Голограммы - Ион Деген

В комнате тихо звучала приятная музыка.

— Кажется, Третий концерт Шопена для фортепиано с оркестром? — Неуверенно спросил пациент.

— У Шопена нет Третьего фортепианного концерта. И вообще эту музыку написал не композитор.

— Как это — не композитор?

— Это музыка Чарли Чаплина к его фильму «Огни большого города».

— Да? Откуда вы знаете такие вещи?

— Когда нас готовили в массажисты, мы должны были читать книги, посещать музеи и филармонию, чтобы иметь возможность разговаривать с такими интеллигентными пациентами, как вы.

В Москве Всеволод, надо полагать, общался только с энциклопедистами, а в Израиле у него не было других пациентов. Впрочем, в Израиле даже водка кажется ему не такой сорокаградусной, как московская.

МИР! САЛЯМ! ШАЛОМ!

Шота, переехав в Израиль, потерял неописуемое необходимое ему ощущение значимости собственной личности. Бывало, прилетишь в Москву, подкатишь к гостинице «Россия». Толпы командировочных тычутся к дежурному, просят, умоляют, требуют, размахивают командировочными удостоверениями. Но в ответ непреклонное: «Мест нет».

А он спокойно подает свой паспорт с вложенным в него червонцем, и — пожалуйста — ключ от номера, и он поднимается в лифте, опьяненный этим самым неописуемым ощущением.

Увы, потеряно, как и многое другое, что он не сумел вывезти из Грузии…

И только здесь, в Египте, куда приехала их туристская группа, вдруг вновь проросло в нем ощущение собственной значимости. Шота был подбит долларами, и в скопище нищих египтян он воспарил, словно попал в вестибюль гостиницы «Россия».

Была еще одна причина, кружившая голову, как рюмка чачи. Шота формально не состоял в организации «Мир сейчас», но именно активное функционирование в рабочей партии обеспечивало ему, не ахти какому специалисту, устойчивое положение на работе. На каждом шагу Шота рекламировал миротворческую позицию своей партии, как вот этот египтянин рекламирует гипсовые бюстики Нефертити.

Его сослуживец, умение, знания и способности которого позволяли ему иметь собственное мнение, все время каркал, что даже мир с Египтом выеденного яйца не стоит.

И вот сейчас они, израильтяне, туристы в Каире, и Шота непрерывно тыкал этот аргумент в наглую морду своего оппонента.

Их группа вышла из мечети Мухамеда Али в Цитадели. Туристов водят туда стадами. Шота, каждой клеточкой осязая свою значимость, время от времени раздавая нищим гроши.

На корточках, пряча стопы в грязно-серой галабии, длинном платье, свисавшем с тощих плеч, сидел египтянин лет сорока. Шоте захотелось высказать ему свою симпатию и он произнес по-арабски и на иврите: «Салям! Шалом!» Хорошие слова. Мир.

Реакция египтянина на эти слова оказалась необычной. Он встал, повернулся спиной, наклонился и, подняв галабию, обнажил костлявый зад.

Шоту словно кулаком двинули в физиономию. И это при его обостренной чувствительности к непочтению! Да еще прилюдно!..

Но что хуже всего, этот сукин сын — сослуживец всю Цитадель оглушил своим наглым смехом.

СВИДАНИЕ

Девица поднялась в полупустой автобус. Красоту библейского лица портила чрезмерная косметика. Печать ее профессии лежала на каждом сантиметре тела, откровенно оголенного сверху и снизу. Она окинула пассажиров быстрым взглядом и села рядом с ортодоксальным евреем в черной широкополой шляпе.

Завитые темно-русые пейсы метнулись, когда он порывисто отодвинулся и вжался в борт автобуса.

— Не бойся. Я не собираюсь тебя соблазнить. Мне просто хочется рассказать свою историю религиозному человеку.

Она безуспешно попыталась стянуть юбку на обнаженные бедра.

— Я из очень знатной семьи марокканских евреев. Мои братья и сестра соблюдают все наши традиции. Только меня как-то занесло. Я едва вышла из детского возраста, а ко мне уже липли мужчины. Ни одна из моих соперниц не зарабатывает такие деньги, как я. Мама плакала, увещевала меня. Перед смертью она сказала, что позор свел ее в могилу.

Она умолкла и посмотрела сквозь ветровое стекло так, словно впервые заметила тель-авивскую улицу.

— Сегодня ночью мама приснилась мне. Я ее видела, ну, как тебя. Она снова укоряла меня. А потом сказала, что я должна прийти к ней на свидание сегодня в шесть часов на угол улиц Ибн-Гевироль и Арлозоров. Это, конечно, абсурд, но я почему-то решила поехать.

Девица взглянула на часы. Сосед тоже посмотрел на свои часы. Стрелки выстроились почти в прямую линию.

Автобус остановился. Открылась дверь. Девица кивнула соседу и ловко выскочила на тротуар.

В тот же миг неизвестно как ворвавшийся на остановку мотоцикл отбросил ее к стенке дома. Смерть наступила мгновенно.

СНОБ

В Лондоне, в театре «Аполло-Виктория» рядом с нами высокий богатырского сложения мужчина обратился к своему соседу на иврите. Завязалась беседа. Выяснилось, что в Израиле мы живем не только в одном городе, не только на одной улице, но даже в соседних домах.

В Израиле наше знакомство продолжилось. Мы уже знали, что Даниил был летчиком, полковником Армии обороны Израиля.

Как-то он пригласил нас к себе на субботу. Компания относительно небольшая, человек четырнадцать. Впечатление такое, что собралась большая семья, в которой все друг друга очень любят. Вскоре не осталось сомнения в том, что мужчины — летчики, бывшие сослуживцы Даниила.

Мы упивались остроумием собеседников. Но, даже на их фоне сверкал Шай, невысокий сухощавый еврей с большими ушами, настороженными, как локаторы.

Между Шаем и мной завязалась словесная дуэль, доставлявшая мне огромное удовольствие.

В четвертом часу утра, прощаясь с хозяйкой дома и поблагодарив ее за чудесный вечер, я сказал, что мы в восторге от всех гостей, но Шай — слов нет, чтобы выразить наше восхищение.

Хозяйка улыбнулась.

— Если бы я не знала, что тебе не известно, кто такой Шай, я бы сказала, что ты сноб.

— Почему?

— Потому, что все мужчины — полковники, а Шай — генерал.

РАЗНЫЕ АВТОБУСЫ

Мы ехали из Гагры в Поти, единственные чужаки в автобусе, набитом местными жителями. Жена сидела у окна, я — справа от нее, у прохода.

Надо мной навис молодой человек, то ли грузин, то ли абхазец. Парень примерно моего роста и комплекции. Пиджак его был распахнут, и пола мазнула меня по лицу. Мне очень неприятны чужие прикосновения.

Я дружелюбно попросил молодого человека застегнуть пиджак, или отойти в сторону. Никакой реакции. Пола пиджака снова хлестнула меня по лицу. Слегка повысив голос, я сказал, что третьего предупреждения не будет, что я просто выброшу его из автобуса. Он окинул меня презрительным взглядом.

В третий раз я вскочил, схватил его одной рукой за шиворот, другой — за брюки и стал протискивать мимо людей, стоявших в проходе Пассажиры обалдели от изумления. Даже шофер немедленно затормозил и открыл дверь, услышав мою команду.

Молодой человек сперва трепыхался, безуспешно пытаясь освободиться. Потом стал просить прощения и обещать, что больше не будет. Я оставил его рядом с шофером и вернулся на свое место. Жена возмущено сказала, что я испортил ей весь отпуск.

Десять лет спустя мы ехали из Кфар-Савы в Тель-Авив в набитом до предела автобусе. Жена сидела у окна, я — справа от нее, у прохода. Многозначительная улыбка жены не оставляла сомнений в том, что именно я — объект ее насмешки, причина которой мне была не ясна.

— Тебе не мешает? — спросила жена.

— Что?

Я проследил за ее взглядом и обернулся. На металлической раме спинки сидения, чуть ли не моих плечах примостился солдатик, типичный йеменский еврей.

— Нет, не мешает, — с удивлением ответил я.

Жена улыбнулась уже без насмешки.

— Теперь я понимаю, что мы действительно должны были переехать в Израиль.

РАССКАЗ ТАКСИСТА

Привез я пассажира из Иерушалаима в Рамле. Через час должен был забрать его. Времени навалом. Дай, думаю, прокатаюсь, авось клюнет кто-нибудь на близкое расстояние. Передо мной еле полз грузовик. Мне надоело плестись за ним. Дай, думаю, обгоню. И надо же, вышел на встречную полосу через сплошную линию.

А по закону зловредности как раз в этом месте притаился полицейский. Остановил меня. Куда денешься? Виноват. Нe произнеся ни слова, вручаю ему права. Он взял и отошел в свое укрытие. Я жду-жду, жду-жду, а он не возвращается.

Подошел я к нему и говорю:

— Слушай, сколько я могу ждать? Дай мне мой штраф и отпусти душу на покаяние.

Он смотрит на меня и молчит. Потом рассмеялся и сказал:

— Сколько лет я полицейский, а такого еще не видел. Чтобы таксист без всяких пререканий дал мне права еще до того, как я потребовал? Нет, такого еще не бывало.