Эфффект линзы - Irene

Может, вы, Людмила Сергеевна, вызовете меня к себе на ковер и будете «прорабатывать», но я не считаю себя ущербной, если ни разу не попадала под такую зависимость».

Конец. Дочитав до точки, я почувствовал, как спину закололи сотни ледяных иголочек.

Как не странно признавать, первой была мысль о нетрадиционной ориентации Вики. Холодный и даже циничный тон, вот это «К мужчине», выделенное отдельным абзацем, будто бы с какой-то брезгливостью, как нечто противоестественное… Потом эта мысль показалась мне глупой, хотя, скорее, я всего лишь интуитивно знал, что первое предположение не верно. Но почему в семнадцать лет Вика чувствовала такую обиду и безысходность, сказать было тяжело, особенно учитывая ее очевидную привлекательность.

Я сложил листок назад в папку и почесал затылок. М-да. Бывают тексты, которые надолго заставляют чувствовать себя неуютно. Завтра я обязательно поговорю с ней. Вот только найду…

Мое обещание самому себе оказалось практически невыполнимым — в последующие несколько дней разговор с Викой Ольшанской каждый раз ограничивался фразой: «Подожди, пожалуйста… Я хотел…» После этих «волшебных» слов она то заскакивала в женский туалет, то начинала говорить по телефону и резко уходила куда-то в темноту коридора, то прогуливала уроки, зная, что я могу прийти за ней в класс, а один раз, когда мы встретились в узком проходе около учительской и стояли друг против друга, как два ковбоя в вестерне, Вика и вовсе повернулась и бросилась вниз по лестнице с такой скоростью, будто я собирался выстрелить в нее.

В один прекрасный момент меня это разозлило настолько, что я не был уверен, смогу ли вообще спокойно с ней разговаривать. Очередная беседа по суициду оказалась несколько короче, чем я предполагал, и у меня обнаружилось целых десять минут в конце шестого урока. Я подошел к 11-А, приготовившись к тому, что Вики там нет. Но впервые за последнее время ошибся.

Попалась! Она изменилась в лице, увидев меня на пороге, однако выбрасываться в окно или прятаться под парту не стала. Под удивленные и иронические взгляды одноклассников она медленно, как к эшафоту, прошла к выходу, опять спрятав руки в карманы и не поднимая на меня глаз.

— Идем.

— Зачем?

— Поговорить надо.

Вика продолжала оставаться на месте.

— Я не собираюсь тебя «прорабатывать», — я вздохнул. — Просто побеседуем.

Ее глаза вмиг потемнели, она узнала собственную фразу, но, повинуясь неизбежному, поплелась за мной по коридору.

Я открыл дверь кабинета и жестом пригласил ее войти.

— М-м-м, Кирилл Петрович… Я не пойду туда.

— В смысле? — я опешил.

— Не хочу…

Мне вдруг нестерпимо захотелось плюнуть на все и уйти, но со времени разговора со Сдобниковым я каждый день возвращался к одному и тому же: пока самым очевидным конфликтом в жизни Лехи был конфликт с Ольшанской.

— Ты боишься оставаться со мной наедине?

— Да нет, с чего вы взяли! С чего бы это? — ее движения стали порывистыми, взгляд — бегающим, а интонация — фальшиво бодрой.

Точно. Врет.

— Вот и я думаю: с чего бы это?

— Просто не люблю кабинеты, все эти «ковры»…

— Хорошо, идем в холл, там лавочка…

— И люди кругом.

— Да, люди.

— Вы ведь хотите поговорить о моем сочинении?

— Если тебе это неприятно, не буду.

— Хм…

В принципе, любой разговор междометие «хм…» обрывает не хуже, чем слово «Ясно». Однако я слишком долго ее вылавливал, чтобы сейчас так быстро сдаться.

— Вик, дверь открыта. Тебя никто не держит и не привязывает. В любой момент можешь встать и уйти. Но я хотел поговорить о Литвиненко.

Она глянула на меня как-то совсем затравлено, и все же нерешительно переступила порог. Я прикрыл дверь ровно настолько, чтобы виднелась узкая спасительная полосочка коридора. Вика села на край кресла и немного наклонилась вперед, ее спина была напряжена, как у спортсмена на старте, в любую секунду готового сорваться с места. Я уселся напротив нее, выдвинув стул из-за стола, чтобы он не создавал между лишнего препятствия. Она быстро отказалась от предложения выпить чая и продолжала бросать на меня встревоженные взгляды. Кажется, ее волнение передалось и мне — радость от победы в нашей своеобразной игре в прятки сменилась тревогой. Я уже набрал в легкие воздух, чтобы задать свой первый банальный вопрос, но Вика меня опередила:

— Кирилл Петрович, если вы насчет Литвиненко, то я уже и так все рассказала ментам. Я не знаю, что еще добавить.

— Я не сотрудник нашей доблестной милиции и все, что бы ты ни сказала, останется только тут, между нами. Поэтому я просто хотел поговорить о том, как ты себя чувствуешь.

Ольшанская удивленно подняла брови и посмотрела на меня исподлобья.

— Да нормально… а что?

— Ну, просто я знаю, что вы с Лехой встречались…

Вика поморщилась.

— Ага. Как только я пришла в школу. В конце десятого… — она замолчала, сама себе кивнув. — И летом…

— Соболезную…

— Как ни ужасно звучит, но Литвиненко из тех, о ком даже сейчас лучше никак, чем хорошо.

Прямой спокойный взгляд, такой, что от его искренности перехватывает дыхание… Вика не лицемерила. Она не злорадствовала по поводу его смерти, но и не пыталась изобразить приступ неудержимой тоски. Литвиненко, по каким-то причинам, не был в числе ее любимчиков, но она не собиралась это скрывать. Что ж, достаточно смело с ее стороны. В таких случаях люди, которые знают больше, чем говорят, обычно стараются рассказать о безоблачных дружеских отношениях, лишь бы отвести от себя подозрение.

— Но ведь тебе было страшно на похоронах… и до них…

Ольшанская раздраженно закатила глаза.

— Страшно, потому что парень погиб в семнадцать лет. Вот вам разве не страшно?

Я не мог не согласиться с ее утверждением, однако ясно понимал, что там, стоя посреди траурной толпы рядом с матерью Лехи, Вика боялась не абстрактной смерти. И не того, что видела прямо перед собой. А чего-то другого.

— Да, это жутко… Но вопрос не обо мне. Вика, чего боишься сейчас ты?

Она задумалась, и я заметил, как на мгновение между ее бровями залегла маленькая серьезная морщинка. Мне было очень интересно наблюдать за ней — я обнаружил это с первой минуты знакомства — смотреть, как она задумчиво потирает небольшую ямочку на подбородке, как скользит взглядом по полу и стене, как поправляет непослушную челку, которая лезет в глаза… Я видел и знал многих «первых красавиц», многих девушек-лидеров, многих бесконечно эпатирующих девиц. Но в Вике все смешалось в такой круговорот, что определить, какова она на самом деле, становилось все сложнее. Особенно, если она вдруг искренне улыбалась и во всех ее чертах привычная угловатость сменялась детским, радостным выражением лица…