Эфффект линзы - Irene

— А с отцом в последнее время у него не портились отношения?

Женщина покачала головой.

— Нет. Наш папа редко дома бывает… он постоянно в командировках… Они в последнее время и не виделись почти… А что?

Внезапно я смутился, не зная, как объяснить ей, что отношения с отцом могли сыграть роковую роль в ситуации Лехи. «Я не пропаду. Батя что-нибудь придумает»… «Кирилл Петрович, ну, вы это… только не надо бате звонить»… Каким же испуганным в тот момент было выражение его лица!

— Я знаю, как Леша уважал и любил его, — тщательно подбирая каждое слово, сказал я. — Думаю, он очень переживал бы, если бы поссорился с ним.

— Наверное, да. Но какое это имеет теперь значение?..

Судя по интонации, ее последний вопрос был риторическим и я не стал развивать тему дальше. Мы постояли молча какое-то время, но потом взгляд ее больших голубых глаз скользнул мимо и остановился где-то за моей спиной. Я обернулся. На выходе, около распахнутых дверей столовой, по привычке засунув руки в карманы, замерла Вика Ольшанская.

— Эта девочка… Она же новенькая, да?

Вика напряженно приподняла плечи, будто готовясь броситься наутек при любой попытке приближения.

— Новенькая?

Я вспомнил, что собирался сделать уже два месяца. Глянуть ее «досье». Мысль о том, что я, так ни разу его и не просмотрел, повергла меня в шок, ведь Вика была одной из самых ярких и неординарных учениц этой школы. Я успокоил себя мыслью, что до этих пор был постоянно загруженным — куча каких-то мелких дел, консультаций, КВНов и заданий от Аллы Ивановны.

— Я видела ее пару раз. Леша, кажется, даже дружил с ней.

— Да, я слышал. И они, насколько я знаю, расстались незадолго до… — я запнулся, почувствовав неловкость, но продолжал смотреть на Вику. Та не двигалась с места, немигающим взглядом сверля нас с матерью Литвиненко.

Александра Анатольевна вдруг повернулась ко мне и я заметил, как на ее лице появилось презрительное выражение.

— Вы считаете, что Леша мог… из-за нее?.. — она раздраженно выдохнула. — Да нет же… Знаете, столько их было… это все проходящее… У такого мальчика, как мой сын, с девчонками проблем никогда не было. Вы не о том думаете, Кирилл Петрович.

Это прозвучало как намек. Александра Анатольевна гордо подняла подбородок и поджала губы. Видимо, поверить в самоубийство сына ей не удастся никогда, но озвучить свои предположения она не решилась. Да и не нужно. Я прекрасно понимал ее сомнения и, кроме того, слишком хорошо знал парней типа Лехи. То, что он преследовал Вику и не упускал ни одной возможности, чтобы уколоть ее, да еще и в присутствии максимального количества слушателей, не выбивалось из его стиля поведения. Это свидетельствовало о банальном ущемленном самолюбии. Но никак не о разбитом несчастном сердце, готовом на все, лишь бы найти себе утешение.

Из приемной наконец вышла Алла Ивановна и через несколько секунд забрала мою собеседницу к себе в кабинет. Я двинулся вперед, но Ольшанская резко развернулась и почти бегом выскочила из парадного входа. Черт!.. Гнаться за ней было бессмысленно.

Жизнь в школе все никак не приходила в норму. Наверное, мир для многих этих ребят и, особенно, одиннадцатиклассников уже никогда не будет прежним. Каждый раз, заходя в новый класс все с той же темой беседы, я сомневался, нужно ли им вообще напоминать об этом так настойчиво? Но для проверки, уже скоро стартующей в школе, важен был факт моей работы по этой болезненной теме, так что выбирать не приходилось.

Сегодня, закончив очередную беседу в восьмом классе, я вспомнил, что собирался посмотреть «досье» Ольшанской. Там и правда лежало немного материалов — несколько результатов тестов, пара рисунков и одно сочинение-размышление. Тема, заданная моей предшественницей, однозначно впечатляла: «Любовь — это…» О, Боже. Как же я ненавидел в школе эти вещи… Мне всегда было тяжело описать что-то подобное словами, еще хуже — позволить читать эти сокровенные мысли кому-то другому, кому-то чужому, любопытному и в очках! Такие сочинения казались мне страницами из дневников, поэтому я, превозмогая интерес, не осмеливался заглядывать в листок девочки, которая мне нравилась.

И вот сейчас, рассматривая Викино сочинение в сизых октябрьских сумерках, я чувствовал себя преступником. С одной стороны, сладостное чувство запретного подстегивало меня скорее раскрыть двойной листик, который, возможно, позволит мне лучше понять ее, но с другой… вдруг Вика, как и я, писала не то, что чувствовала, а то, что от нее ожидали? И что бы она сказала, узнав, что ее мысли читал именно я? В эту же секунду я усмехнулся — так и до мании величия не далеко! С чего я взял, что чем-то отличаюсь для нее от других учителей? С чего я взял, что она вообще обратила бы на это внимание? И с какой стати мне бояться читать ее сочинение о любви, лежащее в моих бумагах?!

Я решительно выдохнул и положил листок перед собой.

«Любовь — это…

Интересно, описание какой любви вы от меня ждете? Вряд ли — любви матери к сыну, любви к Родине, любви собаки к хозяину… Все эти вопросы ведут к одному: любви к противоположному полу.

К мужчине.

Вы и правда хотите знать, что я об этом думаю?

Любовь — это… Это то, о чем все говорят, но редко кто испытывает. Это то, о чем вряд ли можно рассказать, особенно на тетрадном листке. Это то, что может принести немало неприятностей: малейшая слабина — и ты уже зависима, потому что в момент перестаешь быть собой, а становишься лишь чьей-то «половинкой». Любовь хороша только в книгах. «Ах, он такой благородный! Он дал ей свободу! Он позволил ей быть счастливой не с собой!» Мы удивляемся, восхищаемся, даже гордимся таким человеком. Но на самом-то деле каждый думает: «Фигушки, со мной так не будет! Моя любовь не будет несчастной! У меня будет хэппи-энд». И все его ждут.

Мне бы тоже хотелось верить в счастливый финал. Но, пусть и странно, я не могу себе этого представить. Хотя бы потому, что, как сказали нам на химии, любовь — это химическая реакция и вечно она длиться не может. Это как наркомания, что ли, ведь у любого наркомана есть только два логичных пути — смерть или избавление от пьянящей зависимости. Либо ты мертв, либо смотришь на мир трезво и не зависишь ни от чего. Так зачем, если все равно этим закончится, вообще кого-то любить?

Может, вы, Людмила Сергеевна, вызовете меня к себе на ковер и будете «прорабатывать», но я не считаю себя ущербной, если ни разу не попадала под такую зависимость».

Конец. Дочитав до точки, я почувствовал, как спину закололи сотни ледяных иголочек.

Как не странно признавать, первой была мысль о нетрадиционной ориентации Вики. Холодный и даже циничный тон, вот это «К мужчине», выделенное отдельным абзацем, будто бы с какой-то брезгливостью, как нечто противоестественное… Потом эта мысль показалась мне глупой, хотя, скорее, я всего лишь интуитивно знал, что первое предположение не верно. Но почему в семнадцать лет Вика чувствовала такую обиду и безысходность, сказать было тяжело, особенно учитывая ее очевидную привлекательность.