Химера. Последний поход (СИ) - Кузиев Эд

— Что? — воскрикнул Брат, зайдясь кашлем.

— Ляг смирно, нитки разходятся. — проворчал Знахарь, слегка ударив по голове раненого. — Ну раз Суд Богов определил, нам тогда судачить не о чем.

Стяжки ложились легко, а игла порхала в руках мастера.

Тем временем появилась Маланья. Раскрасневшая с мороза, с трудом тянула большой тюк с мукой и мешок с различной утварью.

— Тая, вяжи деда тряпицами, да не в натяг, а с послаблением. А ты молодой, раздевайся да садись на лопату. — произнес Знахарь, откинул шкворню и разогнал угольки. Кинув добрую жмень можевельника, топнул ногой. Затем закружил рукой выходящий сизый дым. Банька наполнилась приятным запахом, а от дыма защипало глаза. Лекарь начал расскачиваться в такт.

— Пойду да нарву травы.

Да поутру и с росою.

Поклонюсь на четыре стороны.

Мать земельца выносилааа. Отец небо напоиллл. Огница сестренка согрела. Ветер брат раздулллл. — растягивая окончания пропел-проговорил Муж. Топнув второй раз босой ногой, хлестанул меня ветками по спине и плечам, царапая их. Помощница тут же растянула узел с опарой. К запаху дыма от хвои, прибавился кисло-сладкий запах сырой сдобы и закваски.

— У семи дорог травы собирал, на семи ветрах просушил. Тело бледное страдает, от болячек. Душа хворая бежит из клети. Дело ратное зовет, труд честной застаивает. Дайте травы заговоренные, дайте хлебакошенные силушку. Водица родниковая оживи плоть, Огонь да зажги свет. — голос громкий по началу спустился на шепот, одурманивая разум и выметая мысли прочь из головы. Краем глаза Я заметил, как Девы обнажились и обходили вокруг меня, намазывали мое тело опарой и посыпая зернами и мукой. Все быстрее и быстрее кружились Тая и Маланья, закутывая меня в кокон из теста и лишь голова была открытой.

— Хватит. Тяни его в печку. — произнес Знахарь, а сам кинул из мешочка что-то синее. Порошок вспыхнул ярко и от его света Я потерял сознание.

Очнулся Я по привычке от голосов.

— Смотрите девки, совсем черный хлебушек, но то не зло, что сам причинил, а то зло, что руками разгребал, потому и пачканый злом, как сажей. Не всё бело, что чисто. Как оторвете все от кожи, тащите в помывочную. Смотри, что бы хлебушек скотина или люд не сьел. Горя не оберемся. А с тобой старик пойдем готовиться отужинать, есть о чем побалакать старым людям.

Затем пришли чуства. Будто кто-то отрывает от меня кожу и тут же смазывает место холодной мазью, что затупляет боль и дает оздоровление.

— Молодой совсем, а Трофим сказал, что он святоч. Как из сказаний…

— Та ну, те же богатыри считай, а этот малохольный, да еще и лысый совсем.

— Дура ты Тая, видишь ожоги не сошли еще, горел парень и недавно совсем.

— Сама ты дура или виды на него имеешь? Собралась просить отца небось? Тебе лучше к ветерану, он в том деле толк знает, быстро тебе тропинку к детям проложит во Славу Рода!. А с молодым заблудитесь по дороге.

— У самой то глаза горят. Хочешь новой крови получить, забыла уже про Михаила? А он из-за тебя в дозорные подался. Служит теперь вместе с лучником Еремеем. А тот нелюдимый совсем. — отозвалась Маланья. — Хватит болтать, давай обмоем его, а потом к ужину готовить нужно.

Меня перевернули на живот и начали тереть щелоком. Смыв остатки теста со всего тела, мягко просушили полотенцем, аккуратно промакнув обновленную кожицу.

— А если отец не принял решение, оставить ли его на ночь? — неожиданно спросила Тая.

— К чему тогда рубашку обрядовую принесли? Побуди его, нужно имя выспросить да порадовать с новым рождением. — отозвалась Маланья.

— Очнись, добрый молодец. Время праздновать. — похлопывая меня пощекам и плечам, дождалась, когда Я очнусь. Раскрыв глаза, узрел двух обнаженных Дев, что не смущались своей наготой, а больше пытались меня раззадорить. Дар указывал азарт и предвкушение. — Как имя твое зановорожденный?

— Я брат Церкви и Храма, Светоч Путеводный, Босик. Расскажите, к чему меня готовят?

— То Хранитель общины скажет, а нам не велено. Вещи твои на чистке. Возьми одежду приготовленные да поршни. Ждем тебя в общинном доме. — произнесла Маланья. Девы натянули сарафаны и, весело смеясь, помчались на перегонки по чистому снегу. Я глубоко вздохнул приятный запах трав и хлеба, а затем оделся. Неожиданно для себя решил пройтись босиком по белой скатерти-тропинкe. Потому перекинул обувку через плечо, вышел на улицу. Тело сразу же стало исходиться паром, а лицо приятно защипало от мороза. Забытое чувство, когда ноги ощущают Мать-Землю, все неровности и ямки, но между тем ступается легко и свободно. Скоро преодолев короткую дорогу до светлицы, постоял немного перед крыльцом, ловя одинокие снежинки, затем открыл дверь.

В натопленной горнице ноги закололи с мороза, Я тут же надел просторные поршни. За столом сидел весь поселок по своему распорядку, а гости были на краю, ближе к двери. С моим появлением тут же вскочила молодая дева из местных и подошла к лоханке с водой для умывания. Перекинув через локоть полотенце, набрала черпаком водицу и терпеливо ждала меня. Поклонившись Люду, Я подошел к девице, обмыл руки и лицо. Приняв тряпицу, обтерся да вернул обратно.

— Что же. Время потчевать гостей да праздновать. Займи свое место, Светоч. Сегодня наш Род видет троих путников пред собой. Каждому досталось от щедрот наших, согласно нашему укладу. Герою Севера Босику и Ветерану Юга Сету мы даровал и избавление от болезней и ран. Сиротке Веронике оберег на долгую жизнь и наше позволение свободного посещения поселения, в надежде, что она найдет свой дом или примет наш. Долгие беседы вести не будем, итак задержались с трапезой. Гуляй поселение, ярко и жарко, как в последний день. Слава Роду!

— Слава Роду! — грянуло в ответ.

— Тая, Маланья уважьте гостей. — приказал Павел Степанович. Знакомые мне по бане Девы проворно соскочили с лавок да обнесли морсом и едой наши лохани и чаши, лишь Забаве не предложив ничего. Я удивленно раскрыл глаза, но под столом меня ударил ногой Брат Сет. Затем наклонился ко мне и произнес на ухо.

— Чтобы Забава смогла остаться в поселении на ночевку и тебе за ворота не выходить, всем обьявили, что она твоя раба по праву закладной. А раз это твоя собственность, то и ухаживать тебе самому за ней нужно. Надкуси хлеб впервую очередь, прояви уважение к дому, во вторую пригуби с чаши напитка родового, можно сказать почти без хмеля молоко на травах и меде, чуть крепче кваса. Кутью ложку прими в третью очередность. Потом можешь со своего стола переложить барыне. Но кушать начать можно после Хозяина. Гляди во все глаза, только Даром не пользуйся, итак светишь на всю горницу, Люд смущаешь. — ветеран отстранился от меня после этих слов и оглядел стол. Напротив сидели девки и вовсю кидали голодные взгляды на нас с Братом и завистливые на прислуживающих нам Дев. Поотдаль, ближе к старосте мужи, раньше восседали седые и с окладистыми бородами, а чем дальше от Главы, тем моложе со смешными чубами на голове. Детей и старух Я не видел совсем, или их нет или в яслях да в дальных домах живут.

— Воздадим почести Отцу Роду, что уберег наш Дом от зла и страданий. Слава Роду! — крикнул староста.

— Слава Роду!!! — отозвался стол.

Павел Степанович поднялся, протянул руку к большому караваю и переломил его надвое по подготовленному заранее срезу. Себе оторвал немного с каждого куска и пустил хлеб по обе стороны. Принявший подношение кланялся, отбирал себе ломоть и передавал дальше. Дошла очередь и до нас. Старик поднялся, принял хлеб на вытянутых руках, поклонился Хлебу, затем столу, опосля Хозяину, оторвал кусок Веронике, положив перед ней, затем себе. После развернулся и знаками показал повторить. Мне ничего не оставалось, как последовать за ветераном. В чужом поселении со своим правилом не ходят. Глядя на наши действия, Люд одобрительно зашептался. Значит высказали уважение. Оставшиеся куски тотчас перехватила молоденкая девчонка и понеслась в сторону ворот, угостить стражников.