Зази в метро - Раймон Кено

— Но как он все-таки меня бесит! Копается в этих брачных объявлениях, упивается письмами читательниц в каких-то дурацких женских журналах. Я ему говорю: «Ниужелишвы думаете, ниужелишвы думаете, что откопаете там птичку вашей мечты?» Если бы птичка действительно была так хороша, ее б без всяких объявлений откопали, правда ведь?

...(Жест.)

Подшаффэ проглотил последний кусок. Покончив с бутербродом, он не спеша выпил стаканчик вина, после чего поставил бутылку на место.

— Ну а Шарль? — спросил он. — Что он на это говорит?

— Только отмахивается. «А тебя-то, птичка моя, что, часто откапывали?» Шутит в общем. (Вздыхает.) Не хочет меня понять.

— Ты бы ему честно во всем призналась.

— Я уже думала об этом, но как-то все не складывается. Вот, например, встречаемся мы с ним иногда на лестнице. Перепихнемся по-быстрому, прямо там, «на ступеньках замка, на ступеньках замка», знаете, как в песне поется? Только в эти минуты я не могу с ним серьезно разговаривать, я о другом думаю (пауза), не о том, чтоб с ним серьезно поговорить (пауза). Надо бы мне пригласить его как-нибудь на ужин. Как вы думаете, он пойдет?

— Во всяком случае, с его стороны было бы нехорошо тебе отказывать.

— Тото и оното, что Шарль не всегда себя хорошо ведет по отношению ко мне.

Подшаффэ жестом выразил свое несогласие. Тут на пороге «Погребка» с криком «Мадо!» появился Турандот.

«Сейчас, минутку!» — крикнула она в ответ, вложив в свои слова энергию, обеспечивающую им нужное ускорение и интенсивность звуковых колебаний при прохождении через воздушную массу.

— Интересно все-таки, — добавила она уже тише, обращаясь к Подшаффэ, — на что он в конечном счете рассчитывает, чем эта девица из газеты может быть лучше меня? Что у нее, жопа из чистого золота или еще чего?

Турандот издал очередной клич, не позволив ей тем самым сформулировать следующую гипотезу. Она унесла посуду, оставив Подшаффэ наедине с башмаками и улицей. Но он не сразу принялся за работу. Медленно скрутив одну из своих пяти ежедневных сигарет, он спокойно начал курить. Глядя на него, можно было почти с полной уверенностью сказать: создается впечатление, что он как будто о чем-то думает. Когда сигарета была почти докурена, он загасил окурок и аккуратно засунул его в коробочку из-под мятных таблеток — эта привычка сохранилась у него еще со времен оккупации. Потом он услышал вопрос:

«Не найдется ли у вас случайно шнурка для ботинок, а то мой только что порвался?» Подшаффэ поднял глаза — чтоб ему провалиться на этом месте! — но это и в самом деле был хмырь, который продолжил так:

— Нет ничего отвратительней разорванного шнурка, не правда ли?

— Не знаю, — ответил Подшаффэ.

— Мне желтые нужны, ну, если хотите, коричневые. Но не черные.

— Сейчас посмотрю, что у меня вообще есть, — сказал Подшаффэ. — Я не уверен, что тут у меня найдутся все нужные вам цвета.

Однако он не сдвинулся с места и продолжал разглядывать своего собеседника. Последний же делал вид, что ничего не замечает.

— Я же у вас не требую шнурков всех цветов радуги?

— Каких, каких?

— Всех цветов радуги.

— Именно радужных у меня как раз в данный момент и нету. Как, впрочем, и других цветов.

— А вот там, в той коробке, у вас случайно не шнурки?

Подшаффэпрашшиппел:

— Послушайте, мне не нравится, когда у меня тут все вынюхивают.

— Но вы же не откажете в шнурке человеку, которому он действительно нужен! Это все равно, что отказать голодающему в корке хлеба!

— Хватит. Не пытайтесь меня разжалобить.

— А пару ботинок? Вы и ботинки мне продадите?

— Ну знаете ли! — воскликнул Подшаффэ. — Вы — нахал!

— Почему это?

— У меня ремонт обуви, а не обувной магазин. «Не сутор ультра крепидам»[6], как говорили древние. Вы случайно по-латыни не понимаете? Ускве нон асцендам[7] анк'ио сон питторе[8] адиос амигос[9] аминь. Вот так-то. Хотя вы не можете этого оценить, вы ведь не священник, а легавый.

— Откуда вы взяли, скажите на милость?

— Легавый или извращенец.

Хмырь спокойно пожал плечами:

— Оскорбления! Вот награда за то, что я привел домой заблудившегося ребенка! Сплошные оскорбления, — сказал он неуверенно, без малейшей горечи в голосе. И добавил, тяжело вздохнув: — А родственнички-то одни чего стоят.

Подшаффэ оторвал задницу от стула и спросил угрожающе:

— Чем вам родственники-то не угодили? Что вам не нравится?

— Да так, ничего. (Улыбнулся.)

— Нет уж, скажите. Скажите! Чего уж там.

— Дядюшка-то голубой.

— Не правда! — заорал Подшаффэ. — Не правда! Я запрещаю вам так говорить!

— Вы ничего не можете мне запретить, дорогой мой. Вы мне не указ.

— Габриель, — сказал Подшаффэ напыщенно. — Габриель честный гражданин, порядочный, всеми уважаемый человек. Его, кстати говоря, все здесь любят.

— Соблазнительница он.

— Надоели вы мне, только и знаете, что всех осуждать. Повторяю, Габриель не голубой, неужели не ясно?

— А вы докажите, — парировал хмырь.

— Нет ничего проще, — ответил Подшаффэ. — Он женат.

— Это ничего не значит. Вот Генрих Третий, например, тоже был женат.

— На ком же это? (Улыбнулся.)

— На Луизе де Водемон.

Подшаффэ испустил смешок.

— Если бы эта тетка и вправду была королевой Франции, это было бы давно известно.

— Это и так известно.

— Наверное, это по ящику передавали (гримаса). Вы что, верите всему, что они говорят?

— Не только по ящику. Это и во всех книгах есть!

— Даже в телефонном справочнике?

Хмырь в замешательстве стушевался.

— Вот видите, — добродушно сказал Подшаффэ. И продолжил в крылатых выражениях:

— Уж вы мне поверьте, не надо судить о людях слишком поспешно. Ну хорошо, ну выступает Габриель в баре для педиков в костюме испанской дамы. Ну и что? Что из этого? Да, кстати, дайте сюда башмак — я вдену шнурок.

Хмырь снял ботинок и до тех пор, пока операция по замене не была закончена, стоял на одной ноге.

— Все это говорит лишь о том, — продолжал Подшаффэ, — что дуракам это нравится. Когда здоровый парень выходит в костюме тореадора, все улыбаются, но когда здоровый мужик выходит в костюме испанской дамы, тут уж народ со стульев от хохота падает. Кстати, это еще не все. Он там исполняет танец умирающего лебедя, как в Гранд Опера. В пачке. Тут уж зрители вообще за животики хватаются. Вы будете утверждать, что это лишь проявление всеобщего идиотизма. Согласен, но ведь такая работа не хуже любой другой, в конце концов. Что, я не прав?

— Ну и работенка, — сказал хмырь.

— «Ну и работенка», — передразнил его Подшаффэ. — А что, у вас, что ли, лучше?

Хмырь не ответил. (Оба помолчали.)

— Готово, — сказал Подшаффэ. — Вот вам башмак с новыми шнурками.

— Сколько я вам должен?

— Ничего не должны, — сказал Подшаффэ. — И добавил: — А все-таки вы так мне ничего и не сказали.

— Это несправедливо, ведь я сам к вам пришел.

— Да, но когда вам задают вопросы, вы и не отвечаете.

— Какие, например?

— Вы любите шпинат?

— Если с гренками — то ничего, но так очень — нельзя сказать.

Подшаффэ на минуту призадумался, но затем выпустил вполголоса целую очередь чертвозьмиев.

— Что с вами? — спросил хмырь.

— Дорого бы я дал, чтоб узнать, зачем вы сюда пожаловали.

— Отвел заблудившуюся девочку домой к родственникам.

— В конце концов вы заставите меня в это поверить.

— И я дорого за это заплатил.

— Мг! Не так уж и дорого, — сказал Подшаффз.

— Дело здесь совсем не в короле испанского танца и не в принцессе синих джынзов. (Помолчали.) Все гораздо хуже.

Хмырь наконец надел башмак.

— Все гораздо хуже, — повторил он.

— Что «все»? — испуганно спросил Подшаффэ.

— Я отвел ребенка домой, а сам — потерялся.

— А! Ну это — пустяки, — с облегчением сказал Подшаффэ. — Повернете сейчас налево и чуть-чуть пройдете прямо, до метро. Это совсем несложно, вот увидите!

— Дело не в этом. Я себя, себя потерял.

— Не понимаю, — опять забеспокоился Подшаффэ.

— Спросите меня о чем-нибудь, спросите! Вы сразу поймете.

— Но вы ведь на вопросы не отвечаете.

— Какая несправедливость! Можно подумать, что я про шпинат не сказал.

Подшаффэ почесал затылок.

— Ну вот, например...

И тут же замолчал в полном замешательстве.

— Ну говорите же, говорите! — настаивал хмырь.

(Молчание.) Подшаффэ опустил глаза. Хмырь сам пришел ему на помощь:

— Может, вассыинтирисуит какминязавут?

— Да, — сказал Подшаффэ. — Именно. Как вас зовут?

— А вот и не знаю!

Подшаффэ поднял глаза.

— Ну вы даете!

— Не знаю — и все!

— Как же так?