Живой пример - Зигфрид Ленц

Пундт озирается, не следят ли за ним, за стариком, за подглядчиком. Он отходит от окошечка, идет дальше к уборным, теперь спрашивать и нужды нет: куча народу, толкучка, что сама себя, точно дюна, движет взад-вперед из-за напора одних и отпора других, подтверждает — он достиг цели. Пундт обманывался, никаких намеков в его адрес, никаких насмешливых возгласов — как, дед, и тебе нужен автограф? Сейчас все внимание юнцов, отказавших себе в удовольствии присутствовать на концерте Майка Митчнера, сосредоточено на том, чтобы сохранить отвоеванное место. Пундт втискивается в подвижную стену тел, держа руки, готовые к обороне, на высоте груди, тем самым он оставляет себе свободу действий, зазор для дыхания; легко покачиваясь, волнообразным движением, умело используя вес своего тела, он ввинчивается в сборище и, подобно амебе, проскальзывает к двери.

Только теперь, удачливо протиснувшись вперед, он слышит брань, она явно относится к нему, он слышит угрозы и насмешливые возгласы:

— Эй, дед, давай проваливай! Заблудился, что ли, дедушка?

Они его обнаружили, они предостерегают от него друг друга и все-таки не выталкивают из своей гущи, — просто страх, что водоворотом их вынесет в задние ряды, сильнее, чем желание отделаться от Пундта. Так неужто он отступит, откажется от своего плана?

Пундт, неотрывно следящий за дверью, замечает, что она приоткрывается; толпа делает рывок раз-другой, под ее напором щель увеличивается, а из щели является, встреченный приветственным воем, не Майк Митчнер, нет, а человек, весьма похожий на Янпетера Хеллера. Да это и есть Янпетер Хеллер в своем бордовом свитере; он приподнимается на цыпочки и, миролюбивыми жестами успокаивая толпу, пытается добиться тишины, чтобы сделать объявление.

— Так вот, сейчас мы начнем. Вы все получите автографы. Но, будьте добры, сделайте шаг назад, выстройтесь в очередь и проходите по одному, от этого все только выиграют, и вы и мы.

Ему не верят, а может быть, и не понимают смысла его слов, во всяком случае бесформенная орава не преобразуется в вытянутый хвост, Хеллер в ответ только пожимает плечами: ну нет так нет.

Но в эту минуту Хеллер среди множества лиц обнаруживает Пундта, видит его зачесанные назад волосы; он колеблется, он несколько смущен, узнав Пундта, однако ему приходится поверить, что это Пундт, действительно Пундт, кто иной стал бы с таким радостным удивлением кивать ему, явно ища его помощи? И поскольку сомнений не остается, Хеллер увеличивает щель, приоткрыв дверь еще примерно градусов на пятнадцать; врубаясь рукой в плотную массу ожидающих, он требует освободить проход — посторонитесь же! — толпа громко ворчит и галдит перед лицом столь несправедливого предпочтения, но хоть и неохотно, а все-таки расступается, так что Пундту удается схватить протянутую руку Хеллера и, протиснувшись к дверной щели, войти в уборную.

Вздох облегчения, и они озадаченно уставились друг на друга.

— Вы здесь?

— Вы здесь?

— Как видите. Найдхарт был моим учеником, — говорит Хеллер, — еще раньше, когда я жил в Гамбурге. Могу предоставить вам пригласительный билет.

— Благодарю, — отвечает Пундт, — мне надо только кое о чем спросить его, по личному делу.

— И вы не слушали концерт?

— Слушал, — говорит Пундт, — я был в зале и слушал господина Митчнера, и видел его общину, его юную общину, да, господин Митчнер как раз пробудил ее ото сна, и она торжественно свершала нечто вроде акта мистического единения.

На него, Пундта, должен он признать, это действо произвело впечатление.

Хеллер предлагает ему присесть на деревянный табурет и знакомит с юным, чем-то напоминающим Христа атлетом, в длинном светло-зеленом пуловере поверх брюк, перехваченном широким лакированным ремнем со сверх-широкой пряжкой.

— Юрген Клепач, телохранитель Найдхарта.

Клепач, обернувший шею длиннющим полотенцем, отрывает глаза от кроссворда и в знак приветствия поднимает указательный палец, с секунду палец торчит, застыв в воздухе, после чего Клепач продолжает размышлять: какая же это может быть порода попугаев из трех букв.

— А я думаю: гляди-ка, господин Пундт тоже поклонник Найдхарта, чего доброго, даже хорошо разбирается в его музыке, — говорит Хеллер.

— Нет, нет, мне он нужен по личному делу.

— И тем не менее, господин Пундт, я очень рад, что мы тут встретились, в этом зале, на этом концерте. Взгляните, видите вон там, на подоконнике?

Пундт поворачивает голову и смотрит на подоконник, там лежат стопки писем, открыток, блокнотов для автографов и отдельно — стопка фотографий.

— Восемнадцать тысяч в месяц, — сообщает Хеллер и повторяет рокочущим шепотом, — восемнадцать тысяч писем каждый месяц, больше, должно быть, чем у президента.

Пундт мог бы ответить на это пространной тирадой, но он ограничивается одним-единственным словом, он говорит:

— Колоссально.

Скандируют? Они скандируют под дверью? Хеллер прикладывает ухо к двери, хочет разведать, что там такое, прижав щеку к дереву, он поднимает плечи, слегка склоняется вперед, расставляет ноги, вот-вот готовый удрать, спастись бегством, да, в этот миг он подлинный разведчик.

— Они теряют терпение, слышите?

— Майк, мы здесь стоим под дверью, выйди же к нам поскорее! — доносится из коридора.

Пундт подходит ближе, теперь он отчетливо слышит, как в коридоре скандируют, он даже различает голос человека, который визгливо пытается навязать толпе новый текст.

— Вы знакомы с Найдхартом? — спрашивает Хеллер.

— Нет, он был дружен с моим сыном, надеюсь, он что-нибудь мне расскажет и поможет кое в чем разобраться.

Тут Юрген Клепач таким жестом швыряет карандаш на жирно отпечатанный кроссворд, что тотчас приходит в голову, — конечно же, породы попугаев из трех букв нет, а наверняка есть только из пяти, и даже, пожалуй, из шести букв. Телохранитель Майка подходит к раковине. Он открывает кран. Из кожаного футляра достает махровую рукавичку, с трудом просовывает в нее свою лапищу. Рукавичка темнеет, когда он подставляет ее под сильную струю воды. Мокрую рукавичку он кладет на край раковины. Что еще? Флакон одеколона. Он ставит флакон на подоконник, в изголовье тахты, затем, сдвинув пальцы, растирает их, особенно подушечки, разминает, готовит руки к привычной работе. Открывает узкую дверь в коридорчик, ведущий на сцену. Не идет ли он наконец? Он идет.

Оттуда, из глубины, словно влекомый на буксире павлином, идет, устало передвигая длинные ноги, склонясь к круто взмывающему вверх полу, Майк Митчнер, от окружающего мира он отгорожен полным изнеможением, во всяком случае, он будто не слышит комплиментов, которыми осыпает его павлин.

— Божественно, Майк, неподражаемо. Майк, таким можешь быть только ты.

У Майка от пота почернела рубашка, вся до пояса, Пундт замечает это, так как Майк, словно устанавливая на ходу ширину коридора, растопырил руки, его пошатывает, он идет, закрыв глаза, не от разочарования или растерянности, нет, он хоть и устал, но доволен собой, он и на этот раз не отступил от своего правила, он не щадил себя, был к себе предельно требовательным и работал с полной отдачей.

Его вводят в уборную, поворачивают к свету, поднимают ему руки и закатывают рубашку до плеч, он стоит покорно, закрыв глаза, его подводят к тахте, где уже Юрген Клепач, стащив с него рубашку, ловким движением укладывает его на тахту, на прохладный поблескивающий шелк. Майк Митчнер лежит на животе, лицо повернул к стене, тяжело дышит. На вопросительный взгляд Хеллера Пундт хотел бы кое-что сказать, он хотел бы сказать, что понятия не имел, какой, оказывается, это изнурительный труд, по тут все взоры устремляются на Клепача, тот сует руку в рукавичку и начинает прохаживаться по спине Майка, сухощавой, но прыщеватой, то тут тронет, то там тронет, чертит линии, дуги, размашисто набрасывает какие-то инициалы, оставляя сырой след, и тотчас стирает всё своим длиннющим полотенцем. Молча наблюдает Пундт, как телохранитель поворачивает своего бородатого подопечного на спину, рукавичку заново смачивает и легонько проводит ею по лицу Майка, после чего пошлепывает и растирает его безволосую грудь и с едва ли не исступленной тщательностью трет запястья и подмышки: who can take my heat away? Одеколон Клепач льет в не слыханном количестве — Пундт в жизни не видел, чтобы одеколон лили с такой щедростью, — для чего Клепачу приходится весьма энергично трясти флакон. Струи летят на спину Майка, на обтягивающие замшевые штаны, на тахту; под таким-то дождем и мертвый очнется, думает Пундт, и уже не удивляется, с каким усердием Клепач расчесывает волосы Майка, который теперь, конечно, уже не лежит, а, широко раскинув ноги, давая себе полный отдых, сидит, точно крестьянка, уперев руки в колени.

— Он вымотался, — шепчет Хеллер, — каждое выступление выматывает его до предела.