Аномалия Шарли - Ша Форд

что стойка была пуста. Лаборанты ушли и больше не вернулись. Мы могли видеться, когда захотим. Днем или ночью.

Я до сих пор не могла понять, почему они перестали за нами следить или почему вообще держали нас порознь. Говард никогда не давал мне прямого ответа. Он просто улыбался и говорил, что, в конце концов, я со всем разберусь.

Ну, я так и не поняла этого — и через некоторое время мне просто стало все равно.

Лестница, ведущая в мою комнату, не чистилась с того дня, как ее поставили. Посередине верхнего поручня была чистая полоса, которая вилась до самого верха, там мне приходилось держаться, пока я поднималась. Все тряслось и стонало; раскачивалось от моих шагов, как дерево на ветру.

В моей квартире было только одно окно, и я почти всегда оставляла его открытым — иначе стекло было слишком грязным, чтобы что-то видеть. До заката оставалось несколько часов, но я все еще смотрела в окно, снимая маску. Я принялась искать еду в холодильнике. Сумерки — мое любимое время дня: мне нравилось, когда солнце опускалось ниже стены и зажигало мир, и мне посчастливилось получить комнату с окнами на запад.

Раньше под моим окном была старая фабрика. Это загораживало мне обзор и пропускало весь этот прекрасный свет через сито из изогнутых металлических труб. Так что я купила фонарик и разобралась с ним.

После того, как я отсидела неделю в тюрьме, Говард заставил меня пройти то, что он назвал психиатрической экспертизой, — когда он опускал мои ноги в миску с водой и задавал всевозможные неловкие вопросы. Если я пыталась солгать или отказывалась отвечать, он бил меня током. Иногда он держал кнопку нажатой, пока я не мочилась, просто потому, что считал это забавным.

Когда я все это прошла, он добавил кое-что в мой файл:

Шарлиз Смит. Каштановые волосы. Карие глаза. Пять футов четыре дюйма. Может иметь легкие склонности к пиромании — результаты тестов неубедительны.

Была еще одна причина, по которой закат — мое любимое время: именно в это время Ральф приходил домой. Он занимался переработкой отходов, а это значило, что его день начинался, когда заканчивался мой.

У меня было достаточно времени, чтобы отнести части тостера к нему в комнату — так он сможет использовать их, как только будет готов. Ральф говорил, что он всегда лучше соображал сразу после работы. Я не понимала, как это было возможно, потому что моя работа всегда заставляла мою голову ощущаться как каша. Я сняла грязный комбинезон и переоделась в более свежий. Затем я спустилась по лестнице.

Мы так привыкли жить в разных крыльях, что даже после того, как лаборанты перестали следить за нами, мы не поменялись комнатами. Ральф жил в правом крыле, на первом этаже, в первой комнате справа. Если бы ему пришлось подняться на лестничный пролет или пройти в конец коридора, это, вероятно, убило бы его. Поэтому он держался ближе к входной двери.

Его комната имела такую ​​же планировку, как и моя, но выглядела по-другому, потому что в ней было много вещей. Повсюду были коробки, вдоль стен — полки. Все плинтусы были покрыты кружевом механических деталей.

Я пробралась к его журнальному столику и сделала чистый круг среди кучи шурупов — так он точно узнает, что детали тостера новые. Я понятия не имела, зачем ему нужны были именно эти детали. Он просто сказал мне найти тостер, принести ему внутренности и молчать о нем, чтобы не навлечь на нас неприятности.

Я это и сделала.

Я пробралась обратно к двери, когда услышала слабый стук из спальни.

Боже. Крысы вернулись.

На прошлой неделе я обнаружила целое гнездо за холодильником Ральфа. Он развешивал консервные банки по всей комнате, так что неудивительно, что у него были крысы. Но это гнездо было чем-то другим: мне потребовался час, чтобы выследить всех и раздавить их головы, и я не думала, что он когда-нибудь сможет вывести пятна с ковра.

Крысы на кухне — это одно. Но я думала, что он потеряет сознание, если придет домой и обнаружит, что они играли на его одеяле.

Я схватила с пола короткий металлический прут и пошла разбираться с этим самостоятельно.

— Ладно, заразы. Кто будет…?

— Шарли! — Ральф взвизгнул, когда я ворвалась в комнату. Его тонкие руки были скрещены на лице. — Ради Бога — это всего лишь я!

— Ой, — я опустила прут. — Прости, я не думала, что ты будешь дома. Почему ты дома? Говард дал тебе выходной?

Ральф не ответил. У него было большое родимое пятно сбоку на лице. Оно распространялось на его левый глаз и тянулось вниз, ниже его подбородка в виде полумесяца. Метка была обычно бледно-красной — достаточно темной, чтобы выделяться на фоне его кожи.

Но сейчас она была алой.

— Что это за взгляд? — сказала я.

Его метка стала краснее.

— Какой взгляд?

— Выражение твоего лица.

— Ничего такого…

— Вот и нет. Ты выглядишь виновато.

— Я не… эй, это моя комната, — прорычал он, тыча в меня пальцем. — Ты пришла сюда, размахивая прутом! Может, я просто пытался отдышаться.

— Хорошо, хорошо, — сказала я, хотя и не была убеждена.

Ральф что-то бормотал, прежде чем подойти и надеть маску. Его маска выглядела как моя, за исключением того, что она была соединена с кислородным баллоном. Пока он в помещении, его дыхание было нормальным. Когда он выбирался в пепел и смог, ему нужна была небольшая помощь.

Бак стоял на небольшой тележке, которую Ральфу приходилось везде возить с собой. Он подкатил тележку к своей кровати и закрепил маску. Белый воздух заструился через пластиковую трубку, когда он сделал глубокий вдох.

— Черт возьми, Шарли, — фыркнул он, его голос приглушала маска. — У меня сегодня тоже все было хорошо.

Ральф был единственным, настоящим другом. Я точно знала, что он мой друг, потому что он не называл меня Шарлиз, это самое идиотское имя, которое я когда-либо слышала. В первый раз, когда мы встретились, он сморщил нос и пискнул:

— Это глупо. Я буду звать тебя просто Шарли.

С тех пор его голос стал ниже. На его лице торчали волосы, которые, по словам Говарда, со временем вырастут в густую бороду. Ему пришлось нарисовать мне, как выглядит борода, потому что ни у кого из Нормалов ее не было.

Ральф был очень взволнован, когда увидел это, потому что думал, что борода закроет большую часть его родимого пятна. Но мне нравилось его лицо таким, каким