Работа над ошибками - Юрий Поляков

– «Рыба»? Подожди, сейчас пороюсь в картотеке…

«Картотекой» он именовал собственную голову, которую я бы назвал компьютером с усиленным блоком памяти. Через несколько секунд пришёл ответ: лет двадцать-тридцать назад была популярная миниатюра о поэте-песеннике, сочинявшем стихи на готовые мелодии. Работал этот деятель культуры так: сначала придумывал ритмическую болванку, для удобства состоявшую из названий всенародно любимых промысловых рыб. Например:

Карась, кета, ставрида, шпроты, хек,Севрюга, сом, навага, осетри-и-и-на…

Со временем дары морей и рек могли превратиться в такие, например, запоминающиеся строчки:

Для нас всегда открыта в школе дверь,Расстаться с ней не надо торопи-и-и-ться…

И вот однажды поэт случайно забыл свою «рыбную» заготовку на рояле, а композитор вообразил, что имеет дело с законченным художественным произведением и обнародовал новую песню, сразу ставшую шлягером.

– Отсюда и пошла «рыба»! – заключил мой консультант. – Твои дети будут довольны, такие песенки им нравятся!

– Спасибо! – обрадовался я.

– Пожалуйста. Как у тебя дела с журналом?

– Тянут…

– Гнусные обольстители! – сказал он, и мы попрощались.

Потом я выключил телевизор, улёгся и, засыпая, думал о том, что все женщины делятся на тех, кто усугубляет, и тех, кто облегчает мужское одиночество. По некоторым внешним признакам Елена Павловна относится ко второй, совершенно реликтовой группе. Эти мысли обещали вылиться в глубокий философский сон, но вдруг зазвонил телефон.

– Знаете, Андрей Михайлович, – после многослойных извинений попросил председатель Совета ветеранов, – вы все-таки сошлитесь на меня. Чаругин хоть и не наш, а все же мы на одном направлении воевали…

8

Я написал на доске слова «Работа над ошибками» и по хихиканью понял, что вышло неудачно. Вот так всегда: пока скребёшь мелом, кажется, все в порядке, но потом отойдёшь, чтобы полюбоваться, и видишь: буквы разнокалиберные, а строчки прыгают… Нужно будет попросить Елену Павловну – пусть поучит меня в порядке обмена опытом.

Отряхнув руки, я ещё раз повторил правила работы над ошибками: нужно выписать в тетрадь злополучное слово или предложение, карандашом обозначить орфограмму или пунктограмму и привести примеры. И, разумеется, в другой раз в подобных случаях не ошибаться – все очень просто!

– Короткова! – окликнул я, и Рита, прервав конфликт с задней партой, уставилась на учителя. – Как проверить безударный «и» в слове «извините»?

– А что я написала? – удивилась девочка.

– Ты написала – «извените».

– Ударением?

– Ты меня спрашиваешь?

– Ударением.

– Пример!

– Невинность, – подумав, ответила Короткова.

Представляю, что началось бы сейчас в девятом классе. Бабкин наверняка бы сообщил, что последнюю девушку в двадцать седьмом году задавил трамвай… Но для большинства шестиклассников невинность и невиновность пока одно и то же.

– Хорошо! – похвалил я. – Десять минут. Время пошло!

Класс упорно работал над ошибками. Иногда кто-нибудь, подняв голову, начинал в поисках однокоренного слова оглядывать потолок, но я, точно актёр немого кино, делал страшные глаза – и ребёнок торопливо склонялся над тетрадью.

Я подошёл к окну: внизу, за школьным двором, трещали бульдозеры, разравнивая пустырь, где ещё недавно стоял облупившийся особнячок, не представлявший никакого исторического интереса. За эту освободившуюся территорию вот уже полгода бьётся Стась, он мечтает раздвинуть тесную спортивную площадку, но на то же самое жизненное пространство претендует соседняя картонажная фабрика, расширяющая свои складские помещения. Исполком отмалчивается: мол, пусть победит сильнейший. Успокаивает нас одно: сын картонажного директора учится в нашей школе.

На краю перепаханной ничейной земли залегли мальчишки, вооружённые игрушечными автоматами, бульдозеры для них – фашистские «тигры». «Бронебойщики» ждут, когда танки подползут поближе. А дальше, за пустырём, там, где висит знак «Осторожно – дети!» проштрафившийся автолюбитель, молитвенно сложив руки, оправдывается перед царственным милиционером.

«А что, если б человеку, кроме основной жизни, давалась ещё одна – для работы над ошибками? – мудро подумал я. – Тогда все свои просчёты и нелепицы можно обвести карандашом, подобрать однокоренные промахи и оставшееся до последнего звонка время наслаждаться переменчивым заоконным пейзажем. Но в том-то и штука, что мы совершаем ошибки и работаем над ними одновременно. Мало этого, исправляя одни глупости, мы тут же делаем другие. И так длится до конца, до последнего звонка, когда нужно сдавать свою единственную тетрадь…»

Моё лицо было ещё повёрнуто к окну, но третья сигнальная система, которой обладают только учителя и чекисты, уже предупреждала: в классе что-то произошло! Я резко обернулся и увидел на пороге Клару Ивановну. Она смотрела на меня совсем не проверяющим, а наоборот, испуганным взглядом и комкала в руке бело-красную гвоздику.

– Андрей Михайлович, вы мне очень нужны! – сказала Опрятина, озирая класс, но даже не пытаясь определить количество отсутствующих учеников.

Я неторопливо подошёл к ней и лишь тогда разглядел: Клара Ивановна сжимала в руке не гвоздику, а испачканный кровью носовой платок.

– Идёмте, идёмте скорее! – попросила Опрятина. Я дисциплинированно двинулся за ней, на пороге задержался и внимательно поглядел на ученический коллектив, давая понять, что свято верю в его высокую сознательность, но в противном случае наказание будет ужасным…

В «курзале», откинув голову на спинку кресла, выставив острый кадык и вцепившись побелевшими пальцами в подлокотник, сидел Максим Эдуардович Лебедев. Он зажимал разбитый нос проштампованным вафельным полотенцем. Галстук, завязанный модным маленьким узелком, был распущен, на сорочке расплылись густые пятна крови: алые, свежие – в середине, и бурые, подсыхающие – по краям. Максим, страдая, скосил на меня глаза и зажмурился, чтобы удержать слезы.

Пока я соображал, как бы поделикатнее спросить о случившемся, Клара Ивановна сама начала рассказывать:

– Его Кирибеев ударил… На уроке… Дожили!

В учительскую влетел запыхавшийся Стась, а за ним следом печальный завхоз Шишлов с большой банкой масляной краски. Несколько мгновений директор молчал, потрясённый увиденным, и было слышно, как шмыгает носом Лебедев, проверяя, идёт ли ещё кровь.

– Кто? – вымолвил наконец Фоменко.

– Кирибеев… Дожили! – повторила Опрятина.

– Где этот гад? – тяжело задышал Стась.

– Ушёл! – доложила завуч. – Надо звонить в милицию!

– В какую милицию?! – предынфарктно вскричал наш руководитель. – В какую милицию?! – Потом он несколько раз глубоко вздохнул и уже спокойнее добавил: – Никаких милиций! Сами разберёмся… Усвоили? Шишлов! Да оставь ты банку! Пока никто не видит, отведи его ко мне в кабинет – пусть очухается! Скорее!..

Шишлов одной рукой, точно кивер, прижал банку к животу, по-военному кивнул и помог Максу подняться. Как два гренадера, они добрели до двери, но тут Лебедев, почувствовав нелепость ситуации, оттолкнул завхоза и самостоятельно вышел из «курзала».

– Клара Ивановна! – проводив их взглядом, продолжал Стась, все более воодушевляясь. – Девятый класс на перемену не выпускать! Будем разбираться. Идите!

Опрятина, явно задетая отрывистыми командами директора, обиженно вышла из кабинета.

– Чей у них следующий урок? – деловито осведомился Фоменко.

– Мой.

– Хорошо. А сейчас двигай в кабинет, у тебя дети полкласса разнесли! Чтоб ты знал!..

Уходя, я слышал, как, оставшись один, Стась хватил кулаком по креслу и сложносочиненно выругался, жалуясь на свою директорскую долю.

За время моего отсутствия ничего страшного в шестом классе не произошло, а просто два балбеса рубились на вениках, остальные шумно болели за исход поединка, и пол был усеян жёлтыми обломками…

Сразу же после звонка вместе с кипой конфискованных дневников я помчался в девятый класс – там шло следствие. Стась стоял у доски, скрестив руки, как капитан Немо, и ждал ответа на заданный вопрос – о местонахождении Кирибеева, но девятый класс хранил свою тайну. Клара Ивановна сидела за столом и рассеянно листала журнал.

– Ладно, я сам выясню! – пообещал директор. – А Кирибееву передайте, чтобы пришёл ко мне. Чем быстрее – тем лучше. Для него. Усвоили?

Потом Стась дипломатично спросил у меня, как успевает по литературе Борин, получил неопределённый ответ и увёл его выгружать новую мебель. В коридоре директора ждал печальный Шишлов, державший теперь, кроме банки, ещё и кисть, похожую на выросший до неприличных размеров помазок.

– Дожили! – повторил я за Кларой Ивановной, наверное, потому, что, выходя из класса вслед за Фоменко, она кивнула на незаполненный журнал и укоризненно покачала головой.