Неделя в Патриархии - Елевферий Богоявленский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава II
В понедельник, 28 ноября, в заседании Синода я несколько продолжил свой доклад, а в 12 ч. дня со своим спутником отправился к Литовскому послу для представления. Он нам дал от себя на всякий случай удостоверения о личности, которые особой гарантии нам не давали, но все-таки были не лишними. В этот же день отправили наши паспорта для прописки в В.Ц.У., исполняющий в данном случае обязанности прежнего полицейского участка. Нам их тотчас же не возвратили, а оставили у себя. Это обстоятельство немного нас смутило, так как еще дома мы слышали от бывших в России, что для обратного получения паспорта на выезд нужно потратить много времени.
Во вторник с утра мы намеревались поехать на могилу Святейшего Патриарха Тихона, побыть в храме Донского монастыря, а также и в Даниловом монастыре. Накануне вечером по телефону в Патриархию митрополитом Сергием были приглашены настоятель Донского монастыря, епископ Иннокентий и наместник Данилова монастыря иеромонах Сергий, с академическим образованием (настоятель епископ Феодор живет где-то в Самарской или Саратовской губ. С запрещением ему въезда в Москву). Епископ Иннокентий сообщил, что панихиду на могиле Патриарха Тихона нужно окончить к 11 ч., так как затем для храмов монастыря наступает по вторникам и четвергам музейное время, т. е. время, когда храмы в течении дня бывают открыты для желающих посетить их для осмотра. В 9 1/2 ч. мы уже ехали в такси чрез всю Москву в Донской монастырь. Кроме моего спутника со мной ехал епископ Питирим. Для меня лично эта ставропигиальная обитель имела в некотором смысле особое значение. После падения Ковны и моего выезда оттуда в Россию, я здесь прожил целый год, в течение которого во все праздники совершал службы. Поэтому мне она уже была близка, в своем роде родная. Не без волнения я проезжал по тем знакомым, прилегающим к обители, улицам, по которым много раз ездил из монастыря в Москву и обратно. Все было по-прежнему. Особый сердечный трепет заволновал меня, когда мы приблизились к монастырю: нетронутые красные, наверху зубчатые, стены, а за ними уже виден красный собор, главный монастырский храм. Все остальное еще закрывалось высокими с башнями стенами, а в сознании уже встают исторические картины церковной жизни. За стеной обители, в трех-четырех небольших, с низкими потолками, комнатах, с выходом на монастырскую стену, почти у главных ворот, принудительно изолированный от паствы жил наш Святейший Патриарх Тихон после того, как живоцерковники захватили церковные дела в свои руки. Это – начальное узничество. Сюда, к стене монастыря, собирались толпы народа в ожидании, когда появится святейший узник и хотя издали преподаст им свое благословение. Отсюда он был взят в помещение предварительного заключения; здесь, по возвращении оттуда, он принял вновь управление Церковью, постепенно возвращая расхищенное живоцерковниками и обновленцами церковное стадо. Здесь он положил свою церковно-историческую резолюцию на докладе представителей живоцерковнического Синода о лишении его живоцерковным собором 1924 г. не только Патриаршества, но и монашества, и одним словом: «незаконно» – обратил в ничто паутинную ткань против него этого «собора», и этим духовным каноническим ударом положил начало распадению самочинных церковных отделений. Здесь он скончался от астмы, свершив свой исповеднический жизненный подвиг.
Въезжаем в Святые ворота. С внешней стороны обитель как будто таже. Но жизнь в ней не та. Два главных храма находятся в ведении монастыря, ключи от них у монахов, но монахов-то в обители нет: все они выселены из монастырских келлий, живут кто где за стенами обители, а монастырские здания взяты под какие-то большевистские учреждения. То же тело, но нет души. Мрак безбожия наложил на обитель свою давящую тень. Во дворе не видно монахов, да и вообще не видно было никого; на дальней дорожке еле тащились два каких-то нищих. Подъехали к каменной лестнице, ведущей в главный храм. Резкий осенний ветер встретил нас, и густой мелкий неприятный дождь стал поливать нас, когда мы вышли из такси и стали подыматься к дверям храма. Я немножко остановился посмотреть на его внешность. Помню, как я когда-то не раз в летние вечерние сумерки сперва с удивлением, а потом с мистическим чувством смотрел на этот чудный храм; казалось, он весь был живым, дышал, дрожал и рвался в небеса.
– Смотрите, мне кажется, что храм весь дрожит, – обратился я однажды к гуляющему со мною образованному монаху. – Как вы находите?
– Да, действительно, стены дрожат.
– В них живет дух верующего строителя, – сказал я. – Все стены наполнены никогда не умирающими молитвенными чувствами и воздыханиями верующих душ.
Смотрю теперь на него; храм тот же, но прежнего внутреннего чувства я в себе не нахожу. Я не ощущал встречной знакомой церковной атмосферы.
Немного пришлось нам подождать, пока явился в обычном монастырском одеянии молодой, выше среднего роста, худой с неприветливым видом послушник; отворил нам храм; потом пришел к нам уже в храме знакомый мне еще по мирному времени иеромонах, сопровождавший нас в храме. Первое впечатление такое, как будто в храме уже совсем не совершается Богослужений, заметна некоторая ободранность, нет прежнего блеска от риз на иконах, храм как будто запущенный; да и неудивительно: монахов осталось мало, живут они вне монастыря и не в силах поддержать надлежащую чистоту в имеющихся в их распоряжении храмах. Но самое главное – не почувствовалось той храмовой благодатной теплоты, которая обычно охватывает при входе во храм. Как будто, наоборот, душой ощущалась и здесь власть безбожников: да это и естественно, так как хотя от
