Принц в неглиже - Елена Логунова

Капитан страдал какой-то загадочной желудочной болезнью: от сухомятки у него так громко урчало в животе, что ревностный Филимонов порой переспрашивал: «Виноват, не понял. Что вы сказали?» Поэтому Сидоров при каждой возможности обедал дома, и вкусная стряпня жены сказывалась на его здоровье благотворно.

Проводив завистливым взглядом капитана, лейтенант принюхался — из больничной столовой тянуло скучным запахом тушеной капусты — и одернул синий халат с отштампованной слева на груди надписью чернилами: «Городская образцово-показательная психиатрическая больница». Из кармана халата торчала заранее припасенная лейтенантом помятая алюминиевая ложка: в образцово-показательном заведении наблюдался некоторый дефицит столовых приборов.

Ожидая обеда, Филимонов немного поскучал, то и дело поглядывая в окно на гуляющих пациентов. Люди в пижамах пастельных тонов бродили по дорожкам, сидели, болтая ногами, на лавочках и почти не разговаривали друг с другом. Общительный Филимонов подумал, что в этой атмосфере мог бы свихнуться от скуки. Чтобы не накаркать, он сплюнул три раза через плечо и постучал по дереву.

Время шло, сигнала к обеду все не было, объект наблюдения спокойно сидел на скамье, поэтому лейтенант с разрешения дежурной сестры включил в холле телевизор и погрузился в просмотр увлекательного исторического фильма о борьбе американских коллег-полицейских с обнаглевшими соплеменными бандитами. Древний «Рубин» с подсевшим кинескопом показывал не бог весть как, но лейтенант прямо-таки приклеился к экрану. На взгляд Филимонова, главный мафиози, некто Ла Гадо, черноусый широкоплечий итальянец в шикарном костюме с огромными бриллиантовыми запонками, здорово смахивал на полковника Лапокосова. Лейтенант с особенным удовольствием предвкушал скорый и неминуемый конец мафиози.

В полном молчании Беримор и Бурундук покинули больницу, сели в машину и поехали по указанному адресу: Зеленая, один.

Исторически так сложилось, что Зеленая, главная улица Екатеринодара, начиналась с дурдома. Было ли это оплошностью градостроителей или недосмотром градоначальников, нельзя сказать в точности, но что-то символическое в казусе угадывалось.

На подъезде к психиатричке тишину нарушил сам Беримор. Он тихо, но злобно прошипел:

— Придурок!

— А то! — Вася обернулся к хозяину с переднего пассажирского сиденья и убежденно кивнул.

Беримор посмотрел на подчиненного с ненавистью: «придурок» относилось именно к нему.

— Это он от сковородки повредился, — продолжал между тем Бурундук. — Раньше-то вроде нормальный был, а после сковородки — того. Правильно говорят: все импортное вредно для русского организма. Небось тефлон ихний для мозгов сильно отрицательный, вот Серж и свихнулся…

— Заткнись, — велел Беримор, устало закрывая глаза и гадая, почему Серж оказался в психушке.

— Ты его видел? — еще раз уточнил он у Васи.

— Ну! — ответил тот. — Ясно дело, видел. Точно, он — Серж.

— Он тебя узнал? — Беримор лихорадочно соображал.

— Да нет же, куда ему! Говорю, форменный псих: глаза бегают, лопочет, как обезьяна! Или тефлон его поломал, или врачи мозги выпарили — одно из двух.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Беримор.

Машина бесшумно въехала в переулок, из которого открывался замечательный вид на глухую стену, окружавшую психушку. У стены топталась толстая баба в красной клеенчатой куртке с леопардовым воротником. Баба устанавливала новенькую блестящую стремянку. На земле прочно стояла клетчатая сумка с толстым рулоном афиш. Пяток таких больших афиш, зазывающих горожан на третье южнороссийское байк-шоу, уже красовалось на стене.

— А ну-ка, давай попробуем объехать это заведение со всех сторон, — сказал Беримор водителю.

Машина тихо скользнула за угол.

— Все, никого нет, — громко прошипела я из-за другого угла.

— Тащи куклу, — сипло пробасила Ирка, балансируя на стремянке и одновременно стягивая с себя жуткое красное одеяние.

— Смотри не грохнись, — пробормотала я, приближаясь.

Под просторным плащом у меня на животе топорщилась сложной формы выпуклость. Резиновые куклы из секс-шопа, как выяснилось, норовят выскользнуть из рук — может, это и эротично, но крайне неудобно при транспортировке.

Ирка уже топталась на земле.

— Давай-давай. — Она нетерпеливо вырвала у меня сексапильную голышку и проворно обрядила ее в свою красную куртень. — Во, белокурая бестия!

— Где вы, извращенцы? — криво ухмыльнулась я.

— Ладно, сойдет, — придирчиво оглядев резиновое чучело, постановила Ирка. — С полчаса продержится.

Мы усадили гуттаперчевую девочку на нижнюю ступеньку стремянки, закрепили скотчем. Наверное, издали она и впрямь смахивала на даму, изумленную жизнью (отсюда — широко открытый рот) и, безусловно, сумасшедшую. Красотка удивительно хорошо гармонировала со свеженаклеенным плакатом байк-шоу: казалось, она только что крайне неудачно упала с изображенного на нем звероподобного мотоцикла.

— Ее по ту сторону стены сажать надо, — сказала я, содрогнувшись. — Впрочем, тебя тоже.

— Хватит болтать! — рявкнула Ирка. — Где пес?

Том ожидал своего часа за углом, коротая время за предоставленным Иркой легким обедом: берцовая кость не то слона, не то бегемота. Не без труда оторвав Томку от трапезы, я приволокла его к Ирке, потыкала псу в морду пустым мешком из-под Монтика и толкнула животное вверх по стремянке. Том на удивление легко сиганул на стену и бесшумно канул вниз по другую ее сторону.

— Теперь ты, — сказала Ирка.

— Ненормальная, — в сердцах выругалась я. — Рыцарша стукнутая. Других мужиков на свете нет, кроме твоего психованного нудиста!

— Пошла! — Ирка, как гирю, выжала меня вверх одной правой.

Я перелетела через стену, едва коснувшись ее, и приземлилась аккурат на Томку. Он оказался достаточно мягок и упруг. Я быстренько отбежала на пару шагов, ожидая Иркиного приземления, — не хотелось попасть под нее. Она спрыгнула со стены — земля дрогнула.

— Ну, чего встали? Ищите Монтю. У нас полчаса максимум. Потом к этой дуре кто-нибудь начнет клеиться — вот будет облом!

— Том! Ищи! — скомандовала я.

Полной уверенности в том, что своенравная собака пойдет по следу, даже если возьмет его, у меня не было, но получилось! Пес рванул с места в галоп, дернув поводок, на другом конце которого болталась я.

Первую пару метров я проехала, как на водных лыжах, потом мои руки оказались вытянутыми далеко вперед, а ноги — далеко назад, и я покатила по сырой траве, как сани-волокуши. Следить за маршрутом я уже не могла: Томка стремительно лавировал между деревьями, а меня заносило, как второй прицепной вагон трамвая, в результате чего наше продвижение вперед — на мой взгляд, слишком быстрое — сопровождалось однообразным и болезненным звуком «бум!». Позади владимирским тяжеловозом топала Ирка, наступая мне на пятки в буквальном смысле. Потом скользкая трава сменилась крайне неуютным гравием, пару раз меня стукнуло о лавочки, Томка рыкнул и прянул вверх, меня подбросило в воздух и тут же прижало к земле неимоверной тяжестью.

— Перегрузки, — пробормотала я, видя перед носом приплясывающие задние лапы овчарки.

Ирка, упавшая на мою спину, проползла по мне на полметра вперед, перехватила поводок выше моих сведенных судорогой рук и скатилась вбок. Одновременно, как в синхронном плавании, мы с ней встали на четвереньки и огляделись.

Посмотреть было на что. На расставленных по кругу парковых скамейках, поштучно и группами, сидели тихие люди с округленными глазами.

— Чего они вытаращились, как ненормальные? — не поворачивая головы, шепотом спросила Ирка.

— Ненормальные и есть, — так же шепотом ответила я. — Это же психи, идиотка!

— На себя посмотри! — огрызнулась Ирка.

Мысленно я представила нас со стороны — две дамы и собака, все на четвереньках — и мгновенно нашла нужную тактику.

— Гав! — вызывающе сказала я ближайшему психу.

Ирка изумленно поперхнулась. Томка плюхнулся на задницу, с интересом повернул ко мне голову и пошевелил ушами.

— Гав-гав! — с нажимом повторила я, приглашающе лягнув Ирку задней ногой.

Слава богу, дошло: она энергично кивнула и затявкала — тонко и пронзительно, как карликовый пинчер. Интерес, отчетливо обозначившийся было в глазах окружающих нас психов, потух.

— Дальше-то что? — прошептала Ирка в паузу между тявканьем.

Я гордо, как призер собачьей выставки, прошествовала к ближайшей скамейке. Сидящий на ней одинокий Монте поспешно поджал ноги.

— Гав! — громко сказала я, по всем правилам собачьего этикета протягивая ему лапу. И тихо добавила: — Ю ар дог, андестенд? [1] Дог!

— Ват? — спросил он.

— Киловатт! — шепотом рявкнула я. — Ай вонт ту сейв ю,[2] андестенд? Ю ар дог, крейзи, квикли! Дог!