Мессалина - Виолен Ванойк

Изумленные и встревоженные римляне видели Калигулу, страстного любителя танцев, плящущим, слышали, как их Гай, друг греков, говорит о восстановлении храма Аполлона в Дидимах, памятников Поликрату на Самосе, о готовности прорыть канал в Коринфском перешейке; но еще они видели своего цезаря безжалостным и кровавым, предавшим смерти Макрона, префекта претория, и его жену Эннию, при том что одному он был обязан троном и, быть может, жизнью, а другая была его любовницей. Это первое преступление лишь начинало собой целую вереницу злодеяний, призванных поставить императора вровень со своим предшественником. Тот ли это был Гай, некогда столь ловко управлявший событиями, в течение лета так справедливо перераспределивший владения среди правителей, коим он покровительствовал, и под властью которого защита границ и управление провинциями были столь надежно обеспечены?

После того как сенатор Ливий Гемин, поклявшись в том, что видел, как Друзилла воспарила к небу, получил за это миллион сестерциев, многие римляне падали ниц перед воздвигнутой на форуме статуей Венеры с чертами Друзиллы в надежде обрести богатство. Именем Друзиллы клялись, ее душою присягали, в ее честь сооружали храм. Все подчинялось воле Калигулы. Однако народ начинал роптать по поводу этих злоупотреблений властью. С какой стати он вот уже несколько месяцев оплакивает двадцатидвухлетнюю женщину, единственная заслуга которой состояла в том, что она родилась сестрой императора? Один только Мнестер, страсти к которому Калигула не скрывал, имел право появляться перед публикой, грубо имитируя Одиссея, Ахилла, Менелая и Елену. Этот уроженец Финикии, бывший мимом и комедиантом в Тире и Антиохии, плясал на канате и делал сальто-мортале. Многие римляне разорились на нем, несмотря на его некрасивую внешность и начинающуюся полноту. Толпа обожала его и таким образом скрашивала себе томительные, исполненные скуки месяцы, возлагая надежды на новую супругу Калигулы Лоллию Павлину, которую ему уступил ее собственный муж, императорский наместник в Ахее.

Мессалина протяжно, с тоской, вздохнула. До чего же длинными казались ей дни — и это когда близилось зимнее солнцестояние! Она проводила взглядом Мнестера, только что выступившего и удалявшегося со свитой поклонников, любовников и просто прихлебателей. Мим каждое утро выступал на площади, позади дома Мессалы Барбата. Солнце, уже высоко поднявшееся в тусклом, но безоблачном небе и освещающее колонны перистиля, слишком медленно изгоняло ночную стужу. В отсутствие матери Мессалина сама велела раздуть огонь, который днем и ночью поддерживался в большой печи, обогревающей воздух под жилыми комнатами. Роскошь эта была еще редкостью у римлян, но Лепида вытребовала ее у мужа.

В этом году в декабре стояли холода, и настроение у римлян было угрюмое. Они меньше гуляли по утрам на форуме, не проводили народных собраний на Марсовом поле, а старики не засиживались на скамейках перед храмом Кастора и Полукса, как бывало в теплые весенние дни. Одна только базилика Эмилия, защищенная от холода, еще принимала постоянных покупателей, приходивших за украшениями, духами, дорогими вещицами, сделанными из мрамора и драгоценных камней. Даже ребятишки покинули ступени, ведущие к ростральной трибуне, куда весной слетались птицы с Велабра и Яникула клевать хлебные крошки и зерна, которые им бросали.

Мессалина приказала проветрить комнаты и опять затворить ставни, чтобы сохранялось то немногое тепло, которое шло от кирпичного пола. Затем она послала двух рабов к источнику — запасти в амфоры воды на целый день. Теперь в отсутствие матери она брала в свои руки управление домом, тогда как Лепида бегала по сосновой роще на Яникуле в надежде отыскать для покупки более просторное и удобное жилище вдали от слишком шумного, по ее мнению, центра Города.

Мессалина села на край узкой постели и снова вздохнула. Как с ней часто случалось, она принялась думать о Валерии Азиатике, которого не видела уже больше года. Она еще много раз ходила в храм Мифилесета, но, несмотря на свои молитвы и закопанную на кладбище мандрагору, до сих пор не нашла себе подходящего супруга. Правда, праздники были запрещены императором уже более полугода, а без них трудно было рассчитывать на полезные встречи. Что до отца, который мог бы подыскать ей мужа среди своих знакомых, то он, похоже, почти не прилагал к этому усилий. Мессалина подозревала даже, что он избегает говорить с кем бы то ни было о замужестве дочери, в результате которого в его доме не станет единственного человека, к коему он был по-настоящему привязан. А мать гораздо больше думала о своих собственных развлечениях, нежели о том, чтобы выдать дочь замуж. Не приходилось надеяться и на ночные сборища у Хилона: это общество составляли явно люди развратные, ищущие себе отнюдь не супругу, да к тому же все женатые.

Внезапно она встала, порылась в одном из ларей, достала оттуда просторный плащ из темно-коричневой шерсти, завернулась в него и одной полой обернула голову: она решила пойти в недавно вновь открытые термы Агриппы. Хотя сама она была свободна от каких бы то ни было предрассудков, ее мать, не выражая определенного запрета, избегала показывать ее в смешанных термах, наподобие Агрипповых. Она водила ее в небольшие общественные бани, принадлежащие частным лицам, где практиковалось разделение полов: некоторые бани предназначались только для женщин, другие — только для мужчин, и именно такие заведения обычно посещали римляне, желающие слыть почтенными людьми. Лепида полагала своим долгом заботу о хорошей репутации дочери: раз уж она не могла обеспечить ей богатого приданого, нужно было, по крайней мере, сделать все, чтобы Мессалину не считали девушкой безрассудной, расточительной и развратной. Напрасно Мессалина просила мать сводить ее в такие бани, где она могла бы одной своей внешностью обольстить мужчин, способных так сильно увлечься ею, чтобы захотеть взять ее в жены.

— Девочка моя, — отвечала ей Лепида, — я знаю, что ты натура чувственная, страстная и испытываешь потребность в наслаждениях так же, как другие испытывают потребность в вине или в свежем загородном воздухе, — тут я вижу в тебе мое продолжение. Вот почему я ничего не имею против, чтобы ты удовлетворяла свои желания в храме Мифилесета. Но когда ты находишься вне его стен, ты должна в глазах людей выглядеть девушкой целомудренной и благоразумной — только так ты сможешь выйти замуж за человека сенатского сословия.

— Меня бы устроил и богатый всадник, — возражала Мессалина.

— Ныне люди всаднического сословия очень притязательны и хотят слыть в обществе защитниками морали. Возьми, к примеру, этого адвоката, Сенеку. Его имя теперь у всех на устах, и император, похоже, уже доведен до белого каления, ведь отец Сенеки не кто иной, как всадник, приехавший из испанской глубинки, а сам он предстает как философ и блюститель нравов, пишет трактаты, где восхваляет бедность и добродетельную жизнь стоиков, сидя при этом за столом из туевого дерева стоимостью в несколько сот тысяч сестерциев и работая золотым пером.