Аномалия Шарли - Ша Форд

Ша Форд

Аномалия Шарли

(Аномалия — 1)

Перевод: Kuromiya Ren

ГЛАВА 1

Май 2412

— Что с ней такое?

Предложение звучало эхом на фоне моих ранних воспоминаний. Этот вопрос с нажимом на последнем слове был идеальной основой моего детства:

«Что с ней такое?».

Я все это помнила. Я пряталась в нашей гостиной, свернувшись калачиком в гостевом кресле, потому что мне неудобно было сидеть на семейном диване. Мне вообще было нехорошо, если честно: слизь текла из носа и все тело болело. В горле горел огонь, а в голове были ножи. Все плыло, крутилось в комнате. Ничто не оставалось неподвижным дольше нескольких секунд.

Мои родители боялись подходить ко мне. Они сжались в дальнем конце комнаты, перешептываясь. Я видела, как палец моего отца сильно давил на зеленую кнопку вызова на семейном интеркоме. Они звонили в больницу — им сказали подождать минутку.

Но моя мама никогда не умела ждать.

— Прошу прощения? Прошу прощения? — она постукивала скульптурным ногтем по динамику связи. Я знала, что она была расстроена, потому что никогда не делала ничего, что могло бы повредить ее ярко-красный лак. — Не могли бы вы сказать нам, что происходит?

— Они нам скоро ответят, милая, — мягко напомнил ей папа.

Он был спокойным, сильным — тот, кто научил меня бросать мяч, заботится обо мне, хотя я не такая крепкая, как другие дети. Он говорил, что сейчас я немного отставала, но однажды я их всех обгоню. Он говорил, что дети, которым приходится работать немного усерднее, всегда выигрывают больше всего. И я ему верила.

Он никогда не давал мне повода ему не верить.

— Я не могу в это поверить, — шипела моя мать себе под нос. — Разве они не знают, кто мы?

Она возмущалась — не ради меня, а просто ради того, чтобы возмутиться. Это был ее любимый голос. У моей матери было много голосов; она носит много шляп. Ее работа — звучать убедительно, и почти все ей верили.

Я просто хотела ей верить.

— Нет, я не успокоюсь! — завизжала она, когда мой отец снова заговорил тихо. — Моя малышка страдает, и эта ужасная женщина держит нас на паузе! Взгляни на нее, на мою бедную маленькую Шарлиз…

Я слышала беспокойство, но не видела его. Ее лицо было гладким, как стекло — красивое, неотражающее стекло. Блеск свежевымытого окна.

Я видела прямо сквозь нее.

— Сэр? — из динамика раздался женский голос.

— Вовремя! — сказала моя мать.

Отец опустил руку ей на плечо. Ему было разрешено прикасаться к ней: они женаты и жили в уединении собственного дома. Но трогать на публике было неприлично, да и при мне они редко касались друг друга.

Что-то было не так.

— Да, мэм, мы все еще здесь. Что мы можем сделать? — сказал он.

— Ну, по нашим оценкам, ваша дочь нуждается в немедленной помощи. Я посылаю фургон к вам…

— Двадцать семь, Тришейд Драйв, Рубин, — быстро сказал папа.

На другом конце возникла пауза. И женщина ответила:

— Да, сэр, мы знаем. Фургон будет через пять минут. Пожалуйста, убедитесь, что ваша дорога свободна.

Фургон? Из больницы? Я не знала, что это значило, но начинала волноваться. Комок размером с кулак набухал в моем горле. Когда я попыталась сглотнуть, обожгло так сильно, что из глаз потекло — и как только это началось, я не могла это остановить.

Это было страшно и странно. У меня никогда раньше ничего не выходило из глаз. Они текли целых пять минут, пока больничный фургон добирался до нашего дома. Я задыхалась, дрожала — мое тело, казалось, хотело вытолкнуть как можно больше влаги. Мое горло болезненно расширилось от звука, которого я никогда раньше не издавала. Шум, сопровождающий влажность, шум, сопровождающий каждую новую волну боли.

Мне было всего шесть лет, и я жила очень защищенной жизнью. Я пока не знала, что значило выть. Я не знала, что значило плакать. У меня не было слов, чтобы описать чувство сгорания заживо изнутри.

Но в течение следующих двенадцати лет я научусь.

— Пожалуйста, очистите территорию.

В гостиную ворвалась небольшая армия медработников. На них были толстые резиновые костюмы, закрывающие все тела, с капюшонами и прозрачными лицевыми щитками. На белых костюмах были выбиты красные кресты: маленькие кресты на каждой руке и большой — на груди. Их голоса проникали через круглые скрипучие динамики посредине щитков; их резиновые тела скрипели при ходьбе.

Из-за костюмов и шума я боялась, что это могли быть монстры.

— Сэр? Мэм? Нам нужно, чтобы вы очистили территорию, — снова сказал медработник.

Мои родители задавали вопросы. Я слышала их голоса, но не могла сосредоточиться на словах: один из этих скрипучих резиновых монстров направлялся прямо ко мне.

И я окаменела.

— Мисс Шарлиз?

Его костюм громко скрипел, когда он сел на корточки перед моим стулом. Динамик закрывал нижнюю часть его лица, но сквозь щиток я видела его глаза: ярко-голубые, как у моего папы. Его брови были светлыми, а не темными, но его глаза были достаточно близко, чтобы меня успокоить.

— Как вы себя чувствуете, мисс Шарлиз?

— Плохо, — выдавила я. Так больно было выдавливать единственное слово. Мои глаза снова наполнились слезами.

Если медбрата и беспокоили мои опухшие щеки и насморк, он этого не показывал. У него было гладкое и ничего не выражающее лицо, как у моей матери — и как у остальных жителей Далласа. Их лица редко делали что-либо, кроме как оставались спокойными и красивыми. Иногда их губы могли приподниматься или, в моменты крайнего разочарования, опускаться в уголках.

Я бы, наверное, не заметила, как выглядели их лица, если бы мое было таким же, как у всех. Но это было не так.

Мое лицо иногда искажалось. Он искривлялось, когда я злилась, была счастлива или расстроена. Я не могла ничего поделать. В первый раз это случилось в первый день в школе. Наш учитель попросил нас нарисовать картинку, а рисование мне больше всего нравилось. Когда экран моего стола погас, и я увидела палитру цветов, из которых мне нужно было выбирать, мои губы изогнулись и широко раскрылись.

Я показала зубы перед всем классом. Я должна была показывать зубы только тогда, когда чистила их — в ванной за закрытой дверью. Это была одна из тех частей меня, которую никто не хотел видеть.

Другие дети шептались об этом до конца дня; мой учитель отправил меня