Край света - Ольга Ворон

Сейчас… Давалку расчехлю только…

Я стянул футболку, повёл плечами, разгоняя по мышцам кровь, и шагнул в круг.

«Аминь. Твою мать!»

Мой противник раздеваться не стал. Как был в гражданской камуфляжной форме, в такой же, как тысячи рыбаков по всей стране носят, так и остался. Мне даже показалось сперва, что он не заметил, что перед ним встал соперник. Но потом я поймал его взгляд – из-под опущенных век, тяжёлый, ждущий – и морозцем прихватило спину. Такое уже было в моей жизни. Разок осенила меня шутница-удача встать против бойца какой-то сугубо семейной клановой школы малазийской. Такой же замороженный взгляд, такое же демонстративное отсутствие движений и предельная концентрация внимания. Почерк такой же, да только вот народность не та. Да и откуда бы тут адепту малазийской школы быть?

Я пожал плечами сам себе на размышления, и двинулся вперёд. Ведь ясно, что «батыр» с места не сойдёт. Шёл, вприглядку пробуя противника и соображая – с кем судьба столкнула: с бойцом или борцом? Подчас такое видно сразу. У кого прыгучие ноги и руки, словно подвешенные, – стопроцентно любит подрыгать ногами и вбивает кулаками, что молотобоец кувалдой, а вот тот, у кого об шею ломы можно гнуть, а корпус ходит ходуном при любом шаге – наверняка любитель выломать всё, что возможно, и покрепче садануть оземь. Но стоящий передо мной парень – от силы лет двадцать наскребалось, – похоже, был сделан из другого теста. Короткошеей, но при том с сильным торсом, необычно длинными мощными руками и явно прокачанными бёдрами. Что от такого ожидать – пока не начнёшь, не поймёшь, с чем его есть.

А вокруг в едва прерываемой шёпотом да напряжённым дыханием тишине ощущалась тревога. Недомерки не скрывали волнения – ходило ходуном море немытых рож. А охрана споро перетаптывалась по краю площадки, поводя плечами, словно самим тут работать. И только двое оставались спокойными. Кастро на джипе по-хозяйски лениво щурился на происходящее у его ног. И Чахлый примостившийся на капоте, скрестив руки на груди, мерно дымил сигаретой, с интересом наблюдая за моим противником. На меня ни тот, ни другой не смотрели. И правильно.

И я отрешился от окружающего. Пусть ревёт толпа. Пусть молчит. Пусть не существует. Есть только тот, кто напротив. И одна площадка на двоих.

Ещё шаг, и веки парня дрогнули и открылись. Лицо исказилось звероподобной гримасой.

А меня пронзил огонь!

Тёмная громада влоб…

Смазанный скоростью удар…

Боль…

Земля приближается…

Каблуками по мясу…

Бешеная пляска противника…

И словно пространство передо мной схлопнулось, сворачиваясь, как бывает, когда бьётся на холодном ветру мокрая простыня. Ударило по лицу воздухом, заставило подавиться вдохом и…

Парень единым прыжком перемахнул площадку, летя на меня. И на пределе видимости махнул ладонью в основание шеи.

Не отшатнулся бы – слёг с переломанной шеей. Но судьба миловала. Судьба, да тайное умение предчувствия.

И узкоглазый, промахнувшись, пролетел ещё несколько метров и приземлился на корточки. Обернулся – лицо смороженное в нечеловеческом оскале. Сгорбился, словно оборотень в лунную ночь. И, опираясь на руки, ударил ногой. Снизу вверх, лягая как заправская лошадь. Я лишь руки выставил – по предплечьям словно стержнем штанги заехали – и отшатнулся. Второй удар прошёл уже мимо.

«Оборотень», не поднимаясь, крутанулся по площадке, старыми берцами взрывая землю так, что мелкое крошево полетело брызгами во все стороны. И тут же скакнул в воздух, подлетая чуть ли не выше собственного роста. Я прянул от тяжёлого удара ногой в прыжке. Попытался перехватить – куда там! Быстрее пули воздух передо мной разорвали две крепкие ладони, и пришлось тут же вновь наглухо закрыться в обороне.

Он вниз и по земле почти, вращаясь, рванул по кругу. Я – вослед, выцеливая. Метается тёмное пятно – ни ударить, ни схватить! А вокруг подвывают, свистят, потрясают кулаками, надрывая глотки в выкриках. Толпа беснуется, как всегда, требуя крови, требуя зрелищ. Досада взяла – и лоб сморщила, и рот оскалила. А «оборотень», – сучий порох, – словно на вечном двигателе под седалищем, не останавливается.

Только я рванулся ближе, как грудь опалило огнём.

Сознание уже чувствовало, видело, —

Тёмное пятно…

Удары в голову…

Круги перед глазами…

Локтём в висок…

И приближается земля…

но тело уже не успевало среагировать.

Тёмное пятно – размазанный движением в бесформенную кляксу «оборотень» – скакнуло, подлетая ближе, и… перекошенная тёмно-рыжая рожа вынырнула из пучины прямо перед носом. Я выкинул руки, но поздно, поздно! – дунц-дунц! дунц! дунц! – как под комбайн попал. Рёбра ладоней, словно тяжёлые серпы, пробили в голову. Раз! Два! Три! И – ткнули в грудь калёными пальцами.

Задохнулся от жара в носоглотке. Нырнул в сторону, не глядя, на удачу. И, шарахнув пару раз по тёмному силуэту, разорвал дистанцию.

Встал, фокусируя взгляд. Белые мухи кружили, словно пушистый снег в морозный день…

«Оборотень» сидел в дальнем краю круга. На корточках, словно заключённый, но такой поджатый, заведённый, что опасностью веяло и за восемь метров. Он смотрел на меня исподлобья, будто в горло целился, и на оскаленной роже расплывалась усмешка. Он уже чувствовал, что выиграет.

Я тронул нос – хрящ вроде стоял на месте, но кровь обильно лилась липкой жижей, так что дыхание запирало. А с открытым ртом, как выброшенный на берег карась, особо не побегаешь. Обтёр испачканные пальцы о живот – стылым красным мазком остался след. «Оборотень» ощерился, весело щурясь на меня. Что ж… Ты своё показал. Теперь моя очередь.

И прочистив горло, я сплюнул под ноги красным.

Аминь! Твою мать!

И рванул на «оборотня».

Тёмный силуэт мелькнул, уходя вправо за бьющую руку. Но всё-таки я зацепил его! И тут же с разворота ударил ещё. Ещё! Но добротная связка прошила мощными ударами пустоту. «Оборотень» уже мелькал в дальнем краю круга. Вот моль! Твою мать!

Я не отступил. Рванул следом. И заработал, словно механизм, – левой, правой, ноги, руки. Дозируя дыхание и гоняя кровь глоткой. Узкоглазый мотался прямо по курсу, пытаясь то метнуться мне за спину, то прыгнуть, то ударить, прорвав мои руки. Но я уже упёрся – не уйдёшь! На каждый его финт приходилось по несколько ударов. И я доставал. Не всегда полновесно, но доставал. Бешено шёл вперёд и молотил, молотил, молотил… Хватая воздух ртом и выдыхая с кровью.

Тёмное пятно металось перед взглядом – едва успевай ловить в прицел.

Но вот под кулаком хлюпнуло. Узкоглазый хрюкнул, давясь.

Поддалась мякоть под коленом.

Локоть врезался в подбородок.

С ноги вошёл в грудь.

И тело, выдохнувшее кровавую кашу, швырнуло из круга на толпу.

Узкоглазые завопили, закрываясь, затюкано отшатываясь. А «оборотень», раскинув руки, словно спаситель на кресте, завалился на вопящих людей. Рожа окровавленная, смятая. Глаза побелевшие, стеклянные. И с распахнутого разбитого и порванного рта кровь со слюнями течёт в два пузырящихся ручейка.

Готов обезьяна.

Я с силой выдохнул носом – красные брызги рванули в стороны, разгоняя белых мух.

А за спиной уже подлетали, вопя от радости, свои. Обступили, облапили. Кто-то схватил за локоть, толкая мне руку вверх, будто на ринге.

– Е-ме-ля! Е-ме-ля! Е-ме-ля! – скандировали бойцы.

– Эта! Ты – зверь! Во!

– Кувалда!

– Ну, твою мать… Здоров!

Все что-то кричали, что-то хотели от меня – то ли тут же сейчас же напиться, то ли куда-то срочно бежать. И каждому хотелось хлопнуть меня по плечу, обдавая дурным ароматом, прокричать в лицо, насколько я хорош, или, на худой конец, просто потусоваться рядом и покричать в удовольствие… Люди везде одинаковые.

А я смотрел на уже свалившегося «оборотня» – вокруг него тоже стояли, толкаясь в тесноте, его болельщики. И молчали. Только глаза пришибленные едва поднимались, метаясь в ненависти и страхе. И какой-то старик сидел на земле, пытаясь удержать скользкую от крови голову «оборотня» у себя на коленях, и качался, качался, словно маятник…

Но бойцов вокруг становилось всё больше, теснее ряд, шире круг и вскоре за мельтешением людей вокруг я уже не мог разглядеть ни «оборотня», ни старика. Опустил голову, махнул ладонью по рту – кровь всё не унималась. Взял двумя пальцами за переносицу, ощупал – цело всё. И не ясно, с чего бы так хлестать.

Чахлый хлопнул меня по плечу и люди вокруг расступились, пропуская начсмены.

– Пошли, Емель! – он открыто усмехался мне, но в глазах прыгали чёртики: – Хорош стоять как столб фонарный!

И он повёл меня через толпу – бойцы расступались перед нами. Меня бы одного так, может, и не выпустили бы, пока не напились бы вдрызг.