Журнал «Вокруг Света» №09 за 1984 год - Вокруг Света

Комбат пообещал обеспечить тесное взаимодействие танка с пехотой. Я торопливо зашагал к машине. Надо было объяснить экипажу суть предстоящих действий...

У танка я обнаружил небольшую группу солдат. В центре стоял Гончаренко, что-то объяснял, живо размахивая руками. Как вскоре я узнал, обсуждался весьма важный вопрос: кто-то неосторожно обронил, что фашисты будто бы обошли лес, в котором мы находились.

И сейчас солдаты пытались выяснить у танкистов, так ли это. Мои ребята оказались молодцами — разуверили их.

— Не верь всякой болтовне, а гляди вперед,— советовал Гончаренко солдату,— теперь не сорок первый год. Фрицы сами боятся всего, уже ученые стали.

— Вперед глядеть — это правильно, да вот только где он, перед-то,— не унимался солдат.

— А там, где укажет командир,— отвечал Гончаренко.

Расстопорив башню, я проверил подъемный и поворотный механизмы, приказал поднять гильзоуловитель. И только было собрался скомандовать механику-водителю «заводи!», как по лесу пронеслась автоматная трескотня. «Похоже, что нас опередили»,— мелькнуло в голове. Я прильнул к окуляру прицела, слегка тронул ручку поворота башни, навел оружие прямо в створ уходящей в лес гужевой дороги под кронами деревьев. Через несколько минут на ней сверкнули ребристые блики. Да, это были гусеницы вражеского танка. Еще через минуту они уже стали вполне различимы. «Бронебойным!» — коротко бросил Федорову и по привычке легонько махнул рукой.

Я мельком взглянул влево и вправо от гусениц — контуров всего танка в темноте леса нельзя было различить. Там серые согнувшиеся фигурки вражеских солдат короткими рывками перемещались от дерева к дереву. Подумал: «Атакуют в лесу по всем правилам — танк и пехота на одной линии». Медленно повел перекрестие прицела и поставил его точно посредине между двумя медленно перематывающимися блестящими стальными лентами. Уже давно зарядил пушку Федоров и крикнул положенное «готово!». А я все еще выжидал какого-то более выгодного момента. Танк шлепал гусеницами медленно, с опаской. У самого выхода из леса на поляну он сделал едва заметный поворот влево. Я резко ногой нажал, точней, ударил по педали спускового механизма пушки. Тридцатьчетверка несильно дернулась, звякнула выброшенная гильза. Башня наполнилась едким запахом. Пороховые газы густыми жилками потянулись в разные стороны. Фашистский танк остановился. Но в следующую секунду произошло невероятное: в прицеле перед моими глазами встала сплошная зеленая пелена. Я закрыл и открыл глаза, нет, ничего не изменилось. В голове молнией промелькнуло: что же делать? Я почувствовал, как на лбу у меня выступил холодный пот. Но, словно спохватившись, тут же крикнул Федорову:

«Бронебойным!» — и снова махнул рукой. Решение пришло быстро, словно помимо моих усилий. Резкий толчок на педаль спуска, гремит выстрел, звон выброшенной гильзы. И торжествующий возглас механика-водителя:

— Горит, гад! Горит!

Сразу легче стало на душе: «Значит, мы его все-таки, а не он нас». Второй выстрел был сделан вслепую. Я произвел его, вспомнив, что после выстрела с места наводка орудия сбивается очень незначительно. Об этом говорил в училище преподаватель огневой подготовки, правда, мы, курсанты, не придали тогда этому особого значения. Кто мог подумать, что когда-нибудь придется вот так, не видя противника, вести огонь? Но в критический момент память выдала необходимую информацию.

Немного позже я разобрался, что же все-таки произошло с нашей машиной. Почти одновременно со мной выстрел сделал и танк противника. Но фашист промахнулся, попал в стоявшую рядом с нашим танком большую осину. Она рухнула прямо на танк и накрыла всю башню.

В лесу кое-где слышались короткие беспорядочные автоматные очереди. С трудом открыв люк башни, мы обломали сучья осины, освободили обзор. Танк врага продолжал гореть. И вдруг я заметил, как из-за пламени показалась пушка, а затем медленно начал выползать и танк — другой танк. И снова перекрестье прицела перечеркнуло цель. Еще один звон падающей гильзы — и второй танк врага замер. Я сделал по району подбитых машин несколько выстрелов осколочными снарядами, и в лесу стихла всякая стрельба.

В воздух взвилась красная ракета. Это комбат подал сигнал атаки. Танк рванулся вперед.

— Держи левее, по лесу! — крикнул я механику-водителю. На дороге могли быть поставлены мины, оказаться пушка, да мало ли еще чего.

Вскоре мы вышли на опушку и вновь оказались перед домом лесника. Он стал нам почему-то дорог, и еще за него мы считали себя в ответе. Возле дома стояло несколько брошенных вражеских грузовиков, под деревьями — танк, а рядом — гусеничная лента.

Я заскочил в дом — хотелось увидеть старика, узнать, жив ли. Но внутри было пусто, домашняя утварь перевернута и разбросана, на полу — одежда, белье. Глянул в окно — и тут увидел лесника. Стоял и растерянно оглядывал изуродованные ульи, раскиданные по огороду, Я вышел из дома. Над разбитыми ульями возбужденно гудели пчелы. У старика на глазах стояли слезы. Он ничего не мог говорить и только тихо повторял одно слово: «Изверги, изверги».

Я подошел к окопу. Как и прежде, пулемет стоял на сошках, вокруг валялись стреляные гильзы, а рядом, на бруствере, лежал, уткнувшись лицом в землю, тот самый солдат в помятой пилотке.

Он ни на шаг не отступил.

Владимир Смирнов, полковник

Ртвели

— Нет, ты посмотри на нашу долину! Ты видел где-нибудь прекраснее? Через пять лет — устрою детей — и вернусь из Тбилиси сюда, в родной Хорхе ли: пусть лучше петух будит меня по утрам, чем будильник. По городу идешь —тебе кто-нибудь «гамарджоба, кацо» скажет? А здесь каждый: «Доброе утро, Цезарь, рад тебя видеть, как живешь?» А какая здесь душа у людей! Сам узнаешь...

Мой друг Цезарь был прав: жемчужина Кахетии, Алазанская долина, в которую мы въезжали,— пронизанная солнцем изумрудная чаша виноградников в обрамлении синеющих альпийских лугов и белоснежных шапок Малого Кавказа — вызывала представления о райских кущах. В черной, жирной земле ее, укрытой от холодных ветров, виноградная лоза может достичь полуметра в диаметре и принести полтонны янтарных гроздей.

Глядя на эту долину, понимаешь, почему Восточный Кавказ стал когда-то одним из изначальных очагов земледельческой культуры — основы человеческой цивилизации. Некоторые грузинские ученые даже склонны видеть в Кахетии родину культурного виноградарства, откуда впоследствии искусство виноделия передалось в древнюю Анатолию, Египет, Грецию. А все чрезвычайно близкие одно другому обозначения вина во многих языках — «винум», «ионос», «вино», «вайн», «ину», «ианин» — ведут свою родословную, по их мнению, от грузинского «гвино».

— Виноградная лоза и кахетинец родились вместе и остались неразлучными навсегда,— говорил Цезарь.— Поэтому кахетинцы так трудолюбивы; виноград требует постоянного ухода. Рассказывают, были у одного крестьянина нерадивые сыновья. Перед смертью он позвал их и сказал, что зарыл в винограднике золото. Целыми днями копались сыновья в земле, но золота так и не нашли, зато собрали осенью прекрасный урожай, который и принес им достаток. Виноград любит, чтобы землю рыхлили, защищали от вредителей, не говоря уже о том, что каждая лоза требует индивидуального ухода. Но и награда за этот нелегкий труд — ртвели!

Сбор винограда всегда был в Кахетии праздником. Праздником семейным, поскольку в старину здесь жили огромными, до ста человек, семьями, состоявшими из нескольких поколений, и общественным, так как сбор налившегося соком и набравшего сахара винограда не терпел промедления и происходил одновременно во всей деревне, а как правило, и в округе.

В наше время этот традиционный праздник приобрел особое звучание. Давно уже нет здесь таких огромных семей: дети, внуки разъехались по городам, стройкам — и лишь ртвели неизменно собирает раз в году весь семейный клан к патриарху фамилии. Виноград, как и прежде, нужно убрать за один-два дня, причем не раньше и не позже того момента — обычно в конце сентября—начале октября, когда он достигнет пика зрелости.

Вот и Цезарь Давиташвили с женой Этери и детьми едет в отцовский дом на ртвели из Тбилиси, где он работает на винном заводе. Там выделывают из кахетинского винограда натуральные вина: сухие «Ркацители», «Саперави», полусладкие «Киндзмараули», «Ахашени» и другие сорта, слава которых давно перешагнула границы нашей страны.

Первый же встречный при въезде в село подтверждает недавние слова Цезаря: «Гамарджоба, кацо, на ртвели?» Последний поворот, и наша машина въезжает в тоннель, свитый виноградными лозами; в конце тоннеля — голубые железные ворота. Здесь дом, где родился Цезарь и где живут его родители Нино и Абесалом. «Когда я поднимаю тост за родину,— скажет мне сегодня Цезарь,— я в первую очередь думаю об этом доме, об этом селе, о Кахетии».