Зази в метро - Раймон Кено

— На все один ответ: «Ладно! Хватит!» Наверное, вы индивид с подавленным сессуальным влечением.

— Боже! Как она мне надоела!

— Чем возмущаться, лучше расскажите о ваших комплексах.

— Чего только не приходится выслушивать!

— Наверное, вы просто боитесь женщин?

— Я пошел вниз. У меня голова кругом идет. Не от этого (жест). А от таких, как ты, девочка.

На этом он удалился и через несколько мгновений оказался всего лишь в нескольких метрах над уровнем моря. Габриель с потухшим взором ждал их, положив руки на широко расставленные колени. Увидев Шарля без племянницы, он тут же вскочил, и лицо его приобрело зеленовато-встревоженный оттенок.

— Неужели ты это сделал?! — воскликнул он.

— Тогда бы ты услышал стук падающего тела, — невесело пошутил Шарль и сел рядом.

— Это што! Это было б ничего. Но зачем ты оставил ее там одну — я тебя спрашиваю?!

— Все равно у выхода ты с ней встретишься. Не улетит же она!

— Да, но сколько она дров наломает, пока не спустится вниз (вздох). Если бы я только мог предположить!

Шарль продолжал молча сидеть рядом. Тогда Габриель принялся разглядывать башню, смотрел на нее долго и внимательно, а потом сказал:

— Не понимаю, почему Париж всегда сравнивают с женщиной. С такой-то штукой посередине. До того, как ее построили, наверное, можно было. Но теперь! Это как женщины, которые превращаются в мужчин от слишком интенсивных занятий спортом. Об этом в газетах писали.

...(Молчание.)

— Ты что, язык проглотил? Скажи, что ты об этом думаешь?

Тогда Шарль издал протяжный, заунывный звук, похожий на ржание, обхватил голову руками и простонал.

— И он туда же, — простонал он, — и он... Везде одно и то же... Опять эта сессуальность... Только об этом и говорят... Повсюду... Все время... Омерзительно... Разложительно... Все только об этом и думают...

Габриель заботливо похлопал его по плечу.

— Ты что, чем-то расстроен? — спросил он так, между прочим. — Что случилось?

— Это все из-за твоей племянницы... Чтоб она!..

— Эй, ты! Потише! — воскликнул Габриель, отдернул руку и воздел ее к небу. — В конце концов это моя племянница. Попридержи язык. а то и твоей бабушке достанется.

Шарль в отчаянии махнул рукой. Вскочил.

— Послушай, — сказал он. — Я, пожалуй, пойду. Я не хочу больше с ней встречаться. Прощай.

И он ринулся к своей таратайке. Габриель побежал за ним:

— Как же мы домой доберемся?

— На метро.

— Тоже мне, шутник. — пробурчал Габриель, отказываясь от дальнейшего преследования.

Такси уехало.

Оставшись стоять посередине улицы, Габриель погрузился в размышления, а затем сказал следующее:

— Ничто иль бытие, проблема вот лишь в чем. То вниз, то вверх, туда-сюда. О человек! Ты столько суетишься, что вот тебя уж нет! Уносишься в такси, увозишься в метро. Но башне этой дела нет и Пантеону тоже. Париж всего лишь сон — прекрасное виденье. Зази виденье лишь, проскользнувшее во сне (или в кошмаре), история же эта всего лишь виденье виденья, сон, увиденный во сне, чуть больше, чем просто бред, напечатанный на машинке дураком-писателем (ах! извините!). Вон там, подальше, еще чуть дальше, за площадью Республики — скопление могил парижан, которые здесь жили раньше. Они поднимались и спускались по лестницам, ходили взад-вперед по улицам — так много суетились, что наконец исчезли. Появились на свет они благодаря акушерским щипцам — унес их катафалк, а тем временем башня ржавеет и Пантеон разрушается еще быстрее, чем кости этих еще совсем земных мертвецов разлагаются в пропитанной заботами земле этого города. Но я-то жив, и это все, что знаю. Ибо о таксисте, сбежавшем в своей наемной таратайке, или же о племяннице, зависшей где-то в трехстах метрах над землей, или же о моей супруге, нежнейшей Марселине, оставшейся дома, я знаю в данный момент, находясь здесь, лишь то, что мог бы выразить стихом александрийским: они почти мертвы, раз их со мною нет. Что вижу я вдали, за лесом сим голов простоволосых!

Вокруг него действительно собрались туристы, принявшие его за второго экскурсовода. Все повернулись и стали смотреть в ту же сторону, что и он.

— А что там, собственно говоря, виднеется? — спросил один из туристов, обладавший наиболее глубокими познаниями в области французского языка.

— Да, что там интересного? — спросил другой.

— Действительно, — вмешался третий. — На что мы должны смотреть? Шомыдолжсмареть? — спросил третий. — Шомыдолжсмареть? шомыдолжсмареть? шомыдолжсмареть?

— Шомыдолжсмареть? — переспросил Габриель. — Вот, пожалуйста (плавный жест), Зази, моя племянница, выходит из башни и направляется к нам.

Кинокамеры застрекотали. Девочку наконец пропустили вперед. Она хихикнула.

— Что, дядюшка? Полный сбор?

— Как видишь, — ответил довольный Габриель. Зази пожала плечами и посмотрела на собравшихся. Не обнаружив среди них Шарля, она тут же выразила свое недоумение.

— Отвалил, — сказал Габриель.

— Почему?

— Нипачему.

— Ни почему — это не ответ,

— Ну уехал, и все тут.

— Но ведь должна же быть причина?

— Знаешь, Шарль вообще... (жест).

— Ты не хочешь мне сказать?

— Сама не хуже меня знаешь.

Тут вмешался какой-то турист:

— Мале бонас хорас коллокамус и вообще ди-цис исти пуэлле the reason why this man Carles went away.[10]

— Послушай, старик, — сказал ему Габриель. — Не суй свой нос в чужие дела. She knows why and she bothers me quite a lot.[11]

— Вот это да! — воскликнула Зази. — Теперь ты что, по-заграничному заговорил?!

— Я не нарочно! — ответил Габриель, скромно потупя взор.

— Мost interesting[12], — произнес один из туристов.

Зази опять вернулась к волнующему ее вопросу.

— Да, но я такинипаняла, почему Шарлятвалил?

Габриель занервничал.

— Потому что ты говорила с ним о вещах, которых он не понимает, ему об этом еще рано знать.

— Ну а ты, дядя Габриель, если б я тебе сказала что-нибудь непонятное, о чем тебе еще рано знать, что бы ты сделал?

— Скажи, там видно будет, — сказал Габриель с опаской.

— Вот, например, — безжалостно продолжала Зази, — если я тебя спрошу, гормосессуалист ты или нет? Тебе это будет понятно? Тебе еще не рано об этом знать?

— Most interesting, — сказал один из туристов (кстати, тот же, что и в прошлый раз).

— Бедный Шарль, — вздохнул Габриель.

— Ты будешь отвечать, да или нет? — закричала Зази. — Ты понимаешь, что значит слово «гормосессуалист»?

— Разумеется, — заорал Габриель, — тебе что, нарисовать?

Заинтересованная толпа тут же приняла его предложение. Некоторые даже зааплодировали.

— Слабо тебе! — сказала Зази.

Именно в эту минуту появился Федор Баланович.

— Быстренько! Быстренько! — заорал он. — Шнель! Шнель!!! Все в автобус! Пошевеливайтесь!

— Where are we going now?[13]

— Сент-Шапель, — ответил Федор Баланович. — Это — жемчужина готического искусства. Поторапливайтесь! Шнель! Шнель!

Но поторапливаться туристы не хотели, поскольку их очень интересовало то, что происходило между Габриелем и его племянницей.

— Видишь? — говорила последняя последнему, который, разумеется, ничего не нарисовал. — Видишь, тебе слабо!

— Боже! Как она мне надоела! — восклицал последний.

Федор Баланович, самонадеянно садясь в автобус, внезапно обнаружил, что за ним последовали только три-четыре недоноска.

— Что за дела, — заорал он. — А как же дисциплина? Куда они все подевались, черт возьми?

Он несколько раз посигналил. Ни на кого, однако, это впечатления не произвело. Лишь только полицейский, которому было предписано следить за соблюдением тишины, посмотрел на него недобрым взглядом. Поскольку Федор Баланович не хотел вступать в вокальный конфликт с такой важной птицей, он покинул кабину и направился к руководимому им коллективу, чтобы уяснить для себя, чем, собственно, вызвано неповиновение подчиненных.

— Да это же Габриэлла! — воскликнул он. — Чего ты тут делаешь?

— Тсс! Тсс! — сказал Габриель, в то время как круг его поклонников с наивным энтузиазмом приветствовал эту встречу в верхах.

— Надеюсь, ты не будешь изображать им сейчас «Умирающего лебедя» в пачке? — сказал Федор Баланович.

— Тсс! Тсс! — снова прошипел Габриель, опять не проявляя желания выразить свою мысль в более развернутом виде.

— Что это за девчонка? Почему ты ее с собой таскаешь? Где ты ее подобрал?

— Это моя племянница. Я бы тебя попросил с большим уважением относиться к моим, пусть даже несовершеннолетним, родственникам.

— А это кто такой? — спросила Зази.

— Это мой приятель, — сказал Габриель. — Федор Баланович.

— Вот видишь, — сказал Федор Баланович. — Теперь я уже не работаю бай-найт. Я поднялся вверх по социальной лестнице и вожу этих дураков в Сент-Шапель.