На бобровых тонях - Александр Герасимович Масаренко

иными и схватится. Вот уж кто поистине любил порядок и правду… Возле Богра, значит, был такой случай. Идет и слышит: пилят лес. Подкрался ближе, а там шестеро человек. Увидали они его — к нему. Ружье отняли, об пень — хрясь-хрясь! — изломали… Он, конечно, кинулся удирать. Они — за ним, начали гоняться с топорами… Удалось ему как-то ухватить ружейные стволы. Подбежал к коням — да стволами их, стволами! Напугал. Кони — в галоп. А сам он — скорее в лесничество! Собрал там в подмогу лесников, как раз и лесничий с объездчиком на месте были. Приехали все в лес, глядят — похищен дубняк. Начали искать. Подались по следам — к деревне вышли. Как раз перед выгоном, смотрят, лежит несколько колод в кустах, а кто привез — не докажешь. Допытывались, но никто, конечно, не признается. Взяли депутата, понятого, чтобы свидетелей было больше, составили акт. И лесничий с объездчиком поехали домой.

— Когда это было?

— Как раз после революции. Еще волость в Долгии была… Присудили, значит, им штраф за дубняк. А на суде и объездчик был, и лесничий, и лесники были — суд же!

После суда лесничий и говорит деду твоему: «Сходи, Парфенович, горелки возьми, пообедаем». Он и пошел. Переступил порог корчмы. А там сидят его порубщики, выпивают. Вот один из них поднялся — и к нему: «Ступай, Андрей, выпей с нами…» А он уже бутылку держит в руках и связку баранок. «Что мне вашу пить, я вот свою выпью…» — спокойно так говорит. Тут один из порубщиков стал в дверях, а те, что сидели за столом, принуждают выпить. Он подошел, стаканчик выпил. «Пей еще!» — говорят ему. «Нет, хватит…» — и отошел от стола. «Ах, с тебя хватит?!» — за бутылки схватились и давай его окружать. Он видит, что туго ему придется, и, долго не думая, подбежал к тому, что на пороге стоял, как двинет головой в живот. Дверь с петель сорвалась… Выскочил на улицу, а те вслед за ним — прут на него, к ограде стараются прижать… Он тогда с разгона перемахнул через ограду и огородами в поле подался. Там уже свободно, есть где разгуляться… А в руке у него только горлышко от той бутылки, что купил, уцелело. Вот он осколком-то этим и отмахивался. Бегали так, покуда лесничий не подоспел. Из нагана стреляет поверх голов порубщиков, а те все равно не отступаются: глаза кровью налились, губы дрожат… Сбежались лесники, только тогда утихомирилось все.

Так вот порубщики те и следили за твоим дедом, старались подкараулить его где-нибудь в темном местечке. Но у них ничего не получалось. И тогда они подговорили Ивана Сосунца (лесником тоже работал), чтобы тот подбил Андрея идти в Пропойск через их деревню. А шли они на какой-то там сход. С ними был и дядька мой. Он тоже на Усохе жил. Идут, значит. И сюда вот, где ров размытый, ну, где глинище, у Березовки что, подходят. А там тогда сарай стоял — бойня была, скот били. Вдруг к ним из-за угла выскользнули двое: «Стой!»

Лесникам тогда наганы давали и винтовки. У деда твоего наган за пазухой был, а у дядьки — удобная такая плетка, а на конце — свинцовка. Он, значит, подпоясывался этой плеткой. Так когда те, что высунулись из-за сарая, стали угрожать, одного из них как огрел этой самой плеткой по лбу! Тот и с ног долой. А дед твой из нагана вверх стрельнул, чтобы напугать. Другой, что следом бежал, подумал, что его напарник убит, да и кинулся наутек. Дядька — за ним. И ему тоже перепало… Тут изо рва еще двое бегут — на подмогу, значит. Да опоздали. Дядька одного из этих плеткой уложил, а другой не стал ввязываться, повернул обратно.

— А куда же Сосунец девался?

— Он, видишь ли, зашел в деревню — будто квасу у своих знакомых напиться. А сам небось предупредил, что идут, дескать.

— Хитрый… И что ему тогда было?

— Что? Разве про это знали, что он с ними в сговоре? Они через год подстерегли все же дядьку моего, когда один он был, и так избили, что тот вскоре и помер.

— Выходит, что в их деревне всегда водились бандиты?.. Там, говорят, и в эту войну как будто были их тайные землянки, которые только недавно удалось обнаружить.

— Всегда там жулья хватало… Был целый род такой, воровской. Да вот, кажется, вывелся уже: кто из тюрьмы не вернулся, а кто так напоролся на свою погибель… Они же, эти воры, и меня немцам выдали — припомнили мне батьку моего.

— А как это было?

— Просто все… Немцы заняли Пропойск, забрали нас, пожарников, в плен…

— Они, как я слышал, Пропойск заняли без боя?

— Ну, без боя… А почему без боя, знаешь? Так вот. Военные, милиция и мы, пожарники, как могли, конечно, подготовились к обороне. Я аккурат дежурил тогда на церковной колокольне, сидел с солдатами, и телефон при нас был. Как только ударил первый снаряд, солдаты слезли вниз, так как знали, что церковь хороший ориентир. А я остался, не знал этого, да и приказа мне не было слезать. Прилетел самолет, начал пикировать и первой же бомбой разрушил хату Астаповых. А они ведь только что новоселье справили. Я помогал им строить хату, там и ногу пропорол гвоздем, да так, что целый месяц потом в больнице пролежал… Сижу, значит, на колокольне. Эх, вижу, на Березовке пыль столбом поднялась, стрельба началась, трассирующие пули летят… «Немцы из Березовки прут!» — кричу я в телефонную трубку. «Как это из Березовки? Гляди, из Довска или из Гайшина!» — это мне начальник наш так говорит. А переправа через Сож была вот так, как роща теперь, за мельницей как раз. Я свое: «Из Гайшина не видно, а уже поронный мост захватили немцы, бьют оттуда по переправе…» А на переправе, вижу, столпилось много военных машин, не успели еще все проскочить на ту сторону Сожа. Вот тут и говорит мне начальник: «Слезай, Герасим, будем и мы отступать…»

Выехали мы, еще до переправы не добрались — видим: разнесло переправу снарядом. Тут уж кто куда: одни, кто умел плавать, поплыли через Сож, другие попрятались в ров, чтобы не угодить под снаряд или под осколки. И я укрылся во рву — плавать-то не умею… Не успели оглянуться, как немцы заняли город, обнаружили нас. Собрали и посадили всех —