Край света - Ольга Ворон

И он повёл меня через толпу – бойцы расступались перед нами. Меня бы одного так, может, и не выпустили бы, пока не напились бы вдрызг.

Кто-то подал мою рубашку и куртку – я накинул на плечи, но застёгиваться не стал, чтобы не запачкать. Нос кровоточил, не прекращая.

Когда уже отошли к джипу, где всё ещё стоял Кастро, довольно пощёлкивая стеком по голенищу и весело щурясь на толпу, я вспомнил «оборотня». Обернулся. Но увидел не его, а Профессора.

Старикан, всё также затянутый в халат с наброшенным поверх ватником, продирался сквозь людей. Мелкий, тощий, замызганный, он пробирался между здоровыми парнями, влезая там, где я бы и не прошёл. И столько было целенаправленности и упорства в его движениях. В поблёскивающих очках, оберегаемой поднятой рукой, в узких плечах, протискивающихся в щели. Я замер, рассматривая его, и вздрогнул – старик прижимал к груди, оберегая в давке, старый чемоданчик с красным крестом на белом круге. И шёл, упёрто продираясь, к «оборотню».

– Пошли, Емель! – окликнул Чахлый.

Пошли, конечно.

Но почему-то на душе стало душно. Словно воздух кто-то испортил.

Мы добрались до административного здания, и один из дежурных вынес нам на порог чайник, мешок со льдом и бутылку водки. Чахлый махнул мне рукой и я, встав у перил и укрепившись в широкой стойке, наклонился, подавая неостывшую голову под струю холодной воды. В распаренной движением шее заломило, но белые мухи, что метались перед глазами после удара в голову, разлетелись из поля зрения.

Махнул на голову футболку, оттёр лысину и глянул на Чахлого. Зарядившись прямо из горла беленькой, начсмены методично рвал на ленточки какую-то тряпицу.

Этка, поднявшись по лестнице, перегнулся через перила и водрузил мне на переносицу пакет с кубиками льда. И я сморщился – саднящая боль полоснула от стылого лекарства. Но в голове стало проясняться. Кивнул бойцу и тот расплылся в ухмылке, и патриотично вскинул кулак, ни на миг не прекращая жевать резинку.

– Давай сюда сопла! – приказал Чахлый.

Поднявшись по лестнице на ступеньку, запрокинул мне голову. Потянулся к переносице, заскользил заскорузлыми пальцами по носу, ощупывая кости.

– Целы, – просипел я.

Чахлый кивнул:

– Похоже на то, – и продолжил уверенно: – Но всё равно не помешает. – И тряпицы-ленточки по одной стал заталкивать в ноздри.

Неприятно, конечно. Но не впервой. Тут главное – дышать правильно.

В носу щекотало и остро дёргало, словно какая змея залезала, и я чуть отвернулся, скосил взгляд, не моргая, уставившись на плац. Там бойцы уже почти разогнали толпу и лишь возле лежащего на земле «оборотня» теснились узкоглазые. Из скинутых ватников сооружали что-то похожее на носилки. А возле самого поверженного батыра сидели двое – старик и Профессор. Мелкий старичок что-то рассказывал, показывал на грудь лежащего, суетливо дополнял свои слова жестами, не рассчитывая, видимо, что сейсмолог поймёт его речь. А Рашид Джиганшевич хмурился, кивал, но продолжал, словно заведённый, делать своё дело – медленно вдавливал поршень шприца, внутривенно воткнутого в локоть, и следил за глазами батыра. И ему не нравилось то, что он видел.

– Давай вторую! – хмуро приказал Чахлый, и пришлось отвернуться в другую сторону.

Когда ленточка, как и первая, плотно забила носовой ход, на плацу уже никого не было.

– Пошли, – позвал Чахлый. – Командир в твою честь выпивку выкатывает.

– Не пью, – просипел я. – Спортсмен.

Чахлый усмехнулся и спросил:

– А так посидишь?

Я подумал миг и покачал головой осторожно, словно стеклянной:

– Неа. Спать пойду.

Начсмены кивнул:

– Давай. Если что нужно будет – дёргай любого. Мне скажут.

– Ага. Спокойной, – выдохнул я и, развернувшись, потопал к станции.

По пути ещё не раз встречные бойцы кричали приветствие, потрясали оружием или вскинутыми кулаками и даже рвались пообщаться и напоить меня до отвала. Но мне с распухшим носом, под холодным пакетом, чуть позвякивающей головой и саднящими предплечьями общаться не хотелось совсем, и я уверено маневрировал, чтобы избегать особо прилипчивых мужиков.

В станцию ввалился, как вчера, словно в чёрную дыру – никакого освещения и только вдалеке коридора едва мерцающий красный свет тревожных ламп лестницы. Пока дотопал до комнаты номер семь, пакет в руках заметно потеплел и стал мягким, а на месте его прилегания появилось знакомое ощущение отшибленности.

В комнате горел свет – Профессор оставил Тасе включенной настольную лампу и в клетку подкинул опилок с палочками. Шиншилла пыхтела, то сама зарываясь в их груду, то пыталась туда спрятать какие-то камешки. В общем, животина была довольна.

Добрался до постели и устало рухнул на матрацы. Что-то не заладился денёк.

Лежать, впрочем, не получилось – носоглотка заплывала и дышать становилось труднее. Пришлось накидать подушек в угол и сесть на постели, завалив ноги одеялом. Поспать бы… Но сон не шёл – тело саднило, голова ныла, а нос наотрез отказывался выполнять свои прямые обязанности.

Не вставая, подцепил за лямку и подтащил поближе рюкзак. Вытянул из верхнего кармана-клапана аптечку и добыл блистер анальгетика. Без него сейчас никак.

Значительно лучше после него, конечно, не стало. Но хоть совесть стала чиста – всё, что мог, сделал. Ещё скользила по краю сознания мысль, что зря отказался с мужиками посидеть – всё отвлёкся бы, – но представляя себе пьяные рожи, хмыкающие на мою разбитую морду, и сам себя одёргивал. Всё я решил правильно. А справиться с болью и одиночеством легко. Взял первую попавшуюся книгу из ближайшей стопки Профессора и натянул одеяло по грудь. Итак, что у нас тут?

«Курс теоретической физики» Ландау-Лифшиц тысяча девятьсот лохматого года издания. Потрёпанная книжица, готовая распасться прямо в руках, оформленная в бодром духе советского реализма, со шрифтами всем известной «Правды», буквально просилась в печку. Но. Зачем-то же Профессор сохранял её? Значит, за дряхлостью могла скрываться раритетность.

Я пересилил себя и открыл первую страницу.

Прочёл введение. Кое-что пришлось перечитать, чтобы не потерять нить повествования, но, в общем, всё оказалось не так уж сложно. Сложности начались с первой же главы. При моих девяти классах за плечами мне предлагалось сразу же, с ходу, освоить весьма непонятные математические действия. О части же из них я впервые узнал. На мгновение у меня возникла крамольная мысль бросить чтиво и подыскать что-нибудь полегче, но оглядев комнату и осознав, что за другими книгами придётся подниматься с постели, и не факт, что они будут понятнее, я вновь мрачно уткнулся в страницу. Значит, будем учиться.

Профессор пришёл, когда я неуверенно, построчно, но уже преодолевал первую главку. Зашёл, близоруко сощурился из-под очков и, убедившись, что я не сплю, прошёл к столу и забросил на него чемодан. Стащил и скинул рядом ватник. Потом наклонился и вытянул из ящика бутылку беленькой, а следом старый гранёный стакан. Набулькал и приложился.

Удовлетворённо вздохнул и только после второго глотка повернулся ко мне.

– Интересно? – кивнул он на книгу.

– Нет, – честно ответил я.

– А зачем? – подчёркнуто выделяя слоги, спросил он.

Я пожал плечами и прогнусавил:

– Спать не получается.

И снова углубился в чтение увлекательной строки, в которой были понятны только цифры и пара обозначений переменных. Голова гудела, и глаза почти слипались, но дыхание оставалось тяжёлым, поэтому пасовать перед «Ландау-Лифшиц» я не собирался. Профессор, поджав губы, несколько минут рассматривал меня, а потом, словно сдался, – вздохнул и, потерев виски, предложил:

– Давайте осмотрю хоть…

Я отложил книгу. Наше с Профессором неприятие явно было взаимным, но вот ему хватало силы духа его преодолеть и выполнить свой врачебный долг, а я… А кто, собственно, мне мешает? Нет, будь на его месте сопливый пацан из обезьян или какай нищеброд поганой нации – я бы на это не пошёл. Но старик… Это, ведь, как уже другой человек. Словно иной цивилизации. Уже вне споров национальностей. Так ведь?

И я привстал, выпрямился, подавая лицо.

Профессор вдавил очки ближе к переносице и потянулся к моему носу. Его пальцы тронули кожу почти невесомо, словно он и не дотронулся почти. Побежали выше, ниже, захватывая не только нос, но и скулы, виски, челюсть. И, наконец, хмурые складки на лице старика выправились, и он даже слегка улыбнулся:

– Всё намного лучше, чем я ожидал. Давайте-ка, Николай, вытащим всё это.

И потянул за ленточку.

Лучше бы он это не делал. В носу тут же защипало, а на глазах навернулись непрошеные слёзы. И вроде не очень больно, но вот мокнут глаза и всё тут!

– Кровь пойдёт, – предостерёг я гнусаво.