Древний Рим. Взлет и падение империи - Саймон Бейкер

Вскоре римлянам представилась возможность еще раз проявить подобное великодушие. Когда греческий царь Антиох Сирийский расширил свое царство Селевкидов, напав на Малую Азию (ныне территория Турции) и Северную Грецию, римская армия вновь вернулась в регион с декларированной целью помочь греческим городам, которым угрожала опасность. Антиох потерпел поражение в битве при Магнезии в 190 г. до н. э., и его царство вернулось в свои прежние пределы, в то время как занятые им греческие земли были приняты в военный союз с Римом. Римские же войска снова оставили регион. Хотя по окончании этих непродолжительных войн могло показаться, что греческие города сохранили свободу и суверенитет, на деле все обстояло не так. Следствием римской интервенции стало то, что греческие города попали теперь в негласную зависимость от Рима. В обмен на свою «свободу» они обязались проявлять преданность Риму.

Деятельность одного из царей, однако, заставила римлян снять маску благодетелей. Когда сын Филиппа Пятого Персей занял трон, он предпринял попытку восстановить престиж и влияние Македонского царства в регионе. С помощью вмешательства в локальные конфликты он добился своего, получив широкую поддержку со стороны греческих городов-государств. Но произошло это за счет моральных потерь, которые понес Рим, а для римских сенаторов подобное положение вещей было неприемлемым. Появился новый повод для «справедливой войны», и она была объявлена в 171 г. до н. э.

Поначалу боевые фаланги македонской армии Персея действовали успешно. Но в июне 168 г. до н. э. этим тесно сомкнутым линейным построениям тяжелой пехоты, под началом Александра Македонского покорившим все известные на тот момент земли мира, предстояло провести свое последнее сражение. В битве при Пидне на северо-восточном побережье Греции римские легионы Луция Эмилия Паулла одержали решительную победу: 20 000 македонян были убиты, еще 11 000 взяты в плен. Некогда могущественное греческое царство распалось на четыре республики, подчинившиеся Риму, а чуть позднее Македонии предстояло стать вовсе провинцией Рима со всеми вытекающими отсюда последствиями. Царь Персей, последний потомок Александра, попал в плен и был доставлен в Рим. Здесь его провели по городу в качестве трофея, символизирующего власть Рима над Восточным Средиземноморьем. Узник шел в триумфальной процессии Луция Эмилия Паулла — полководца-триумфатора, чьим внучатым племянником позже окажется Тиберий Семпроний Гракх Младший.

За славные деяния, проявленные в ходе покорения римлянами Восточного Средиземноморья, за победы в войнах и уничтожение вражеских армий семья Эмилиев Пауллов была выдвинута, наряду с Корнелиями Сципионами, в передние ряды римской элиты. Тиберий Семпроний Гракх Старший доказал, что и его семья достойна такой же славы и почета. Его отец был консулом и героем войны с Ганнибалом. А теперь и сам он покрыл фамильное имя новой славой. В 180 г. до н. э. Гракх Старший покорил Северную Испанию, а тремя годами позже сокрушил восьмидесятитысячную повстанческую армию на Сардинии. За эти заслуги Гракх получил право жениться на Корнелии — самой завидной невесте в высшем свете Рима. Она была дочерью Сципиона Африканского и племянницей Луция Эмилия Паулла. Таким образом, Корнелия объединила три знаменитые фамилии. О н и составили три ветви родства в генеалогическом древе сына Корнелии — Тиберия Семпрония Гракха Младшего, — а теперь, в 154 г. до н. э., их представители стояли рядом на похоронах Гракха Старшего. Но, несмотря на невероятные успехи всех трех семей в деле покорения Средиземноморья, их деятельность порождала один важный вопрос.

Его можно сформулировать так: что именно дали Риму их завоевания? Действительно ли войны, которые они вели, были оборонительными и справедливыми, как утверждали многие, или они стали чистым проявлением тяги к наживе? Кому в действительности должны были достаться плоды побед? Римской республике в целом или же группе аристократов, обогащавшихся во время пребывания на своих постах? И самое главное — какое влияние внешняя экспансия оказала на моральный дух Рима? Способствовала ли она укреплению нравственной силы римских воинов и их лидеров или потакала алчности и моральному разложению? Правда ли то, что личные амбиции и стремление к славе подменили интересы республики и римского народа? Все это стало темой бурных обсуждений, а в 146 г. до н. э. случилось событие, обратившее искры споров в бушующее пламя.

В конце 148 г. до н. э. промежуточные итоги Третьей Пунической войны для римлян можно было расценить как плачевные. Консулы, возглавлявшие поход на Карфаген и окрестные земли, провели несколько опрометчивых атак, окончившихся неудачей и поражением. К тому же среди солдат развились леность, алчность и эгоизм. Из трех войн с Карфагеном третья была наиболее неоднозначной, и теперь, по мнению многих жителей метрополии, настала очередь римлян платить за свои ошибки. Историк Полибий, бывший свидетелем последних этапов войны, указывает на ее противоречивость, утверждая, что мнения народов Средиземноморья относительно решения римлян в третий раз идти войной на старых соперников разделились:

«Одни одобряли поведение римлян и называли принятые ими меры мудрыми и для владычества их полезными. Ибо они уничтожили грозившую им постоянно опасность [Карфаген] …что и свидетельствует о высоком уме и дальновидности народа. Другие возражали на это, уверяя, что не ради таких целей приобрели римляне господство над миром».[12]

Отношение к войне с самого начала было противоречивым. Решению об открытии военных действий предшествовали бурные споры в Сенате, расколовшие его на две части. «Голуби мира» доказывали, что вместо попытки разрушить Карфаген его следует использовать как средство сдерживания и поддержания баланса сил в Средиземноморье. Таким образом, по их мнению, Карфаген должен был спасти Рим от обладания чрезмерной властью, которая порождает «алчность», подрывающую «верность слову, порядочность и другие добрые качества».[13] Сторона «ястребов» возражала им, играя на старых римских фобиях. Карфаген, утверждали они, возродился и окреп, и если его не разрушить, то от него всегда можно будет ждать угрозы. Аргументация этой стороны, озвученная ее главой Катоном Старшим, была расцвечена яркими и хлесткими высказываниями. В них карфагеняне изображались людьми ненадежными, порочными, женоподобными, к тому же приносящими в жертву детей. Отсюда следовал вывод, что это недочеловеки, с которыми следует поступать соответственно их уровню развития. Упрямо поднимая вопрос на повестку дня, Катон каждое свое выступление завершал фразой «Delenda est Carthago» («Карфаген должен быть разрушен»). В конце концов он так замучил своих оппонентов, что те сдались, и «военные ястребы» добились большинства в Сенате по этому вопросу. Все, что теперь оставалось, — это придумать обоснование для начала войны.

Повод нашелся довольно быстро. Проведя инспекцию Карфагена и окрестных земель, римская комиссия рапортовала в Сенат об «обилии материалов, необходимых для судостроения», и делала вывод о том, что карфагеняне построили флот в обход запрета, наложенного на них в результате Второй Пунической войны. Однако и по сей день у нас нет веских археологических или исторических свидетельств о наличии у Карфагена этого вида вооружения в тот период. Впрочем, даже когда Карфаген действительно явно нарушил условия договора (пойдя войной на соседнюю Нумидию, не испросив разрешения у Рима), ситуация не была такой уж однозначной. Причина тому проста: это Нумидия, по тайной указке Рима, первой начала агрессию против Карфагена. Таким образом, цинизм римских политиков проник и в дипломатическую сферу. Вследствие чего аргументы в пользу начала войны становились еще более шаткими. Римские сенаторы были готовы попрать одну из самых священных и исконных нравственных норм республики — «фидес», т. е. «верность» данному слову.

Когда военная машина Рима пришла в движение и между Италией и Северной Африкой начали курсировать корабли, а пехота и кавалерия общим числом в 80 000 человек были приведены в боевую готовность, карфагеняне отправили по меньшей мере три посольства к римлянам в течение одного 149 г. до н. э. Послы каждый раз предпринимали отчаянные попытки избежать войны, заявляя о готовности Карфагена сдаться. Первому посольству римский консул пообещал мир и автономию Карфагена под общей юрисдикцией Рима. Но при одном условии: карфагеняне должны предоставить триста заложников, прежде всего сыновей самых знатных людей государства. Карфагеняне добросовестно выполнили это условие. Затем, когда это было сделано и цвет их элиты отбыл в Рим, римский консул в Африке, Луций Марций Цензорин, выдвинул следующее условие: сдача 200 000 комплектов оружия и 2000 катапульт. Послы вернулись в Карфаген в смятении, но делать было нечего: карфагеняне собрали требуемое оружие и отправили его в лагерь римлян. Однако лукавый Цензорин припас еще один сюрприз.