Немой. Фотограф Турель - Отто Вальтер

Морось! Хоть ты и не хотел в этом признаваться, но и тебе на твоем тяжелом гусеничном экскаваторе она доставляла много хлопот. Конечно, тем, кто нагружал и водил вагонетки, и взрывникам поначалу было тяжелее. Но и тебе с каждым днем становилось все неуютнее. Вспомни: ты сидишь в легкой кабине из парусины и кожи, руль слева, в правой руке — тяжелый рычаг, и постепенно тобой овладевает странное чувство удрученности; пахнет бензином, экскаватор с ревом вгрызается своим могучим ковшом в строительный мусор, и порой тебе кажется, будто гусеница проваливается в пустоту: в морось, в раскисшую от мороси землю, а иногда машину заносит и чуть не кружит на месте, потому что морось застряла в гусеницах и передаче, эта тонкая предательская морось, тонкая частая сеть мороси, в которой запутался твой экскаватор.

Потом ты заметил, что кто-то взял запасную канистру бензина. Факт. Канистра пропала. Вспоминаешь то ветреное и дождливое октябрьское утро? Ты заехал в укрытие, вылез из кабины — и тут как раз впереди взорвались шесть зарядов, — спустился с перегревшегося экскаватора, чтобы размять затекшие руки и ноги, и вдруг почувствовал — с экскаватором что-то неладно. Как-то он необычно выглядит. А потом понял: болтаются пустые петли. Пропала канистра.

Самуэль, подумал ты. Наверное, ему утром не хватило бензина для грузовика. Но тут же ты вспомнил, как он вчера вечером заправлялся у бочки. Нет, это не Самуэль. Впереди раздался сигнал отбоя.

Ты снова залез в кабину. Проклятый ветрище при этом чуть не сорвал с тебя шляпу. Остальные уже продолжали работу, они и не взглянули, когда ты подъехал, вперся в самую середку на своем экскаваторе, остановился и вылез из кабины. Чтобы добраться до Кальмана, пришлось перелезть через размытый строительный мусор. Кальман работал буром. Он трясся всем телом — здоровенный мужик — в такт тарахтенью инструмента. Он изо всех сил сжимал рукоятки, загоняя бур наискосок в скалу. Ты тронул его за плечо, и только тогда он взглянул на тебя. Выключил бур. Но Филиппис рядом продолжал бурить, к тому же ветер снова расходился, так что надо было орать, чтобы Кальман услышал. До него не сразу дошло.

— Что случилось? — закричал он тоже. А потом: — Канистра с бензином?

До него все еще не доходило.

— Пропала! — заорал ты.

Кальман:

— Потерял?

Нет, потеряться она не могла. Ведь ты же каждый вечер осматриваешь машину сверху донизу. Вчера петли были в порядке. Да и сейчас они целы. Они в порядке. Только что сейчас они отстегнуты. Сама собой петля не отстегнется. Кто-то их отстегнул. Ночью. Ночью тут поработала какая-то сволочь.

— Кто-то тебя разыграл. — Кальман рассмеялся. — Ладно, хватит. После разберемся. В обед.

Его бур снова затарахтел.

— В чем дело? — крикнул Керер, когда ты вернулся к экскаватору.

— Канистра пропала. — Ты показал на пустые петли. — Знает кто-нибудь, куда она девалась?

Но ничего не отразилось на лицах Керера и Брайтенштайна, и Гайма, и Гримма, выглядывавших из-за вагонеток.

— Никто не знает, куда она девалась?

— Что значит «пропала»? — крикнул Брайтенштайн. — Смотрите у меня, я вам покажу, как разбазаривать инвентарь. — Он подражал голосу Кальмана, Остальные рассмеялись.

— Кто-то ее украл.

Луиджи Филиппис поднимался по узкоколейке со своей вагонеткой. По его небритому лицу катились капли пота и дождя. Оба бура прекратили работу.

— Давайте, еще немножко осталось! — крикнул Филиппис; он подложил под вагонетку тормозную колодку и перевел дух.

— В чем дело, Борер? — спросил он.

Брайтенштайн объяснил ему.

— Борер, здесь воров нет, — сказал он на это.

— Я тоже так думал, — отпарировал ты. Неожиданно громко прозвучали эти слова в тишине, которая вдруг окружила вас, потому что случайно именно в это мгновение буры прекратили работу, и даже ветер умолк. И деревья перестали шелестеть. За последние дни буря сорвала с них последние остатки разноцветных и пегих листьев. Деревья стояли тесными рядами, почти голые, выше по склону они росли ярусами, будто прячась друг за друга, угрюмо скрывая свою наготу. От них веяло пугающим холодом. Далеко внизу, там, где широкими витками змеилась горная дорога, что-то громыхнуло. Камнепад… Снова тишина… И только морось не прекращалась. Она торопливо оплетала своей сетью тебя и экскаватор.

— Не валяй дурака, Борер, — сказал Брайтенштайн. — И вообще, давайте работать.

— А канистра?

Брайтенштайн засмеялся. Он, кажется, не расслышал угрожающей нотки в твоем голосе. Впереди снова затарахтели буры.

— Канистра! — закричал Брайтенштайн, а остальным явно было смешно. — Отвяжись ты от нас со своей дурацкой банкой бензина. Ты потерял ее, или ее смыло дождем. Валяется небось где-нибудь в грязи. Поищи ее. А нас оставь в покое.

Ты медленно обошел вокруг вагонетки. Перешагнул через рельс. Грязь вздыхала и чавкала у тебя под ногами. Брайтенштайн был здоровенный бандюга, и когда ты встал прямо перед ним, в его прищуренных глазах вспыхнули озорные искорки. Под левым глазом у него белел длинный шрам.

Ты спросил:

— А тебе не нравится, Брайтенштайн, тебя не устраивает, когда я говорю: ее кто-то украл?

Брайтенштайн посмотрел на тебя, на остальных — они подошли поближе, — снова на тебя, — он, кажется, все еще не понимал, что дело-то серьезное.

— Где канистра? — спросил ты. Не иначе как Брайтенштайн вместе с остальными решили тебя разыграть. Ведь ты отвечаешь за свой инвентарь. А тебе и так трудно уследить за инвентарем в эдакий дождь. Знали бы они, сколько у экскаватора разных частей, которые могут потеряться.

— Катись ты к чертям со своей канистрой, Борер, — подозрительно тихо сказал Брайтенштайн. — Что нам, делать нечего? Не лезь к нам с глупостями!

— Где она у тебя?! — Твой голос был резок, неоправданно резок, как мы знаем сейчас и как ты наверняка помнишь, Борер.

Брайтенштайн ухватился за поля твоей шляпы и натянул ее тебе на лицо. Ты очутился в кромешной тьме. Брайтенштайн схватил тебя за плечи, повернул кругом и с силой оттолкнул. Ты летел до самого экскаватора.

— Вы что, надрались? — рявкнул Кальман, очутившись вдруг рядом. — Немедленно приступить к работе! Приступить к работе, вам говорят! — закричал он, когда ты хотел объяснить ему, до какой наглости дошел Брайтенштайн. И он смерил тебя таким ледяным взглядом, что ты счел за лучшее подняться, влезть в кабину и, рванув с места, засадить ковш в кучу щебенки. «Брайтенштайн, наш разговор еще не закончен», — подумал ты. И теперь ты дрожал за рулем не только от тарахтенья мотора и быстрого скольжения гусениц по щебню.

Снова поднялся ветер. Тебя продувало насквозь в твоей кабине. Когда ты на заднем ходу поворачивал, чтобы опрокинуть полный ковш в вагонетку, ветер изо всех сил накидывался на длинный борт машины, так что твой экскаватор чуть ли не качало. Другие снова рьяно взялись за работу. Вагонетки быстро откатывались и возвращались снизу пустыми. А взрывники, те и вовсе вкалывали как черти. Ферро, и рядом с ним новенький, немой, которому Кальман отдал каску, а подальше — Кальман, младший Филиппис и Шава. Ну просто ждут не дождутся, когда же наконец дойдет очередь до макушки! Но, как бы там ни было, ты твердо решил вывести на чистую воду того, кто взял канистру. Уж ты-то от своего не отступишься. Вот только бы перестала эта морось. От нее раскисает земля, и того и гляди гусеница провалится в пустоту и машина завертится волчком на месте.

ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ

Но хуже всего была все же не морось. Это чудное, похожее на зубную боль чувство где-то на дне мозга, чувство, что вот уже несколько дней как все пошло вкривь и вкось: началось с истории с собакой; а может, всему виной то, что стала видна эта зловещая макушка, или все дело в идиотской басне про бензиновую канистру — так вот, это чувство было еще хуже мороси. А морось как раз и перестала вскоре после третьей серии взрывов, и даже отыскалось несколько плоских осколков, почти сухих и достаточно чистых, чтоб на них посидеть. Кальман объявил перекур. Все расселись на обломках скалы, у каждого был уже в руке кусок хлеба, а Ферро успел закурить, и только ветер и Немой продолжали свое дело: ветер непрерывно задувал из лесу на просеку и, пожалуй, даже усилился, и снова шумел; а Немой все орудовал кайлой на самом краю скалы, очищая участок, куда Ферро потом вставит бур.

— И чего он лезет из кожи вон, этот парень? — произнес Шава.

А младший Филиппис:

— Наверное, Ферро не сказал ему, что у нас перерыв.

— Заткнись, — сказал Ферро.

— Валяйте скажите ему кто-нибудь, — буркнул Кальман, продолжая жевать.

Никто не встал. Шава зевнул.

— Это обязанность Ферро, — сказал он. — Верно? — Полулежа он повернулся к Ферро. Ферро сидел повыше, шляпу он положил рядом с собой, и его растрепанные черные с проседью волосы торчали во все стороны. Он курил.