Камероны - Роберт Крайтон

Мистер Комин пригласил ее к себе обедать, и прислужнику вынесли горшок супа с хлебом на лужайку за домом, а когда они поели, то спустились на берег и по старой дороге, шедшей вдоль него, доехали до болота, которое немного дальше в глубине острова превращалось в топь. Здесь в прохладном сумраке они и обнаружили Ведьмину скалу. Она была черная и гладко отшлифованная годами. Гиллон еще ни разу такой не видал.

– На этой скале сожгли куда больше ведьм, чем во всей остальной Великобритании, – сказал мистер Комин.

Мэгги провела рукой по прохладному гладкому камню.

– Не трогайте его, – предупредил ее гид, – это приносит несчастье. Более злосчастного места во всей Шотландии пет. Их распластывали на скале и прибивали гвоздями тут, тут и тут – видите дырочки в камне, куда вгоняли гвозди? Но прежде их, конечно, раздевали донага. Вы уж извините меня, мисс Драм, но история есть история: срамные места им брили, потому что ведьмины волосы, особенно, извините, со срамного места, говорят, обладали особой силой и неоценимыми качествами. – Глаза у него блестели, и неприятно было смотреть, как он облизывал губы – точно Родней Бел Геддес, когда она проходила мимо. – Так вот, значит, приколотят их к камню и на животе разведут костер, совсем маленький, всего несколько прутиков, а как ведьма начнет кричать – а кричал-то дьявол, которого оттуда выкуривали, – с каждым криком на огонь подкладывали новую веточку и с каждым разом все большую, пока ведьма не начинала орать, не переставая, и пламя не охватывало ее целиком.

Гиллон куда-то ушел. Рассказы про ведьм его не интересовали. Он верил в рациональное объяснение явлений жизни. Но, услышав возглас мистера Комина: «Ах, мисс, не делайте этого, пожалуйста! Никто здесь такого еще не делал!», Гиллон повернул назад и с не меньшим, чем Комин, изумлением увидел, что Мэгги лежит на Ведьминой скале, распластавшись на ее прохладной глади, широко раскинув руки и ноги – так, чтоб они касались дырок в камне. Зрелище это казалось диким, непристойным – жутко было смотреть, как она лежит на черном камне.

– Слезайте! – крикнул он ей. – Сейчас же слезайте с камня!

Она села, как-то очень чудно посмотрела на него и слезла со скалы. Даже мистеру Комину не показалось странным, что прислужник так рявкнул на даму.

– Ни разу, – сказал мистер Комин. – Ни разу такого еще не бывало. При мне никто никогда этого не делал.

Остаток пути прошел в молчании – лишь мистер Комин время от времени причмокивал языком да покачивал головой. Он расстался с ними там, где встретил их, и они пошли вдоль берега к своей лодке. Поднялся ветер, с гребней волн летела пена, и вода из молочно-зеленой, какой она была утром, стала ярко-синей.

– Зачем ты это сделала? – спросил Гиллон.

– Сама не знаю. Знаю только, что, если бы я жила в те времена, меня бы там сожгли.

Гиллон растерялся. Где-то в глубине души он подозревал, что она права.

– Только я бы звука не издала, когда на мне стали бы жечь прутья, – сказала Мэгги. – Я бы им этого удовольствия не доставила. Они бы от меня не то что крика – шепота не услышали.

Он помнил эти слова всю жизнь.

6

Они выждали, пока по берегу пройдет одетое в лохмотья семейство сборщиков водорослей, и только тогда снесли в лодку крючья, сеть и леску.

– Никак в море, что ль, собрались? – крикнул один из сборщиков.

– Угу, собираемся, – сказал Гиллон, и человек покачал головой. Мэгги понравилось, каким решительным тоном Гиллон это произнес. Сборщики водорослей смотрели им вслед, пока они не вышли в море. Ветер яростно подгонял их лодку.

– Что это с ними, неужели они ни разу не видели, как лодки уходят в море?

Гиллон улыбнулся.

– Они просто рассчитывают выловить хороший твидовый костюм или по крайней мере старую юбчонку, когда будет прилив.

От этих его слов у нее холодок прошел по телу.

– Не займешься ли крючками – надо их привязать к лескам, – сказал Гиллон.

– Да, да, конечно. – Это хоть отвлечет ее, и она не будет прислушиваться, как вода шипит под дном лодки.

Путешествие им предстоит нелегкое, сказал ей Гиллон, но и не опасное, если вести себя с умом.

– Надо только держаться правил, – продолжал Гиллон. – Никогда не испытывать море. Смириться перед ним.

Вот так же говорил ее отец про шахты. Еще один добрый знак, подумала Мэгги.

Задача сводилась к тому, чтобы до начала сумерек оказаться этак в миле от разлившегося устья реки Бакхорн – как только солнце опустится низко над водой, наступит «багряный час» и золотой слепящий свет поглотит их; тогда, укрытые высокой морской волной и этим призрачным светом, которого им, однако, будет вполне достаточно, они смогут брать рыбу.

Гиллон верил, что где-то неподалеку от устья лососевых рек – там, где вода уже не такая соленая, как в море, и еще не такая пресная, как в реке, – есть этакая срединная полоса, место отдыха лососей, где они останавливаются после долгих странствий, готовясь войти в пресные воды. А коль скоро реки, питаемые тающими снегами, холоднее, чем море, и холодная вода всегда бывает внизу, целые стада лососей, невидимые с поверхности, залегают на большой глубине в черной, почти пресной воде, возле устья рек – куда глубже, чем их обычно ищут люди.

Лишь только Гиллон и Мэгги вышли из-под прикрытия Праздничного острова в открытое море, волна ударила им в борт, и лодку закачало. Гиллон увидел, как вдруг взглянула на него Мэгги.

– Боишься?

– А ты?

– Нет.

– Тогда почему я должна бояться?

И так же внезапно, как волна налетела на них, он понял, что любит ее за это.

– Извини, – сказала она и, прикрывшись парусом, как ширмой, тщательно проследив за направлением ветра, выбросила из себя обед, а потом сполоснула рот соленой водой. – Вот и все, – сказала Мэгги, и он почувствовал, что любит ее за это. Он решил тут же испытать ее.

– Ну, а теперь не насадишь ли этих зверей на зубья тройника?

Он понимал, что требовал от нее многого. Продолжая грести, он ногой пододвинул к ней металлическую коробочку из-под табака, где кишмя кишели креветки. Одни уже сдохли и завоняли, другие еще копошились и барахтались, пытаясь выжить. Мэгги внимательно оглядела маленьких рачков и молча, ни о чем не спрашивая, принялась нанизывать на тройник. Он наблюдал за тем, как она протыкала их одного за другим, склонив набок мудрую головку с густой копной каштановых волос, ни разу не оторвавшись от своего занятия и не подняв глаза, даже когда лодку резко накренило набок. И он почувствовал, что любит ее за это.

– Без тебя я бы так далеко никогда не забрался! – крикнул он ей, потому что ветер был очень сильный.

– Но нам предстоит еще долгий путь, – ответила она. А сама подумала: «Пусть поразмыслит над этим». Гиллон хорошо изучил повадки ветра и приливов. Когда он бросил якорь неподалеку от устья реки и с носа лодки оглянулся и посмотрел на корму, где сидела Мэгги, он не увидел ничего, кроме смутного силуэта. Он был как слепой – значит, косые лучи заходящего солнца скрывали их. А когда солнце совсем зайдет, их окутают сумерки. Пока все идет хорошо, подумал он, даже лучше, чем он предполагал. Если бы солнце спряталось за облаками, они не могли бы совершить того, что он задумал. Гиллон был до крайности возбужден.

– Они тут, я это знаю, – сказал он Мэгги, и она поверила ему. Все его повадки – как он заглядывал за борт, принюхивался к воде, проверял рукой ее температуру, пробовал ее соленость – все это вызывало в ее представлении образ рыбы, лосося.

Он ведь рассказывал ей об этом – о своей тяге к рыбе, особенно к лососям: каждую весну он уходил из Стратнейрна и шагал не одну милю до водопадов Дойг, чтобы посмотреть на то, как большие рыбины пытаются перескочить через водопад, и он всегда, с одного взгляда, знал, которым рыбинам это удастся, у которых хватит сил и воли, а которые рухнут и не выполнят своего назначения, хотя для того, чтобы это назначение выполнить, они, влекомые некой силой, проплыли не одну тысячу миль. Порой он мог даже отличить одну рыбину от другой, чего никто, кроме него, не умел. Ночью он вдруг вспоминал о какой-то рыбине, за которой наблюдал у водопадов весь день, и на другое утро, встав спозаранку, шагал не одну милю назад, чтобы проверить, удалось ли ей преодолеть препятствие.

– Ну, теперь дело за мной, – сказал Гиллон. – Давай мне одну из лесок. Мы прибыли на место.

Леска была в воде не больше двух-трех минут, когда рыба проглотила наживку. Они сквозь днище лодки почувствовали толчок, и леска начала разматываться.

– Пошел наутек, – крикнул Гиллон. – С тройником. Держи крепче!

Лицо его горело от возбуждения, глаза были дикие. Когда рыбина размотала всю леску, они почувствовали второй толчок – значит, тройник держит; рыба остановилась, и нос лодки потянуло в воду.

– Поймал мою громадину! – выкрикнул Гиллон.

Рыболов, поймавший такую рыбу в реке на удочку, целый день подтаскивал бы ее к берегу. Для Гиллона же, удившего прямо на леску, все сводилось к состязанию в силе – его сила против силы лосося – и к тому, чтобы рыба не сорвалась с крючка. Потянуть, остановиться, смотать вытянутый кусок лески и снова потянуть. Работа была нелегкая: эта рыба явно решила не умирать, пока не доберется до своих родимых мест в пресноводной реке.