Невидимые бои - Николай Тарианов

Мать показала Николаю оставленную ей копию акта обыска. Николай узнал подписи беспринципных людей, чью работу в органах госбезопасности он, да и не только он, считал позором. Все они были приближенными Абакумова. Горе-министр подбирал свое непосредственное окружение по собственному образу и подобию.

Николай прилег на жесткую койку. Все-таки надо вздремнуть, отвлечься от кошмара, свалившегося на семью, словно горная лавина. Надо собраться, мобилизовать силы для первой встречи со следователем. По закону ему обязаны в течение 48 часов предъявить обвинения.

Может быть, дело не только в отце. Может быть, дело в том, что, веря в невиновность многих чекистов, погибших в конце 30-х годов, он, Николай, принялся изучать в научных фондах библиотек литературу и опубликованные документы о деятельности первых чекистов, отдавших весь жар души, здоровье, молодость, все силы защите молодой республики от ее врагов и павших жертвами — Николай чувствовал это — жестокого произвола, навета, оговора. Свою интуицию он хотел проверить документами. Может быть, это и привлекло к нему недоброе внимание.

За этими размышлениями Николай так и не успел заснуть. С шумом открылось квадратное оконце в двери. Надзиратель громко застучал ключом в дверь. Раздалось басистое: «Подъем!» Николаю — новичку — милостиво объяснил: спать можно только до шести утра. После шести «полагается вставать и бодрствовать». Дремать запрещено даже сидя. Иначе койку уберут из камеры на весь день, до ночи. А тогда не на чем будет сидеть: либо стой, либо садись на холодный шершавый бетонный пол.

Именно потому, что смежить глаза не давали, Николаю нестерпимо захотелось спать. В первый день, проведенный им в тюрьме, он и не подозревал, что именно эта простая человеческая склонность ко сну, физиологическая потребность отдыхать несколько часов в сутки, отключившись от всего, будет безжалостно использоваться здесь как сильнейшее средство давления на его психику. Лишение заключенного нормального сна — грозное оружие в руках бессовестного следователя, сознательно добивающегося ложных показаний.

Николай не знал всего этого по очень простой причине — за годы работы в органах он не имел никакого отношения к следственной работе. Ополоснув лицо холодной водой из-под крана (водопровод в камере — великое благо!), сделал короткую, но энергичную физзарядку. Затем начал «прогулку». Шесть шагов от двери к окну, столько же обратно. Шесть шагов туда, шесть — обратно.

Через час принесли завтрак: пятьсот граммов черного хлеба, кружку морковного чая, два куска сахару (предупредили: хлеб и сахар — на целый день). Все это просунули через квадратное оконце в двери.

После завтрака властно, неумолимо потянуло ко сну. Сидя на койке, Николай задремал. Надзиратель, каждые полминуты заглядывавший в камеру через «волчок», открыв оконце в двери, строго предупредил: «Будете дремать — заберем койку!»

Николай отвернулся к окну, чтобы надзиратель не видел его глаз, и… опять задремал, монотонно отбивая такт ногой по полу. Видимо, не он первый придумал эту наивную хитрость. Оказывается, надзиратель знает все фокусы заключенных, которых лишают сна. Новое предупреждение — еще более грозное.

Николай попробовал дремать на ходу, медленно прогуливаясь по камере. Чуть не упал. Ополоснул лицо водой, пытаясь отогнать дремоту…

К концу первого дня в тюрьме Николай уже был твердо уверен в том, что сон — это высшее жизненное благо. Ради сна он готов был отказаться от пищи. С радостью отдал бы он десять лет жизни за десять минут нормального человеческого сна…

В десять вечера разрешили спать. Заснул мгновенно.

Лицом к лицу

Только на шестнадцатый день Николая вызвали наконец к следователю. Вели по галереям и этажам вдоль бесконечного ряда камер.

Долго шли по зданию тюрьмы. На этажах и переходах, в смежном здании, где размещались кабинеты следователей, Николай ни разу не встретился ни с одним арестованным. Техника предотвращения случайных встреч между заключенными была отработана до тонкостей.

Подследственный выступал по коридорам и переходам словно знатный гость — впереди шествовал один надзиратель, позади — другой. Таким караваном арестованный передвигался к следователю и обратно. Перед каждым поворотом или вблизи лестниц, то есть в наиболее вероятных местах встреч, надзиратели подавали сигналы, громко стуча ключами по металлическим пряжкам поясов или цокая языком.

У каждого поворота, у каждой лестничной площадки стояли вертикальные деревянные ящики размером с тесноватый гроб. В «гробы» заключенных запихивали, пока мимо них двигалась встречная процессия: надзиратель — арестованный — надзиратель. Заключенные — друзья и даже жены и мужья — могли годами жить в нескольких метрах друг от друга и ни разу, даже случайно, не столкнуться в коридорах или на прогулке во дворе, в специально окруженных высокими стенами боксах.

«Что ж, для шпионов, преступников, убийц такая система, видимо, нужна», — подумал Николай.

«Но ведь я не шпион и не убийца».

Идя к следователю, Николай начинал понимать: то, что происходит с ним сейчас, видимо, случилось и с теми, кого вытолкнули из жизни со страшным клеймом «враг народа». И именно это — даже не мучения, не позорная смерть, а клеймо — и было самым ужасным.

— И чтобы не случилось это ужасное, ты, Николай, будешь сражаться за свою честь, свое доброе имя. Ты не должен, не можешь проиграть битву. Это твой долг перед партией…

Конвоиры подвели заключенного к какой-то комнате, открыли дверь. Подполковник Николай Михайлович Борисов вошел в кабинет следователя. Сражение началось.

Следователь, сидевший за письменным столом, даже не взглянул на заключенного. Он что-то писал, часто заглядывая в книгу, прислоненную к пластмассовому чернильному прибору. Книга была раскрыта примерно на середине. Николай узнал учебник французского. Отпустив небрежным кивком головы конвоиров, следователь еще некоторое время что-то писал.

«Спряжения зубрит», — механически отметил Николай.

Выждав, следователь медленно поднял бесцветные глаза.

— Садитесь, Борисов, — важно сказал он, напяливая на лицо некое подобие улыбки. — Сейчас мы вами займемся.

Николай подошел было к одному из двух мягких кресел, стоявших перед столом следователя. Но сесть не успел.

— Ваше постоянное место в моем кабинете, — медленно отчеканил следователь, — будет в том углу. Это, так сказать, наш «красный угол». Для «гостей», — улыбнулся он своей идиотской остроте.

В углу кабинета стоял маленький столик со стулом. Заняв «свое постоянное место», Николай понял, что стол и стул крепко привинчены к полу. Как бы бурно ни проходил допрос, следователи всегда были надежно гарантированы от удара стулом или столом. У подследственных же, как вскоре убедился Николай (к счастью, не на собственном примере), подобных гарантий не было.

Пока следователь, морща узкий лоб, старательно заканчивал домашнее задание, Николай внимательно изучал его лицо. Где-то видел он эту неприятную надменную физиономию, эти бесцветные глаза — они не становились более привлекательными от того, что их обрамляли солидные очки в толстой роговой оправе. Следователь был в полковничьих погонах, из-под расстегнутого кителя виднелась полосатая шелковая сорочка сугубо партикулярного покроя.

В комнате витал легкий аромат дешевых духов или одеколона. В тюрьме, где, как правило, благоухает кислыми щами и карболкой, каждый новый запах фиксируется особенно обостренно.

Окно кабинета было приоткрыто, виднелась решетка. С воли, очевидно с какого-то двора, расположенного поблизости, доносились голоса играющих детей. За эти дни Николай слышал в тюрьме лишь лязг ключей, скрип стальных дверей, стук колес тележки, на которой развозят жидкие щи и кашу. Он отвык от всяких мирных нормальных звуков. Поэтому так приятно было услышать веселые детские голоса, убедиться в том, что в нескольких метрах от этой мрачной комнаты, по ту сторону высокой тюремной стены, кипит простая, хорошая человеческая жизнь.

Да, люди там, на воле, работают, учатся, ходят на собрания, вечером сидят в театрах, любят своих жен, поругивают и ласкают детей, спорят с друзьями. Знают ли, нет, подозревают ли, что за этими тюремными стенами разыгрываются тяжелые трагедии, что объектами и жертвами произвола, беззакония становятся здесь такие же честные люди, как и они сами?

Лишь несколько лет спустя узнал Николай, что в этой цепи трагических «случайностей» была своя система; что шайка авантюристов разработала сложную методику «выдачи на-гора» ложных, фальсифицированных показаний, вымогаемых — иногда выколачиваемых — из ни в чем не повинных, честных советских работников, чтобы доказать Сталину, что он окружен «шпионами» и «заговорщиками» и что только они — Берия, Абакумов и их подручные, а до них Ежов, Меркулов и другие — могут спасти вождя от уничтожения, а страну — от гибели. А ведь эти карьеристы и были подлинными заговорщиками.