Третья стадия - Люба Макаревская

в параллельной Вселенной, ей так хотелось избавить от травматичного опыта эту девушку, которую она никогда не видела и лицо которой она только представляла себе, что иногда она думала, что согласилась бы тогда быть запертой вместо нее, но потом всегда понимала, что не выдержала бы. Это было похоже на игру из детства, когда думаешь, сдалась бы ты под пытками на допросе или нет.

Почему иногда так важно огородить другого? И это чувство даже больше жалости. Откуда оно возникает? И откуда возникло в ней по отношению к этой чужой, безымянной для нее девушке? Однако Марту никто все же не пытал, и через несколько дней, заказав пропуск, она увидела город, застывший в пронзительной пустоте, и она знала, что больше никогда не увидит его таким. И изумилась, что красота может быть настолько совершенной и бесчеловечной и при этом жутко уязвимой в своей тоталитарности. Она смотрела на город, и город смотрел на нее в ответ, каждая улица, каждый переулок, и ей было хорошо, как бывает страшно и хорошо за секунду до общего наркоза или любви.

И ей было интересно, сможет ли она запомнить это до конца и захочет ли потом прикасаться к этому воспоминанию в зоне своей памяти или постарается его стереть как чересчур пограничное и неправдоподобное, связанное с сужением жизненного пространства, которое далось ей слишком тяжело.

Через несколько часов Марта вернулась домой, и дни заново смешались между собой, собрались в прозрачную тревожную очередь в ожидании полного освобождения, а в конце месяца на рассвете ее снова разбудил плач вороны, и тогда она поняла, что ей совсем нечего ему сказать, разве что: «Как ты думаешь, в день, когда мы были впервые близки, она видела птиц или только густое свинцовое небо?»

Зависимость

Как умирают пятого числа?

Как умирают третьего числа?

Как умирают в первый понедельник?

Линор Горалик

– Здравствуйте, меня зовут Рита. И я любовно зависимая.

– Как вы осознали, что зависимы?

– Когда поняла, что простила бы ему все, может быть, даже физическое насилие, только бы он не уходил. Не оставлял меня.

– Он ушел, верно?

– Да, он прервал связь между нами.

– Сколько вы не общаетесь?

– Месяц, пятнадцать дней и четыре часа.

Рита обвела глазами комнату, где находилась: бледно-желтые стены, тусклое и при этом искусственно оживленное лицо женщины-врача. Металлические ножки кожаного кресла, на котором она сидела. Картинка над врачебным столом, бледная гортензия на сиреневом, цвета рвоты, фоне.

– Мы должны составить план лечения. Купировать навязчивые состояния.

Рита кивнула. Представляя себе при слове «купировать» собачий хвост.

Люди расстаются, времена года меняются, но как так может быть, что один человек во сне берет другого за руку, а потом это навсегда исчезает?

Как это может быть? Этого Рита никак не могла принять, что-то давало сбой в ее психике при мысли о том, чтобы смириться с этим фактом. Ей показалось, что под языком она чувствует металлический привкус.

Мир полон прекрасных тел: мужских, женских, небинарных, каких угодно, но она не может справиться с отсутствием только одного человека – весь ее мир сводится к нему, к его телу. И наличие других прекрасных тел ничего не меняет в этом. Она снова слышит голос врача:

– Нам понадобится три группы препаратов: антидепрессанты, нейролептики, седативные. Также советую посещать вам группу для зависимых.

Рита кивает.

Две-три затяжки. Травка или табак. Уже дома в зеркале ванной, повернувшись, Рита видит на своей спине след от застежки лифчика, потом спустя несколько минут, погружаясь в теплую воду, она тихо плачет, затем воет.

Не помнить, не знать, не звонить и, конечно, не писать.

Лапша удон на обед и ужин. Две таблетки днем, одна на ночь. Два занятия в неделю.

Брал за руку во сне – я не могу пережить, что он брал меня за руку во сне и сжимал ее, как ребенок.

Это слова, которые Рита постоянно повторяет про себя и никогда не произносит их вслух.

На первом занятии в группе она говорит только дежурное:

– Здравствуйте, меня зовут Рита. И я любовно зависимая.

Она выдает эти слова, точно называет пароль, и разглядывает других зависимых, у них изможденные лица – игроман, бывшая наркоманка, женщина лет сорока c глубокими рваными шрамами на ключицах и руках.

В ответ они смотрят на Риту и сквозь нее. У Риты впалые щеки, глаза чуть опущены, она не может выдержать прямого взгляда и сама почти не смотрит прямо, как многие зависимые люди; у нее густая каштановая челка над бровями и острые птичьи плечи. Все оставшееся время занятия она молчит. Слушает.

Чужая боль становится для нее только фоном, но именно в присутствии этих посторонних людей она еще более отчетливо вспоминает свой совместный сон с ним.

– Ты любишь Кэти Акер?

Что еще можно спросить у человека, опустошившего тебя. Тогда, перед расставанием, изучая его библиотеку, именно это она спросила у него.

Такое странное чувство, одно из самых пронзительных на свете, слушать, как бьется сердце другого.

Того, кто был с тобой и кончил с тобой. Ты знаешь, как его голос становится низким, глухим.

И когда он произносит твое имя, все внутри тебя содрогается само собой, уже без твоего участия. И ты знаешь запах его слюны, подбородка, яремной вены и рук.

С ним Рита впервые ощутила удовольствие раздевать другого, и теперь среди других ненужных ей людей она внезапно снова и снова вспоминала, как во сне его слабость вдруг опиралась на ее руку или плечо и потом все свое сиротство с ним, точно между ней и ним был возможен только один вид человеческого контакта, а все другие были автоматически исключены.

Полуанонимный секс. Когда привязанность одного все разрушает для другого. Почему она так привязалась к нему? В какой момент оказалась настолько неосторожной, что за его непроницаемостью начала видеть только беззащитность? Больше ничего. И стала абсолютно ненужной ему.

Все эти люди в группе были для только еще одной декорации до ночи. Ничего на свете она не боялась так, как ночных приступов удушья, когда за несколько секунд до полного сна или в самом начале сна она резко ощущала в своей грудной клетке в районе солнечного сплетения толчок, похожий на удар, и тут же просыпалась в липком поту в жалких попытках сделать вдох и получить хоть немного воздуха.

Одна, совсем одна каждую ночь – она осознавала это