал, а два ордена уже нацепил, есаулом стал.

— Эх-хе-хе! — вздохнул пожилой широкоплечий казак с окладистой черной бородой Федор Гладков. — Какая нечистая сила меня сюда занесла? Дома Настасья одна с ребятишками. Пятеро у ней на руках, из сил выбивается, а купцам да буржуям людская кровушка в мошну течет. Эх, дела, дела!

Раздалась команда дежурного по сотне. Все побежали строиться.

Командир зачитал приказ на разведку. Среди назначенных и Федор Гладков.

— Разрешите мне за него пойти, — обратился Томин к офицеру.

Каретов недоуменно посмотрел на казака.

— Что за причина этому?

— У меня ревунов нет, а у него — пятеро.

— Ну, вольному воля. Ты и будешь за командира.

…После занятий по рукопашному бою Томин присел отдохнуть под развесистым кленом. Тут и разыскал его Владимир Яковлевич Другов.

Николай обрадовался и пригласил Владимира Яковлевича в землянку.

— Нет, Коля, не стоит. Меньше глаз — меньше расспросов. Пойдем-ка лучше к реке.

Облюбовали пригорок, присели.

Владимир Яковлевич, рассказав, что он служит в армейской артиллерии, штаб которой находится недалеко отсюда, поинтересовался, чем казаки занимаются в свободное время.

— В дурачка режутся, кто помоложе — в шаровки, в чижика играют. Читать совсем нечего — армия же вне политики, а казаки тем более. Иногда достану журнал какой-нибудь. Аня недавно несколько номеров «Нивы» прислала. Письма из дома читаем.

— Это хорошо. Каждое письмо, в котором говорится, кто нажился, кто разорился, должно быть известно всему взводу, всей сотне. В письмах все казаку близко, понятно. Война, Николай, по всему видать, будет затяжной. Маневренный период ее кончился, противники полезли в землю, наступил период позиционный. Кончилось и шапкозакидательство, армия и народ просыпаются от шовинистического угара. Надо рассказывать людям, кому выгодна война, за чьи интересы воюет народ.

Другов извлек из потайного кармана брошюру.

— Здесь статья Ленина и решение партии большевиков о войне. Есть куда положить?

— У казака дом один — седло. Там у меня три книги дозволенные: «Наука побеждать» Суворова, высказывания Драгомилова и партизанские действия в период Русско-Турецкой войны. В этих книгах и брошюра будет храниться.

— Вот и хорошо, припрячь. Будь осторожен. Мне пора, не провожай.

Томин хотел что-то спросить, но не решался. Другов заметил это.

— Спрашивай, чего мнешься?

— Я вот о чем. Вот я буду агитировать против войны, за поражение нашей армии, за превращение империалистической войны в гражданскую и в то же время убивать ни в чем не повинных немецких солдат. Как же это все в душе приладить?

— Да, противоречие! Если ты будешь симулировать, отлынивать от задания — потеряешь авторитет у казаков и можешь попасть под военно-полевой суд. Если не будешь убивать ты, тебя убьют. Выходит надо и агитировать против войны, и воевать. Так-то, дорогой друг.