Кёнигсбергские цветы - Ирина Михайловна Радова

Евы. Ева тоже открылась мне совсем иной сегодня. Постоянная строгость и серьёзность слетела с её лица, уступая место кокетству и игривости. Они громко смеялись, подпевая нежному голосу из патефона, а потом, взявшись за руки, водили хороводы.

Я как зачарованная смотрела на них, не понимая, что же с ними происходит.

– Почему они такие счастливые с самого утра, – спросила я Гюнтера.

– Праздник у них, – ответил он, немного смущаясь, но в глазах у него искрились те же искорки радости, как у мамы и сестры.

– Какой же? – спросила я, мысленно прокручивая в голове, какой может быть праздник двадцать седьмого августа.

– Варенька, сегодня день рождение Гюнтера, – ответила мне Ева, – Сегодня ему исполняется пятнадцать лет, – она расплылась в счастливой улыбке и обняла брата за плечи.

Никогда я ещё не видела, чтобы люди так радовались дню рождения. Ну праздник и праздник. Самый обычный день. А за годы войны мы вообще могли забыть про свои именины.

– Для нас день рождение всегда был особенным праздником. На один год ты становишься старше, на один год ты становишься мудрее, ещё один год ты рядом с нами, – сказал Гюнтер и улыбнулся.

Марта убрала иглу патефона с уже доигравшей пластинки, и подошла ко мне.

– Милая, – сказала она, – я знаю, как тебе сложно приходить к нам, но если вдруг у тебя получится… Мы бы очень хотели, чтобы ты сегодня вечером пришла к нам.

– Если ты не сможешь, то это совсем не страшно, – добавил Гюнтер.

– Я приду, – с твёрдостью в голосе сказала я. И я понятия не имела, как это сделать, но для меня это стало в одну секунду самым важным.

Гюнтер улыбнулся, и я тоже, а Марта с Евой опять стали танцевать. Такие они были смешные, и мне было радостно от их улыбок и веселья.

Ушла я от них в полном смятении, но в тоже время в радостном предвкушении. Я не представляла, как же мне выбраться из дома вечером.

В нашей семье отец воспитывал нас очень строго. Моя старшая сестра Катя, будучи уже студенткой института, никогда не ходила с подружками вечером гулять, даже в кино. Ей было очень обидно, ведь она была уже взрослой девушкой, но с отцом бесполезно спорить.

«Пока живёте под моей крышей, будет всё по моим законам» – говорил он.

В конце августа в восемь часов уже темнеет, и можно пройти в дом Марты незаметно, но под каким предлогом мне уйти из дома? И тут меня осенило: «Миша, ну конечно же. Миша».

Я побежала домой как ошпаренная, схватила велосипед и что было сил, стала крутить педали в направлении Кёнигсбергского собора.

Было раннее утро, но на пути мне уже встречались рабочие, двигающиеся в сторону строек, а также женщины с вёдрами и мешками, спешащие с самого утра на уборку картофеля. Я летела как стрела, прокручивая мысленно только одну фразу: «Пожалуйста, будь там. Пожалуйста, будь там».

И… О чудо… Миша был на том же самом месте, с удочкой в руках и папиросой в зубах.

– Миша, Миша, ты должен мне помочь, пожалуйста, это очень важно, – запыхавшись от быстрой езды тараторила я. Через пол часа я должная была уже быть в полях. Иначе отцовская немилость ляжет на мои плечи, в виде розги. Не хватало ещё, чтобы его дочь отлынивала от работы.

Миша смотрел на меня с выпученными глазами. Чем мог он помочь девчонке, которую видел здесь всего один раз.

– Что случилось – то расскажи, – спросил он.

– Я не могу сейчас… Это очень долго объяснять, а мне уже надо ехать. Вот здесь мой адрес, – я протянула ему клочок газеты, с написанным карандашом адресом, – приходи за мной сегодня, в восемь вечера. Сможешь? Скажи, что ты сможешь? – умоляла я.

– Хорошо, хорошо, я приду.

Я благодарно улыбнулась, и унеслась в сторону дома, уже на ходу прокричав ему: «Спасибо».

Глава 14

Весь день в поле, на уборке урожая картофеля, я думала, как всё это преподнести отцу. В голове один план сменял другой, но не один из них не казался мне удачным. Одно я знала точно, лучше солгать отцу про Мишу, чем сказать правду о Гюнтере.

– Мам, – наконец собравшись, сказала я, – Я на днях познакомилась с одним парнем, его зовут Миша. Он живёт в самом центре, в Кнайпхофе.

– Ох, Варя не говори лучше эти фашистских слов. Хорошо, что отец тебя не слышит, а то получила бы ты по губам.

– Прости, мам, просто так назывался раньше центр.

– Вот именно – назывался, – сказала мама сердито, – ну познакомилась ты с кем – то, и что с того?

– Он очень хороший парень… И… В общем сегодня вечером он зовёт меня погулять,– собравшись наконец, прямо сказала я.

– Только этого нам ещё не хватало, – мама отставила ведро с картошкой в сторону, и строго на меня посмотрела. – Хочешь в подоле принести после таких прогулок? Нам себя – то прокормить сложно. Ещё один рот, совсем сейчас не к чему.

«И почему я решила начать разговор с мамы? Как – будто не знала, что она это скажет» – пронеслось у меня в голове.

В этот момент к нам подошёл отец. Он вёз большую металлическую тележку, на которую грузил мешки с картофелем.

– Это вы о чём? – спросил он, и сурово посмотрел в мою сторону.

– Даже не знаю, как сказать, – замялась мама. Мы обе знали, каким был порой отец. После войны, он стал ещё более жестоким. Я могла получить от него розгами, а маме, после трёхсот граммов выпитого им самогона, доставалось иногда кулаком.

– Говори как есть, какой ещё «лишний рот»? – нервничая, спросил он.

– Я Варю ругаю, да она уже всё поняла.

– Зато я не понял, – сказал отец строго.

– Варя удумала на свидание вечером пойти, – ответила мама, понимая, что рассказать теперь уже всё равно придётся, – какой-то парень из центра пригласил её, а она уже и собралась. Только я ей сразу сказала, что отец будет против, и я тоже.

– Парень, говоришь… Что за парень такой? – обратился отец ко мне, и на моё удивление он оживился.

– Его зовут Миша, он из Смоленска приехал, живёт в центре города.

– Так и хорошо… Это очень хорошо… Пусть сходит, чего не сходить – то. Хороший парень из Смоленска. Это же совсем другое дело, не к фрицам утрам бегать.

Отец воодушевился, и с задорной улыбкой начал лихо закидывать один за другим полные мешки в тележку. Мы с мамой стояли с широко открытыми ртами и смотрели на него.

Внутри я ликовала. Мой план начал срабатывать. Я даже не могла предположить, что отец так обрадуется. Ну конечно: его дочь нашла друга в лице советского работяги. Значит, всё наладится. Значит, дружба с проклятыми фрицами выйдет у неё, наконец, из головы.

– Иди дочь, я