Наполеон. Изгнание из Москвы - Рональд Фредерик Делдерфилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
15 августа основные силы французской армии праздновали сорокатрехлетие Наполеона, Ней и Мюрат разрядили 100 пушек в приветственном салюте. Обоим маршалам остро не хватало пороха, но они объяснили, что для салюта использовали порох, отбитый у русских. Наполеон проглотил эту шутку и больше ничего не сказал.
На следующий день перед армией показался старый, напоминающий испанские крепости город Смоленск, стоявший на берегу глубокого и неширокого в этом месте Днепра и выглядевший крепким орешком. Его укрепления защищали около 30 тысяч солдат русского арьергарда, а биваки главных сил армии Барклая-де-Толли стояли прямо на другой стороне реки, соединенные мостами с западными предместьями города. Смоленск был хорошо укреплен, его толстые крепостные стены высотой в 15 футов имели 30 башен, частично построенных из дерева, высотой в 25 футов. Смоленский кремль был защищен и снабжался продовольствием с другой стороны реки, но, если прибавить к этому укрепленные западные предместья, становилось понятным, что взять город штурмом удастся, только отвоевывая каждый дом.
Генерал Эбли, чрезвычайно способный военный, посоветовал Наполеону обойти укрепленные позиции, послав Польский корпус Понятовского на другой берег реки, но Ней предпочел бомбардировку, а затем лобовую атаку и добился своего, несмотря на то что ему пришлось уступить более осторожному Наполеону, отдавшему приказ сделать все, чтобы окружить город и начинать наступление с трех сторон.
Ней выступил с запада, Даву двинулся с юга, а поляков Понятовского послали вверх по берегу реки, чтобы напасть с востока. Были подтянуты значительные артиллерийские батареи, включая три батареи 12-футовых гаубиц на случай усиления обычных. Канонада началась в шесть часов, и одновременно с ней пехота предприняла свой смертоносный штурм предместий города.
Арьергард русских сражался упорно. Дохтуров[19], который им командовал, начал оборону от самых ворот города, и, несмотря на то что его в это время мучил приступ лихорадки, на каждой баррикаде пехоте приходилось не только стрелять, но и пускать в дело штыки. Весь день и всю ночь не умолкала канонада, а в отдельных частях города бои закончились только 17 августа. Разрушения были огромными, и скоро во многих частях города начался пожар. Можно сказать, что Смоленск стал генеральной репетицией того, что позже случилось в Москве. Казалось, что здесь русских вот-вот удастся заставить дать генеральное сражение, но благоразумный Барклай-де-Толли вскоре продемонстрировал, что вовсе не намеревался оставить шесть дивизий запертыми в осажденном городе. Ночью 17 августа он начал отступать. А почему бы и нет? Своей основной цели он достиг. 35 тысяч солдат Багратиона, испытывавших сильное давление от преследовавших их французов, теперь присоединились к главным силам армии восточнее Смоленска, и два командира, яростно интриговавшие друг против друга в лучших традициях французских маршалов, теперь оказались вместе. В два часа дня французские гренадеры из атаковавшей шеренги взобрались на крепостной вал и выяснили, что его никто не защищает. Все русские солдаты, уцелевшие после бомбардировки Смоленска, исчезли, а три четверти города было объято пламенем.
Тела 12 тысяч убитых перегородили узкие улицы города[20].
Наполеон шел по выгоревшим руинам. От зерна и других пищевых запасов, которые он рассчитывал здесь найти, ничего не осталось. Все, что могло понадобиться изголодавшейся армии, либо увезли русские, либо погибло в огне. Ветераны в поисках добычи радовались, если в погребе им удавалось обнаружить несколько бутылок местной водки. Орудий и пленных было много, но у французов едва хватало сил тащить свое оружие, а большую часть пленных составляли брошенные раненые.
Император отнесся к этой победе со смешанным чувством, что не помешало ему вечером после битвы написать в торжественной депеше Маре, министру иностранных дел: «Мы захватили Смоленск без людских потерь… Русская армия отступает к Москве в очень недовольном и обескураженном состоянии…» Были ли отступающие русские войска более недовольны и обескуражены, чем лежащие в руинах городских предместий раненые французы, только что ставшие свидетелями гибели 8 тысяч своих товарищей?
Русские армии, объединившиеся на востоке от горящего города, теперь находились под командованием одного человека. И Барклая, и Багратиона сняли с их постов, несмотря на блестящее руководство войсками в критической ситуации. Барклай из-за своего литовского происхождения был чужаком, так и не став популярным среди русской аристократии, полагавшей, что война была народной и русский патриот должен наступать, а не уводить войска. Русские аристократы считали постыдными бесконечные отступления Барклая и то, что ему пришлось пожертвовать многими русскими городами и деревнями. Когда при Аустерлице французские гренадеры прорывались сквозь строй русской гвардии, они кричали: «У женщин Санкт-Петербурга будет о ком поплакать!», но молодые люди вокруг царя продолжали считать себя способными дать отпор этим выскочкам с Запада и впоследствии доказали это, прогнав их за Неман после нескольких решительных боев. Убеждаемый со всех сторон сменить командование армией, Александр, теперь постоянно находившийся в Санкт-Петербурге, уступил наконец уговорам. На место главнокомандующего он выбрал пожилого генерала Кутузова, другого ученика безрассудного Суворова. Кутузов, несмотря на суворовскую закалку, по причине своей грузности не мог ехать верхом, а вынужден был передвигаться по полю в коляске.
Однако возраст и увеличивающаяся полнота не притупили военных способностей Кутузова, который уже воевал с Наполеоном за семь лет до описываемых событий. Он продолжал быть старой хитрой северной лисой и, несмотря на то что вслух он об этом не говорил, косвенным образом нисколько не сомневался в правильности выбранной Барклаем тактики отступлений, благодаря которой французов удавалось уводить все дальше и дальше от их баз в Польше и Германии. Уводить до тех пор, пока они не окажутся полностью изолированными в бескрайних русских полях и лесах. И в конце концов Кутузову пришлось остановиться недалеко от святыни — Москвы. Одних моральных соображений достаточно, чтобы оправдать этот поступок, но Кутузов еще больше намеревался продолжать начатую Барклаем игру и все-таки оказался прав.
Для Наполеона, созерцавшего тлеющие пепелища Смоленска, сделать выбор было не просто. Даже в том состоянии, в каком Смоленск находился сейчас, он мог быть превращен
